Придет к Алексею Нина, заварят они свой вечный разговор-выяснение: кто виноват и что делать. А мы с ангелицей под потолком незримые витаем. Все о жизни здесь расспрашивает. Тьма и свет, добро и зло, жизнь и смерть – это она на уровне элементарных частиц понимала. А вот про свои обязанности знала слабо. И про любовь тоже.
– Как это – оберегать? От чего оберегать?
Объясняю, проясняю. Надоест – небылицы начну рассказывать.
– Видишь, твоя Нина внизу как сердится! Как орет! Даже жилы на шее набухли, еще немного – и порвутся жилы, кровь фонтаном в потолок брызнет.
– А что делать?
– Хлопни ее сверху ладошкой по затылку.
Она подлетела и хлопнула. Нина с разинутым ртом так и осталась.
– Что с тобой? – это Алексей. – Тебе дурно? Воды?
Наконец обрела дар речи:
– Знаешь, меня сейчас кто-то детской ладошкой по затылку – хлоп.
– Это у тебя давление.
– Это у тебя давление!
И снова пошла накручиваться, распаляться. Пока Алексей ей рот поцелуем не зажал.
– Смотри, твой мою раздел. А теперь собой давит. Раздавил совсем.
– Надо спасать. Ты же ангел-хранитель.
– Спасать? А как?
– Пощекочи свою под мышками, она сразу моего с себя сбросит.
Опять – скандал. Но, кажется, она довольно быстро стала все понимать, ангелица. Вижу, потемнела лицом, каждую нашу встречу обдумывает. Привязался к ней, кроткой. И любопытно мне: что ее тревожит?
– О чем ты все время думаешь?
– О тебе и обо мне.
– А что о тебе и обо мне?
– Почему ангелы друг друга не любят?
– А чем нам любить друг друга? Смотри, у всех здесь гладко.
– И никак нельзя войти друг в друга?
– А зачем?
– Чтобы почувствовать друг друга.
– Мы и так из одного чувства созданы.
– Я тебя чувствую.
– Вот видишь. Мы можем даже касаться друг друга флюидами симпатии.
– Но флюиды – это не любовь! – горячо сказала она. – Я хочу! Понимаешь, я хочу, как люди! Ссориться, драться, а потом чтобы ты был во мне, во мне! Ты такой сильный!
И мне передалась ее горячность. Я весь пошел жаркими волнами, но нечем этому было разрешиться. И я впервые почувствовал неудовлетворенное желание. Оказалось, это – как жало.
– Мы должны сейчас же разлучиться, – сказал я.
– Направить лучи свои в разные стороны? Никогда этого не будет. Смотри, там внизу под нами это только люди, а он называет ее такими ласковыми словами, что мороз пронизывает. И ее вскрики обжигают меня. Разве тебе меня не жалко? Только посмотри: тут ожог, и здесь обожгло, и здесь. У меня даже припухло. Наверно, скоро вырастут груди. Разве ты не хочешь потрогать их?
И мне захотелось потрогать их. Слишком часто я наблюдал тех, там внизу. А они ведь совсем не стеснялись.
– Ты такой сильный и умный, – продолжала она. – Ты можешь отрастить свою светлую плоть и придать ей красивую форму.
– А что скажут там, которые неизмеримо выше?
– Разве нам не дана свобода выбора?
«Вот до чего она додумалась! – подумал я. – Действительно, свобода выбора дана всякому творению, можно даже уничтожиться, совсем, без дальнейших воплощений и излучений, начисто. Но этого боятся все, даже темнейшие из нас».
– Но ведь ты хочешь, можешь, надо только попробовать, – говорила она. – Мы же совершенней, и у нас должно получиться более красиво, чем у них. Ты войдешь в меня с силой и божественной мощью. Тогда мы станем как те, которые там, неизмеримо высоко.
«О, кощунство! – думал я. – Бедный Адам!»
Так мы и сделали. Теперь мы падшие ангелы. Но это был наш выбор. Не знаю, что случилось с нашими подопечными. Кажется, Нина вышла замуж за хозяина «Мерседеса». И не потому ли Алексей Иоанович попал в аварию? Признаться, я больше не следил за ним.
А с нами случилось вот что. Мы потемнели ликами, уплотнились – стали плотью человеческой и шлепнулись на землю, как два созревших яблока. В общем, сделались людьми. Чижовы мы, Алексей и Нина. Ребенок у нас, мальчик, Петя, Петр – камень по-гречески. Надеюсь, у него есть ангел-хранитель. Кому он улыбается, когда лежит в кроватке один?
МЕНТАЛЬНОЕ ПУТЕШЕСТВИЕ
– Полетим в мир людей.
Вергилий прыгнул ко мне из темноты на свет моей лампы – зеленый с длинными (коленками назад) задними ногами, сел на подоконник – и смотрел на меня темными глазами поэта. Не будем говорить здесь о метемпсихозе, метаморфозах и прочей мистике. Просто будем принимать все, как оно есть.
Вот он прыгнул на окно из вечерней темноты сада и пригласил меня в путешествие. Действительно, давно пора было посмотреть, каков этот мир людей, о котором я столько читал и слышал.
Не двигаясь с места, я ощутил, что, кувыркаясь, перелетел над столом и опустился на хитиновую спину моего коня и проводника.
Как за поводья, ухватился за его длинные усы. Вергилий, шурша, перелетел на куст сирени. Куст сирени, встряхнув всеми своими ветвями и гроздьями, перемахнул на голубой месяц. Месяц заскользил по небу. И мы отправились в мир людей.
Сначала внизу было темно, только редкие огоньки. Потом возникла жемчужная россыпь огней. Мы стали резко снижаться.
– Это город людей, – объявил Вергилий.
– Красиво, – сказал я.
– Давай посмотрим квартиру человека, – предложил Вергилий.
– Где она?
– А вон – любой из огоньков.
Мы устремились вниз к огоньку – я, Вергилий, куст сирени и месяц. Опустились и стали возле освещенного окна. Месяц и куст остались снаружи, где им и подобает быть. А мы вошли. Вернее, Вергилий влетел и сел на потолок.
В квартире человека были: человек, его жена, его ребенок. Они двигались и трогали разные вещи. Сверху нам было видно, как двигались их головы и руки, башмаки и туфли, ноги как-то скрадывались.
Сначала женщина – топ-топ-топ – достала из буфета тарелки, поставила их на стол, то же проделала с вилками и ложками. Ножом нарезала хлеб. Почему все это не падает мне на голову? Я был вверху, но я был в опрокинутом виде, значит, я был внизу, и все это происходило над нами. И все-таки я крепко держался за шею моего спутника-коня, потому что боялся упасть – вверх?
Если посмотреть посторонним глазом – странная картина. Одни вещи люди доставали из разных ящиков и домиков, другие вещи делили на части. Потом принесли откуда-то третью вещь, которая дымилась – так была раскалена, наверно. Третью вещь разложили комьями на расставленные полукругом круглые вещи. А затем люди благополучно уничтожили и горячие комья, и нарезанные холодные пластины, при этом они размахивали ножами и вилками так, будто хотели зарезать друг друга.
– Люди ужинают, – сказал Вергилий.
Я забыл. А может быть, не знал, как это происходит.
От удивления я перестал держаться – и упал (снизу вверх или сверху вниз – не знаю) прямо в тарелку с кашей.
Сын человека выловил меня ложкой и хотел этой ложкой раздавить, как насекомое. Но ложка была в каше – и я все время выскальзывал из-под ложки. Я кричал, молил, но он меня не слышал. Он хотел меня раздавить. Поневоле вспомнил я Гулливера в стране великанов. Нет, люди с тех пор совсем не изменились. Я видел его страшный разинутый рот с частоколом зубов и огромные зрачки. Из множества его пор – дырок в грубой коже – выделялись испарения, просто нечем было дышать.
Липкий, весь заклеенный кашей, я полз, весь извивался на клеенке, а массивная громада, похожая на блестящий корабль инопланетян, меня настигала…
И тут послышался шелест крыльев. Ловкие лапки подхватили меня и вынесли в окно. Вверх, вверх и поставили на краю крыши – ошеломленного, не успевшего даже испугаться. Чувства, которые охватили меня, были разноречивы. Но, чтобы пережить их, потребно было время. И, когда некоторое время прошло, я сказал своему спасителю:
– Спасибо. Человек жесток, и у него слишком много вещей. Как он в них во всех разбирается?
– Я и сам до сих пор удивляюсь, – согласился Вергилий. – Почему кашу надо есть из тарелки, а шляпу носить на голове? Почему не наоборот?
– А почему меня надо давить ложкой, а не башмаком? Или грузовиком? Или автокатком?
– Ну, это что под руку попалось… – пробормотал Вергилий.
– Меня вообще не надо давить, – говорил я, яростно счищая с себя лохмотья приставшей каши.
И тут я увидел: далеко внизу огоньки светятся, муравьишки ползают, и жуки бегут в разные стороны.
– Что это за муравейник? – спрашиваю я.
– Это город людей, он всегда кажется муравейником с такой высоты, – охотно разъяснил мне Вергилий.
– А почему люди такие крошки?
– Это они в перспективе нам такими представляются.
– Значит, в обратной перспективе мы для них – гиганты, – медленно произнес я. И во мне ощутимо шевельнулось мстительное чувство.
Я встал, будто хочу ноги поразмять, и стал прохаживаться по краю крыши. А муравьшики внизу бегали, машинки бежали. И тут, будто невзначай, я стал ходить по этим людишкам и машинам. Какой переполох внизу поднялся: запаниковали, заметались, побежали врассыпную, а машинки друг на друга полезли, как жуки-навозники. И под моими сандалиями трещали и лопались.
– Стой! – закричал мне Вергилий. – Остановись! Ты давишь разумные существа.
– Нет уж, – говорю. – Ростом не вышли разумными быть. Пусть сперва докажут, что разумные. Муравьишки.
А сам какого-то юркого большим пальцем ноги догоняю. (Ноги у меня в тесных сандалиях, вот большие пальцы и торчат.) Кричит, да не слышу, что, может быть, просто пищит, как таракан. Он – за угол, я – за ним, он – в подъезд, я сунул ногу – не влезает палец в дверь. Повезло человечку.
– Ладно, может, они и разумные, – согласился я. – Вон как меня перепугались. Послушай, а почему столбы и киоски внизу никуда не побежали? Им что, жизнь не дорога?
– Вещи живут другой жизнью, как я понимаю, – ответил Вергилий. – Люди их делают, люди их приобретают, люди их теряют, наконец. Но у вещей своя жизнь, отдельная от людей, иногда глубоко чуждая людям.
– Зачем же людям вещи? – удивился я.