– Вернее поставить вопрос так: зачем вещам люди? – усмехнулся Вергилий.
– Действительно, зачем?
– А это надо у них спросить.
И мы спустились в мир людей и вещей – по пожарной лестнице. Здесь, в городе, вещи текли блестящим пестрым потоком, иногда ныряя в темноту, как в песок. Люди бежали за вещами, люди несли вещи бережно, как младенцев. Люди гордо выставляли вещи напоказ. А вещи молчали. И вообще, без людей – отдельно – они выглядели сиротливо, вот – костюмы на вешалке в магазине, вот – длинные ряды обуви на распродаже. Продавец где-то, даже не смотрит. А они ждут, что люди их радостно схватят, примерят, притопнут и пойдут куда-то по гладким тротуарам, по мраморным плитам, по лакированным паркетам.
– Ах, какие замечательные у вас ботинки! туфельки! мордовороты! – скажет что-нибудь.
Смотрите, как уныло сморщилась, почти рыдает эта забытая сумка на лавке в вагоне. Молния жалостно искривилась и готова расстегнуться. Зачем ей все эти блестящие застежки, все это весомое содержимое, если хозяин оставил ее? Но смотрите, как она оживилась, когда какой-то ловкий и находчивый человек подхватил ее за ручки. Да, она – его, она всегда принадлежала ему, это почти новая, почти кожаная сумка. И я понял: вещи нуждаются в людях так же горячо, как и люди в вещах. Иногда они нравятся друг другу безумно, иногда друг друга недолюбливают, но жить друг без друга не могут…
– Посмотри сюда, – позвал меня Вергилий.
В полутемной витрине стояло пирамидой множество телевизоров – и в каждом ярко веселились и говорили люди.
– Неужели вещи пожирают людей? – поразился я.
И тут мы стали свидетелями такой возмутительной сцены. На тротуаре неподалеку стояла кучка людей. Подошел пузатый автобус – и всех по очереди проглотил, правда, одного выплюнул. Видимо, не пришелся по вкусу.
– Он их всех проглотил! Куда смотрит полиция? – воскликнул я.
Ярко освещенные здания проглатывали людей вереницами. И мы не заметили, как нас проглотило одно милое, уютное заведение.
Мы сели за столик. Я заказал себе водки, Вергилий – розовый коктейль (какой-то особый) с вишенкой.
– Если вещи поедают людей, зачем же те их производят? – продолжал возмущаться я, выпив пару рюмок.
– Люди – непоследовательные существа, – Вергилий с удовольствием потягивал коктейль. – Может быть, они делают вещи специально. Специально, чтобы вещи поглощали их. Представляешь, ты производишь розовый коктейль, который медленно и вдумчиво пожирает тебя, начиная с головы.
– А как же реальность?
– Время и фабрикует реальность, и уничтожает ее.
– Где же истина? – недоумевал я.
– Где ей быть? Истина на дне, как сказал мудрец, – ответил Вергилий, пытаясь выловить вишенку из бокала.
Все было выпито – и мы нырнули на дно.
Когда мы выплыли, вокруг была темнота, которая постепенно сгустилась в причудливые облики не то зверей, не то людей. Все мы – не то звери, не то люди – барахтались в каких-то помоях. Но окружающие, пожалуй, чувствовали себя как на всемирно известном пляже в Рио-де-Жанейро. Они обменивались любезностями, ныряли куда-то вместе и появлялись оттуда заметно повеселевшие. Некоторые жадно хлебали помои, видно, не нахлебались вдосталь там, наверху.
– Привет, старик, – обратился ко мне, да, это был он, конечно, он – известный теперь скульптор, он всегда был похож на жабу – теперь в особенности.
– А я думал, ты в Нью-Йорке, – не подумав, сказал я, тут же пожалев об этом.
– А где же я, по-твоему? – в свою очередь удивился он. – Я в своей мастерской на Пятой авеню – на тридцатом этаже. Сейчас я тебе приготовлю томат-водку. Я слышал, у тебя неприятности. У меня все о’кей.
– У меня все о’кей, – повторял он вверх, по-жабьи улыбаясь, погружаясь в густые помои.
Боже мой! Из темных волн на меня смотрело оплывшее лицо моей давней приятельницы. Как она постарела! Она была похожа на утопленницу. Да и я, наверное, выглядел здесь не лучшим образом.
– А ты настоящий толстяк, – обратилась ко мне толстуха. – Потолстел, брюхо наел, по-дружески тебе скажу. Не правда ли, я совсем не изменилась? Приятно тебя видеть. Слушай, только тебе, по секрету, это клубок змей, никому здесь не доверяй. Этот давно в погонах, этот – полковник, а помнишь этого? – не меньше, чем генерал, да он у них тайный мафиози! Вот и делай им добро… Нет, здесь жить можно… Я еще держусь… А вот Сонька…
Она еще продолжала говорить, цепляясь за меня своими маленькими скользкими ручками, я, выдираясь, выбираясь, с ужасом думал: «Они же совершенно не понимают, где находятся».
– Люди постоянно обманывают сами себя, – будто подслушав мои мысли, заметил Вергилий, купаясь рядом в помоях. – Ничего другого им не остается.
– Так вот какая истина пребывает на дне! – воскликнул я.
– Истина на дне! Истина на дне! – подхватили вокруг истошные пропитые голоса. – Выпьем за. Выпьем против. Выпьем, потому что. Выпьем, несмотря…
– Вытащи меня отсюда! – взмолился я.
И во мгновение ока мы вылетели из этого живого супа, как пробка из бутылки.
Бесконечно вверх уходила, смутно поблескивая, металлическая, слегка вогнутая стена…
И вдруг мы оказались на вершине, блестящей и гладкой, под совершенно голубым небом.
Внизу, насколько хватал взгляд, к нам ползли люди – на животе, раскорячившись, как лягушки, они делали невероятные усилия, чтобы удержаться на полированной поверхности. Некоторым это удавалось, и они, извиваясь всем телом, как змеи, старались продвинуться дальше сантиметр за сантиметром. Но не удержавшись – еще не понимая, что они скользят вниз, с безумной надеждой в расширенных зрачках уходили вниз, как иные уходят из жизни, и летели стремглав все быстрее и быстрее при общем хохоте. Снизу они грозили кулаками недосягаемой спокойной вершине и, мне казалось, нам, стоящим на ней.
– Мы на самом верху, – торжественно объявил Вергилий.
Я даже почувствовал некоторую гордость, что вот, мол, мы здесь, куда многие… и так сказать… да и что говорить… Я окинул широким взором наши владения – и онемел: мы стояли на самой пупочке блестящей крышки гигантской кастрюли. Крышка была выше Арарата, но это ее не спасало. Даже библейская крышка все равно крышка, и накрывала она пусть тоже библейскую, но кастрюлю.
– Не может быть, – прошептал я. – Мир похож на кастрюлю!
– Ошибаешься, он похож на чайник, – спокойно возразил мне Вергилий, любуясь картиной, открывавшейся внизу.
Я снова посмотрел вниз – нет, этого быть не может! Теперь мы стояли на крышке планетарного фаянсового чайника в голубой цветочек. Вокруг сияли шесть чашек на своих блюдцах – это были другие миры в своих орбитах. А дальше светилось множество сервизов с различными узорами. Вселенная.
– Врете вы все, достопочтенные, мир похож на мою лысину, – не понял я, сказала или подумала подозрительная личность в простыне без штанов. «Забираются сюда всякие! И как только их пускают»! – возмутился я про себя.
А Вергилий склонил голову и с уважением произнес:
– Вы правы, уважаемый Сократ, мир похож на вашу божественную лысину и так же рождает множество идей.
– А сообщество лысых – наша Галактика, молодой человек, – сказал Сократ, лукаво глянув на меня.
Я не нашелся, что ответить, потому что, еще посмотрев вокруг, увидел: действительно, мы стоим на лысине Сократа, и сам Сократ преспокойно стоит на своей лысине и разговаривает с толпой лысых античных мудрецов, которые и есть наша Галактика.
– …и еще мир похож на множество различных вещей, ведомых нам и неведомых, – донеслись до меня слова мудреца. – Достаточно только представить себе какую-либо идею – и сразу мир воплощает ее в наших глазах, потому что он и то, и другое, и третье – все вместе – и совершенно на все это не похож по своей сущности. Мир идентичен сам себе. В этом отличие мира от человеческой личности, которая сама себе никак не идентична…
– Поэтому между реальностью и разумом возможен контакт только на условном уровне, на любом, который разум может себе представить. А он может представить многое… – это уже произнес Вергилий, сидя на подоконнике моей террасы.
За окном были сад и луна. Что-то трепетало почти неслышно внизу в темноте. «Ветер шевелит листья у дороги времени», – почему-то подумал я.
Но самое яркое впечатление от всего, что было: на вершине мира, похожего на кастрюлю, стоит Сократ и беседует с зеленым кузнечиком, который сидит на его ладони.
СИЛА ДУХА
Во-первых, живем на свете мы, а во-вторых, мы сила, и мы всегда правильно думаем. Кто мы? Мы из переулка, мы с ближайшего завода, мы из НИИ-лаборатории, мы со двора, из ДЭЗа, мы из пивной-пивбара, мы из подвала-спортзала. Вообще мы. И все у нас нормально.
А тут один парень в никого влюбился. Сидит на скамейке, руку поверх забросил, словно кого обнимает. А никого нет. Женька Щербатый говорит:
– Это невидимка. Сейчас я на нее сяду.
Сел. И схлопотал, конечно. Мы вмешиваться не стали, его девушка, а если она невидимка, все-таки свинство на нее толстой Женькиной жопой садиться.
В общем, видим: в кино он ей тоже – билет покупает, на одном месте сам сидит, другое пустое – она занимает. Кто подойдет, «занято» говорит. Может, и прав, если взял билет, значит, «занято». Все-таки забавно – есть она там или нет?
– Я все понял, ребята. Он ее себе придумывает, – сказал Женька.
– Читал я про такое в «Юности». (Не в юности, не подумайте, а в журнале «Юность» – в юности, по-моему, он вообще ничего не читал).
– Врешь, – говорим.
– Бля буду! Был такой знаменитый скульптор в Греции, так похоже девушку вылепил, что она, не будь дура, ожила. И полюбила. Пиг миллион его звали.
– Вот и врешь, – снова сказали мы. – Такого имени быть не может. Это же «миллион свиней» по-английски.
И прозвали мы влюбленного парня Пиг миллион.
– Одолжи, Пиг миллион, пятерку.
– Пойдем, Пиг миллион, купаться.
Ничего, отзывается. Мы тоже каждый кличку свою имеем, кто приличную – это еще повезло, а кто такую, что сразу не выговоришь, запнешься. Мы – это кто, вы думаете? Мы – это мы. Мы всегда правильно думаем и нормально живем.