Теодата. Эта красная роза, доктор, расцвела предательски. Нельзя было и подозревать, что она прячется в саду среди такого громадного количества белых роз. Садовник не заметил ее. Бедная, когда она увидела ее, она начала кричать и затряслась вся; и весь ужас той ночи вновь пронесся перед ее взором… Потом она сорвала ее, приколола себе на грудь и скрестила над ней руки… и говорила слова, которые пронзали мне сердце. Вчера она порывалась лечь на кране колодца и опустить косы в воду, смочить их, как мочат лен… Ее снова вдруг охватил ужас крови. Она снова почувствовала себя запятнанной… Ах, я так хорошо это помню… Волосы, особенно были промочены волосы, они слиплись от запекшейся крови, мы насилу отмыли их… Она, сидя в ванне, смеялась, когда мы ее мыли, смеялась беспрерывно, без устали. Я еще и теперь вижу ее, и теперь еще слышу… Хх, я всегда буду слышать этот смех, эти рыдания!.. Казалось, что гремела цепь с бадьей, спускающейся в колодец… Наши руки окоченели…
Доктор. Вы были там, вы все знаете… Вы видели тогда его брата, этого юношу, который…
Теодата(с оттенком почти материнской нежности). Вирджинио?
Доктор. Его зовут Вирджинио? Он был у меня, говорил со мной…
Теодата. Знаю, знаю.
Доктор. Он и с вами тоже говорил?
Теодата. Да, и со мной.
Доктор. Он приехал неожиданно, на взмыленной лошади, в страшном волнении, словно собирался звать меня к умирающему… Словно приехал издалека, через леса и реки. Я раньше не видел его. Сперва я был поражен, когда он стоял передо мной молча, дрожа всем телом, с горящими глазами. Не знаю почему, я подумал о сыне Весны… Это было в моей мрачной комнате, в которой всякое утро я вижу несчастных больных с их бледными лицами и стонами… Я почувствовал присутствие оживляющей силы… Вы понимаете. Для вашего благородного сердца нет ничего непонятного… Мы стары, но лучше нас никто не в состоянии воспринять обаяние молодости… Какое обаяние! Он весь был пропитан необыкновенным светом, он весь был соткан из новых и самых ярких красок. В нем чувствовалась какая-то свежесть, что-то такое, чего нельзя передать: он был словно человеческим плодом Весны… В тот момент, когда он стоял передо мной и молчал, я понял вдруг все обаяние мира. Своим молчанием он говорил о том, о чем могут говорить только ветер, травы и воды… Может быть, той, которая лишилась рассудка, он мог бы сказать слово, которое сотворит чудо!
Теодата(с проблеском надежды). Мог бы? Значит, мог бы? Он хотел видеть ее… Значит, доктор, он мог бы…
Доктор. Прося у меня разрешения повидать ее, он, казалось, говорил: «Позвольте мне сотворить чудо!» Он прибыл издалека, словно побуждаемый непобедимой верой. Казалось, он был послан докончить нечто такое, что не допускало промедления. Вероятно, он много и обстоятельно думал, если в нем столько веры в силу его мечты… И, вероятно, безгранично любил…
Молчание.
Однако, он — брат убитого и может смотреть на нее только сквозь кровь, сквозь свою собственную кровь… Скажите, тут есть какая-то тайна?
Теодата. Ах, какое горе!
Доктор. Он… тоже любил ее?
Теодата. Я знаю; может быть, одна я знаю… Я не раз слышала, как он безутешно рыдал летними вечерами в Поджио Герарди, в бешенстве обрывая розы… Я видела, как он неподвижно как статуя простаивал целую ночь, не спуская глаз с освещенного окна… Я видела, как он, став на колени на землю, по которой она ступала, касался губами стебельков травы, примятых ее ногами… Как жалостно и как трогательно! Он знал, что старуха угадала его тайну; он чувствовал страдание материнского сердца и не решался говорить; но при встрече со мной взор его становился детски-нежным… Милые глаза наивного ребенка, в них было столько огня! Временами они бывали такими широкими, что, казалось, заслоняли собой все его лицо, и душа его вырывалась наружу как пламя из сухого костра…
Доктор. Какие сравнения, Теодата! Откуда у вас берутся такие слова? Вы были всегда очень внимательны… Вы видите такие стороны жизни, какие может видеть только ясновидящая…
Молчание.
И столько лет вы были у постели больной. Книга ее жизни не ослабила вашего зрения… Скажите, а она не знала? А брат? Скажите.
Теодата. Не знаю… Мне в душу закралось сомнение… Я не забуду никогда того дня, когда мы вдруг встретили его в отдаленном углу парка. Мы шли по парку с Изабеллой одни. Она была беспокойна, тревожна; ее волновало зловещее предчувствие. Я чувствовала, что она была подавлена неизбежным, и рассудок ее был помрачен страстью и грехом, она не искала пути спасения и с каким-то ужасным сладострастием тянулась к луже крови, которая вырисовывалась перед нею в этом, столь уже близком сумраке… Зашелестели листья, кто-то пробирался сквозь кустарник. То был Вирджинио. Изабелла узнала его, окликнула по имени. Он остановился в нескольких шагах от нее, и я заметила, что она испугалась. Может быть, она поняла; может быть, почувствовала пламень этих глаз, охваченных таким же огнем, какой пылал и в ней. Он не был похож на человека, он казался скорее лесным духом, нежным созданием, которое вскормлено соками кореньев, из которых колдуньи делают любовные напитки. Его порванная одежда и растрепавшиеся волосы были облеплены листьями, ягодами и колючками, словно он яростно боролся с цепкими ветвями. Он тяжело дышал и весь дрожал от взгляда Изабеллы, ежился, словно готов был провалиться сквозь землю. Едва заслышав первые звуки ее голоса, он стремглав бросился в чащу, как спугнутая лань. И мы больше не видели его. Кругом царила гробовая тишина, только листья, которые он убегая задел, бились и вздрагивали. Она в недоумении глядела на меня, не произнося ни слова. Поняла ли она? Или может быть этот далекий от действительности призрак навсегда растворился в том сне, который со страшной силой завладел ею. Кругом была гробовая, безмолвная тишина. Я никогда этого не забуду.
Молчание.
Доктор. Да. Это был страшный водоворот жизни! Разве вы могли бы забыть?..
Теодата (возвращаясь к прежнему). Был конец сентября. Листья начали уже чахнуть и умирать. Она шла несколько впереди; сухая ветка задела за ее платье и зашуршала. Вдруг слезы подступили вниз к горлу. И передо мной как живое встало лицо умирающей матери, она говорила: «Береги ее, береги ее, Теодата!» Умирая, мать предчувствовала ту опасность, которая угрожала этой замкнутой и пылкой душе. И она все говорила мне: «Береги ее, береги ее!» А я не уберегла и не могла спасти ее. Она утонула в обожаемой крови, и теперь она ни мертвая, ни живая.
Доктор. Как знать! Как знать! Может быть, она живет более глубоко и широко, чем мы. Она не умерла, она перешла только в мир тайны. Законы ее теперешней жизни нам неизвестны. Вероятно, это божественные законы.
Теодата. Увы, в могиле она была бы ближе к нам, чем теперь!
Доктор. И все-таки, Теодата, она временами так близка нам; она своими музыкальными пальцами словно касается скрытых струн нашей души, которым суждено было бы вечно молчать, если бы она не пробудила их своим прикосновением.
Теодата(подходит к двери и прислушивается). Неужели она еще спит?
Молчание.
Голос Панфило(напевает в глубине сада).
Голубка моя, Симонетта!
Без тебя мне на свете не жизнь.
Я люблю тебя! Дай же
И мне ты надежду на счастье с тобой.
Теодата. Спит. Взглянув на нее во сне, ни за что не скажешь, что ее постигло такое несчастие. Мне всегда тогда кажется, что я вновь вижу на подушке ее непорочное девичье лицо. На челе ее лежит все еще та величественная печаль, которая делала ее такой красивой, когда она жила в доме матери, ожидая своей судьбы.
Доктор. Правда. Кажется, что ее девственная душа всплывает над ней, когда она спит, как всплывает над заснувшей рекой цветок без корней.
Теодата. Мне временами кажется, что ее глаза смотрят на меня сквозь веки своим девичьим взглядом. Ах, если бы она могла, проснувшись от сна, стать прежней! А ведь могла бы? Могла бы, доктор?
Доктор. Могла бы. Может быть, в ней ничего не повреждено и ничего не уничтожено. Вам не кажется, что в некоторые минуты ее озаряет свет перерождения?
Теодата. Ах, чудо, чудо! Если бы Вирджинио увидел ее и поговорил с ней…
Доктор. Он ее увидит.
Теодата. Когда?
Доктор. Скоро. Может быть, даже сегодня утром.
Теодата. Она его узнает? Что она ему скажет? Что он ей будет говорить? Какие у него мечты?
Доктор. Конечно, волшебные.
Теодата. После того осеннего утра, когда он пришел за трупом своего брата, жизнь его должна была стать каким-то необычайным видением…
Доктор(вздрагивая). Он сам пришел за трупом?
Теодата. Сам и с ним еще двое. Сейчас же, как рассвело, как только ему стало известно об этом. Ему передали труп, завернутый в простыню. Я выглянула в окно. Он открыл лицо брата, долго и пристально глядел на него, а потом поцеловал долгим, долгим поцелуем; казалось, что его губы примерзли к ледяным губам брата. Труп понесли к матери, а он шел следом за ним через парк среди утреннего тумана. Ах, если бы он слышал душу раздирающий крик безумной, которая всю ночь держала убитого в своих объятиях и плавала в его крови! Если бы он видел ее, залитую этой кровью!
Молчание.
Какие у него мечты могут быть после этого?
Доктор. Волшебные мечты, Теодата, рожденные из неисчерпаемых восторгов мира, божественные, где жизнь и смерть слились в нечто единое, неизмеримо прекрасное… Ах, я понимаю, понимаю!.. Вы понимаете… Вы помните… В один из весенних дней, когда сердца наши переполняла радость, мы почувствовали, что силы покидают нас, расплываются во все стороны, мы словно умирали; а потом они вдруг опять бежали к нам со всех сторон словно ураганы, полные новой энергии, пламенные и мощные как весна, сияя и громыхая в небе, и, вбирая в себя эти силы, наши души делались такими обширными, что переходили все грани человеческие; каждая наша мысль претворялась в красоту, каждая наша греза казалась легко исполнимым чудом… Я понимаю… Это так, так… И, когда он предстал передо мной, мне показалось, что он в урагане этой силы через леса и реки примчался затем, чтобы совершить чудо… Какое чудо? Чего ему хочется, чего ему нужно? Он сам, вероятно, не знает. Она ведь для него недоступная: их разделяет завеса из крови… Но он, кажется, не может жить без того, чтобы не увидеть ее хотя бы на одно мгновение. И он увидит ее. И ничего не свершится. Вся его гигантская бурная сила расплывется как капля.