Градэнига. Зажгите факелы! Настала ночь!
Женщины бегут к светильникам. Внезапно в саду слышатся крики. Барбара и Орделла с криками вбегают в сад.
Барбара. Пантэа в пламени!
Орделла. Пантэа в пламени!
Догаресса порывисто вскакивает, отбрасывая от себя восковую фигуру, которая падает на землю.
Барбара(вбегает задыхаясь). Пантэа горит! Буцентавр в огне! У всех мечи обнажены.
Орделла(порывисто дыша). Буцентавр пылает вместе с куртизанкой, со всеми ее людьми! Галера плывет по реке, она близко! Уже виден свет!
Барбара. Там битва, светлейшая! Битва!.. Все в безумной ярости! В лодках все сражаются. Кровь течет ручьями… Резня!..
Градэнига(в отчаянии). И он там!
Орделла. К торжеству все было приготовлено: сотни лодок, украшенных флагами, река в зелени и цветах, песни, музыка. И тогда начались раздоры. Приплыли с Мирано по каналу, Приам Гритти, Марин Бальду и Пьетро Сагредо, с ними лодки, полные вооруженных людей. И они хотели взойти на Буцентавр и взять куртизанку силой и стать хозяевами празднества. И они грозили все предать огню и оружию, чтобы поставить на своем.
Градэнига. Убили они его? Убили его? А! Скажи мне правду! Ты видела, он упал?
Орделла. Со своими людьми он защищал Буцентавр. Я видела его всего лишь на мгновение. Он сражался с Приамом Гритти, который вскочил на палубу.
Барбара. Я видела Приама Гритти всего в крови.
Орделла. Нельзя ничего рассмотреть в жестокой схватке. Вся река полна ярости. Лодки, убранные флагами, сражались между собой как военные галеры; сверкали мечи. И все кричали: «Пантэа! Пантэа!» И с этими криками их ярость усиливалась. А прибывшие с Мирено бросали греческий огонь. И вдруг огонь охватил корабль куртизанки. Он вспыхнул с невероятной быстротой как вязанка дров. Сильный аромат разлился вокруг; и пламя окрасилось необычайным цветом.
Барбара. Все ее благовония, ароматы, эссенции загорелись в сосудах, и благовонное дерево и пряности… В один миг галера вспыхнула, воздух наполнился благоуханием, а ярость людей еще усилилась. Они дерутся насмерть. Лодки в беспорядке, плывут по реке, все перемешалось. А они сражаются при свете пожара… Близко, они совсем близко!.. Слушайте, слушайте!..
Крики и шум все явственнее. Глубина сада озаряется заревом пожара. В безумной скорби и ужасе Догаресс бросается к лестнице. На первых ступенях она качается. Женщины бегут к ней и поддерживают ее. Колдунья поднимает восковую фигуру и кладет ее у ног статуи Венеры; иглы ярко светятся на темном фоне бронзы.
Пентэлла(на вершине лестницы). Буцентавр куртизанки весь пылает! На нем горящие трупы… Битва!.. Сверкают мечи, тысячи мечей… Огонь, кровь!..
Догаресса, на средине спиральной лестницы, наклоняется над перилами между двух колонн. За садом появляется на реке пламя. Слышны крики. На лице Догарессы, полном отчаяния и озаренном кровавым светом, отражается все ужасное величие трагического зрелища. Крики сражающихся:
«Пантэа!.. Пантэа!.. Пантэа!..»
МЕРТВЫЙ ГОРОДПьесаПеревод Ю. Балтрушайтиса
Александр.
Леонард.
Анна.
Бианка-Мария.
Кормилица.
Действие — в «жаждующей» Арголиде, у развалин «богатых золотом» Микен.
Анна сидит на верхней ступени лестницы, ведущей на террасу, она прислонилась головой к колонне и молча слушает, как читает Бианка-Мария. Ниже, у ног слушающей, сидит Кормилица, неподвижная, как терпеливая рабыня. Бианка-Мария прислонилась, стоя, к другой колонне. Она одета в простую тунику, имеющую вид пеплума. В руках у нее раскрытая книга — «Антигона» Софокла. Она читает тихим и вдумчивым голосом, который то и дело вздрагивает от неопределенного беспокойства, не ускользающего от Анны. Чувства беспокойства и тревоги все более и более овладевают ее вниманием.
Большая ярко освещенная комната с дверью, открытой на террасу с перилами, которая обращена к древнему городу Пелопидов. Уровень террасы выше пола комнаты на пять каменных ступеней, расположенных в виде усеченной пирамиды, подобно тому, как это бывает у входа в храм. Архитрав поддерживают две дорические колонны. В открытую дверь виднеется Акрополь с его удивительными циклопическими стенами и Львиными воротами. В каждой из боковых стен по два выхода, ведущих во внутренние комнаты и на лестницу. Большой стол завален книгами, чертежами, заставлен статуэтками и вазами. Вдоль стен, в свободных местах, всюду — собрания слепков со статуй, барельефов, надписей, скульптурных обломков: свидетельства отдаленной жизни, следы погибшей красоты. При неподвижном утреннем свете собрание всех этих белых предметов придает комнате ясный, строгий, как бы могильный вид.
Бианка-Мария(читает).
Эрос, Бог всепобеждающий,
Бог любви, ты над великими
Торжествуешь, а потом,
Убаюканный, покоишься
На ланитах девы дремлющей,
Пролетаешь чрез моря,
Входишь в хижину убогую.
Ни единый в смертном племени,
Ни единый из богов,
Смерти чуждых, не спасается,
Но страдают и безумствуют,
Побежденные тобой.
Ты влечешь сердца к преступному
И к неправедному, праведных,
Вносишь в мирную семью
Ты губительную ненависть,
И единый взор сияющий
Меж опущенных ресниц,
Юной девы, полный негою,
Торжествует над законами
Вековечными богов,—
Потому что все живущее,
Афродита вечно юная,
Побеждаешь ты, смеясь!
Ныне и мы, старики,
Царскую волю нарушили,
Слез удержать не могли.
Смотрим и плачем от жалости:
Видим: невеста не к брачному —
К смертному ложу грядет.
АНТИГОНА
Видите, граждане: ныне последний
Путь совершаю, смотрю на последний
Солнца вечернего свет.
Света мне больше не видеть вовеки:
К чуждым брегам Ахерона, в могильный,
Всех усыпляющий мрак
Смерть уведет меня полную жизни,
Смерть приготовит мне брачное ложе.
Свадебный гимн пропоет.
Бианка-Мария тяжело дыша, прерывает чтение. Книга дрожит у нее в руках.
Анна. Вы устали читать, Бианка-Мария?
Бианка-Мария. Немного, пожалуй… К концу этой весны становится уж так жарко, что устаешь и задыхаешься, как в середине лета… Вы, Анна, этого не чувствуете?
Закрывает книгу.
Анна. Вы закрыли книгу?
Бианка-Мария. Да, закрыла.
Молчание.
Анна. А в комнате очень светло?
Бианка-Мария. Да, очень.
Анна. И терраса уже на солнце?
Бианка-Мария. Солнечные лучи падают уже на колонну, скоро коснутся и вашей головы.
Анна(поднимая руку, прикасаясь к колонне). Смотрите, я уже чувствую солнце. Какой теплый камень! Мне кажется, что я дотрагиваюсь до чего-то живого… Вы на солнце, Бианка? Прежде, когда я поднимала ресницы и устремляла навстречу солнечным лучам свои мертвые глаза, я видела какой-то красный пар, едва заметный, а то иногда я видела сверкание каких-то искр, похожих на те, которые высекают из твердого кремня, сверкание каких-то печальных искр… Теперь уже ничего, кромешная тьма.
Бианка-Мария. Ваши глаза всегда прекрасны и чисты, Анна, а по утрам они полны свежести, словно сон был для них росой.
Анна(закрывает глаза руками, опираясь локтями о колени). Ах, пробуждение каждого утра — какой ужас! Почти каждую ночь мне снится, что зрение чудом вернулось ко мне… А просыпаешься всегда в темноте, всегда во мраке… Если бы я поделилась с вами самой тяжелой из своих печалей, Бианка! Я помню почти все вещи, которые я видела в дни света: я припоминаю очертания их, краски, малейшие их детали, и образы их воскресают для меня в темноте, как только я коснусь их руками. А о себе самой я сохранила одно смутное воспоминание, как об умершей. Ужасная тень упала на мой образ, время заволокло его, как заволакивает оно в нас очертания тех, кого уже не стало. Мой образ исчез для меня, как образы дорогих мне умерших… Всякое усилие тщетно. Если, в конце концов, и удается вызвать в воображении какое-нибудь видение, то я отлично знаю, что оно — не мой образ. Ах, какое мучение! Скажи ты, няня, сколько раз я просила тебя подвести меня к зеркалу. Там, лицом к лицу со стеклом, я силилась припомнить себя, охваченная — я не знаю каким безумным ожиданием… А сколько раз я сжимаю свое лицо, чтобы уловить его черты при помощи своих рук! Ах, как часто мне чудится, что и вправду на моих руках запечатлелась моя настоящая маска, как те гипсовые маски, которые снимают с трупов, но это какая-то мертвая маска.
Она медленно открывает лицо и протягивает свои ладони.
Вы можете понять всю жестокость этой скорби?
Бианка-Мария. Как вы прекрасны, Анна!
Анна. Минувшую ночь я видела странный, невыразимый сон. Внезапная старость сковала все мои члены: на всем своем существе я чувствовала борозды морщин, я чувствовала, как мои волосы падали с головы на колени большими прядями, и мои пальцы запутывались в них, как в размотанном клубке ниток, мои десны опустели, и к ним прилипали мои вялые губы, и все во мне становилось безобразным и жалким… Я делалась похожей на старую нищую, которую я помню, на бедную, слабоумную нищую, которую я видела ежедневно у решетки сада, когда я еще жила в своем доме и когда еще была жива моя мать… Ты помнишь ее, няня? Ее звали Симоной. Она вечно лепетала одну и ту же песню, думая вызвать улыбку на моих устах. Какой странный сон! Он, право, соответствует какому-то мучительному ощущению самой себя, которое я иногда получаю, когда прислушиваюсь к течению жизни… В безмолв