Р. S. Выше сказано, что издание г. Анненковт обогащено несколькими новыми произведениями Пушкина в прозе и стихах, отысканными новым издателем в бумагах поэта. Между этими драгоценными находками есть несколько стихотворений превосходных. Мы украсили настоящую книжку «Современника» тремя пьесами Пушкина, из которых две совершенно новые; третья (Воспоминание) — нова только во второй половине, начиная со стиха: «Я вижу в праздности, в неистовых пирах». Первая половина напечатана еще при жизни Пушкина. Теперь эти две половины, соединенные через столько лет в одно стихотворение, представляют одну из лучших и характернейших лирических пьес Пушкина в том виде, как она создалась под пером его. В заключение настоящей статьи, приводим еще несколько стихотворных отрывков, впервые появившихся в издании Анненкова.
ДОПОЛНИТЕЛЬНЫЕ ОКТАВЫ К ПОВЕСТИ:
t ДОМИК В КОЛОМНЕ
(к III октаве)
Modo vir, modo feraina и.
У нас война! Красавцы молодые,
Вы хрипуны………..
Сломали ль вы походы боевые?
Видали ль в Персии Ширванский полк?
Уж люди! Мелочь, старички кривые,
А в деле всяк из них, что в стаде волк!
Все с ревом так и лезут в бой кровавой:
Ширванский полк могу сравнить с октавой.
Поэты Юга, вымыслов отцы.
Каких чудес с октавой не творили?
Но мы ленивцы, робкие певцы,
На мелочах мы рифму заморили,
Могучие нам чужды образцы.
Мы новых стран себе не покорили,
И наших дней изнеженный поэт,
Чуть смыслит свой уравнивать куплет!
Но возвратиться все ж я не хочу К четырестопным ямбам, мере низкой…
С гекзаметром… О, с ним я не шучу:
Ои мне не в мочь. А стих Александрийской?
Уж не его ль себе я залучу? _
Извилистый, проворный, длинный, склизкий И с жалом даже — точная змея…
Мне кажется, что с ним управлюсь я.
Он вынянчен был мамкою не дурой:
За ним смотрел степенный Буало,
Шагал он чинно, стянут был цезурой: Но пудреной пиитике на зло Растрепан он свободною цензурой, Учение не в прок ему пошло-Hugo с товарищи, друзья натуры,
Его гулять пустили без цезуры.
О, что б сказал поэт законодатель,
Гроза несчастных мелких рифмачей!
И ты Расин, бессмертный подражатель Певец влюбленных женщин н царей!
И ты Вольтер, философ и ругатель,
И ты Делиль — Паранасский муравей, Что б вы сказали, сей соблазн увндя! Наш веч обидел вас — ваш стих обидяі
У нас его недавно стали знать.
Кто первый? можете у Телеграфа Спросить и хорошенько все узнать.
Он годен, говорят, для эпиграфа.
Да можно им порою украшать Гробницы или мрамор кенотафа;
До наших мод, благодаря судьбе,
Мне дела нет: беру его себе!
(К октаве VIII)
И там себе мы возимся в грязи, Торгуемся, бранимся так, что любо.
Кто в одиночку, кто с другим в связи, Кто просто врет, кто врет сугубо…
Но Муза никому здесь не грози —
Не то, тебя прижмут довольно грубо,
И вместо лестной общей похвалы Поставят в угол Северной Пчелы! 64
Иль наглою, безнравственной, мишурной, Тебя в Москве журналы прозовут Или Газетою Литературной Ты будешь призвана на барский суд. Ведь нынче время споров, брани бурной, Друг на друга словесники идут,
Друг друга режут и друг друга губят…
И хором про свои победы трубят!
Блажен, кто издали глядит на всех,
И рот зажав, смеется тс над теми.
То над другими. Верх земных утех Из-за угла смеяться надо всеми!
Но сам в толпу не суйся… или смех Плохой уж выйдет: шутками однеми, Тебя, как шапками, и враг и друг, Соединясь, все закидают вдруг.
Тогда давай бог ноги. Потому-та Здесь имя подписать я не хочу.
Порой я стих повертываю круто,
Все ж видно — не впервой я им верчуі
А как давно? Того и не скажу-то.
На критиков я еду, не свищу,
Как древний богатырь — а как наеду… Что ж? Поклонюсь и приглашу к обеду,
Покаместь можете принять меня За старого, обстреленного волка,
Или за молодого воробья,
За новичка, в котором мало толка.
У вас в шкапу, быть может, мне, друзья, Отведена особенная полка,
А, может быть, впервой хочу послать Свою тетрадку в мокрую печать.
Ах, если бы меня, под легкой маской. Никто в толпе забавной не узналі Когда бы за меня своей указкой,
Другого строгий критик пощелхзл!
Уж то-то б неожиданной развязкой Я все журналы после взволновал!
Но полно, будет ли такой мне праздник? Нас мало. Не укроется проказникі
А вероятно, не заметят нас,
Меня с октавами моими купно.
Однакож нам пора. Ведь я рассказ Готовил; — а шучу довольно крупно И ждать напрасно заставляю вас.
Язык мой, враг мой: все ему доступно, Он обо всем болтать себе привык. Фригийский раб, на рынке взяв язык,
Сварил его (у г-на Копа Коптят его). Езоп его потом Принес на стол… Опять, зачем Езопа Я вплел с его вареным языком В мои стихи? Что вся прочла Европа, Нет иужды вновь беседовать о том.
На силу-то, рифмач я безрассудной, Отделался от сей октавы трудной! —
Усядься муза…
МОНОЛОГ ПЬЯНОГО МУЖИЧКА
Сват Иван, как пить мы станем. Непременно уж помянем Трех Матрен, Луку с Петром,
Да Пахомовну потом.
Мы живали с ними дружно:
Уж как хочешь — будь что будь — Этих надо помянуть,
Помянуть нам этих нужно. Поминать так поминать,
Начинать так начинать,
Лить так лить, разлив разливом. Начинай же, сват, пора!
Трех Матреи. Луку с Петром Мы помянем пивом,
А Пахомовну потом
Пирогами, да вином,
Да еще ее помянем —
Сказки сказывать мы станем.
Мастерица ведь была!
И откуда что брала?
А куда разумны шутки,
Приговорки, прибаутки,
Небылицы, былины Православной старины!..
Слушать — так душе отрадно:
Кто придумал их так складно?
И не пил бы, и не ел,
Все бы слушал да глядел.
Стариков когда-нибудь (Жаль, теперь нам недосужно)
Надо будет помянуть.
Помянуть и этих нужно…
Слушай, сват: начну первой,
Сказка будет за тобой…
Наконец, вот еще превосходный отрывок в классическом роде, относящийся к поэту Петрову, уже в преклонной старости написавшему известную оду адмиралу Н. С. Мордвинову.,бэ
Под хладом старости угрюмо угасал Единый из седых орлов Екатерины,
В «рылах отяжелев, он небо забывал И Пинда острые вершины.
В то время ты вставал: твой луч его согрел;
Он поднял к небесам и крылья и зеницы —
И с шумной радостью взыграл и полетел.
Во сретенье твоей денницы.
Мордвинов! не вотще Петров тебя любил: т°#й гордится он и на брегах Коцита,
Ты" Лиру оправдал: ты ввек не изменил Надеждам вещего Пиита…
Не смеем ничего прибавлять в похвалу этому стихотворению, особенно первым двум строфам его, картинность и величественность которых поразительны. За одно это стихотворение, если б г. Анненков не нашел ничего более нового в бумагах Пушкина, — он уже заслуживал бы глубокой благодарности всей читающей публики. Но мы уже отчасти видели, что поиски г. Анненкова принесли обильные плоды, обогатив русскую литературу несколькими превосходными стихотворениями и дав г. Анненкову материалы к воссозданию личности великого русского поэта, что яснее увидим в следующей главе.
СТАТЬЯ ВТОРАЯ
Предыдущая наша статья имела целью познакомить читателей с планом и достоинствами нового издания творений Пушкина, показать, как много новых и чрезвычайно важных данных заключается в «Материалах» для его биографии, с достосовестною неутомимостью собранных г. Анненковым, как внимательно и проницательно г. Анненков старался объяснить нам личность великого нашего поэта, как основательно и осмотрительно он разгадывает черты его характера. Потому первая waiua статья преимущественно состояла из выписок и извлечений; мы почти ничего не прибавляли от себя к рассказам и соображениям г. Анненкова, стараясь только дать по возможности точное понятие об отличительных качествах нового издания и прекрасной биографии, к нему приложенной. Теперь, исполнив одну часть нашей вбязанности, мы можем заняться исполнением другой и представить некоторые мысли и применения, к которым подают повод собранные в «Материалах» факты относительно истории развития произведений Пушкина, относительно процесса их постепенного созидания и обработки.
Известно, что Пушкин чрезвычайно внимательно вбрабо-тывал свои произведения, особенно писанные стихами. Три, четыре раза он переписывал их, каждый раз то исправляя выражения, то изменяя характер и развитие самых мыслей и картин. Но до издания «Материалов для биографии А. С. Пушкина» мы знали об этом только в общих, смутных чертах; теперь для нас становится ясен весь характер и все подробности этих работ. Г. Анненков чрезвычайно внимательно рассмотрел все черновые тетради Пушкина, извлек из них все сколько-нибудь замечательные различия приготовительных и окончательной редакций и, отнеся мелкие и раздробленные факты такого рода в примечания к каждому произведению, вобрал важнейшие в своих «Материалах». Ограничимся здесь сообщением некоторых сведений о постепенном развитии двух или трех произведенив из числа тех, обдумыванием и обработкою которых особенно долго занимался поэт.
«Евгений Онегин» издавался отдельными главами в продолжение нескольких лет1, и между каждым предыдущим и последующим выпусками этого романа Пушкин издавал другие произведения, не имеющие с ним никакой связи. Но эта отрывочность издания не дает еще ни малейшего понятия об отрывочности самой работы. Строфы каждой главы писаны были в разбивку, последующие после предыдущих, без всякого порядка; часто, например, в тетради написана пятнадцатая или двадцатая строфа, потом пятая или десятая и вслед за ними первая или вторая. Между тем над каждою строфою уж выставлена цифра, означающая место ее в полном составе главы. Это мало; не только строфы каждой главы писались в беспорядке, не только Пушкин писал иногда строфы следующей главы, когда еще не готова была предыдущая, но в одно и то же время, на одной и той же тетради он писал и строфы '«Онегина» и сцены «Бориса Годунова». Так, начав писать монолог Григория (в сцене с летописцем, в «Борисе Годунове»), Пушкин бросает его, не кончив, и