только в 1764 году являются товарищи тому и другому, и с этого времени юридический и медицинский факультеты имеют по два профессора. Первое начало действительному преподаванию анатомии было положено, вероятно, только в 1766 году. С 1765 года медицинский факультет имеет уже четырех профессоров, а с 1767 года имеет также четырех и юридический. Около 1770 чтение лекций во всех трех факультетах организовалось уже довольно правильно; но количество и успехи слушателей с трудом могли назваться удовлетворительными; так, в 1767 году на всем юридическом факультете было только четыре слушателя; акты 1770 года говорят, что до 300 студентов (с основания университета?) вышли, не окончив курса, и только двое юристов вполне его окончили. Беспрестанно профессоры жалуются на недостаток слушателей. Вообще, анекдоты, которые рассказывает Фонвизин в своих «Признаниях», едва ли преувеличены 2. Мы не имеем причин предполагать, чтобы это положение дел значительно изменилось и в последующие восемь лет, до 1778 года. Были, правда, некоторые слабые проявления ученой и литературной деятельности между студентами; иные из них переводили книжки, печатавшиеся в университетской типографии; были и со стороны профессоров некоторые попытки основывать литературные издания, учреждать литературные или ученые общества; но все это заслуживает внимания не столько по своему достоинству или успеху, сколько по тому, что служило приготовлением к будущему. Учение в гимназиях, основанных при университете, шло, вероятно, несколько успешнее хотя в том отношении, что гимназии имели большее число воспитанников.
С 1779 года университет получает дальнейшее развитие, благодаря заботливости своего куратора, М. М. Хераскова, о котором должно с признательностью вспоминать если не за его поэтические произведения, то за его услуги Московскому университету. Он отдает типографию на арендное содержание Новикову — и Московский университет становится центром новой русской литературы. Это, нам кажется, важнейшее дело Хераскова и важнейшее событие в истории университета до самых 1825–1835 годов. Нет надобности распространяться о влиянии Новикова и его дру. зей на развитие умственной деятельности молодого поколения. Теперь известно, что все литературное движение так называемой карамзинской эпохи также возникло из этого факта, которому, впрочем, служило только слабым продолжением, несмотря на весь свой блеск. Оживлению умственной деятельности в студентах соответствует и появление таких профессоров, как Чеботарев, Мат-теи, Шварц, Гейм, Шнейдер, Баузе, Антоцский, Брянцев и другие. Важно также основание пансиона при университете, который становится действительно университетом, а не только зародышем его. Но, если мы не ошибаемся, в начале этого периода, простирающегося до 1803 года, деятельность обществ, примыкающих к университету, особенно к его типографии, сообщает существеннейшую важность его истории; в последнее десятилетие ученое преподавание, быть может, и совершенствуется, но уже не может одно вознаграждать за ослабевшую литературную жизнь. Дви-губский, Сохацкий и другие служат уже переходом к следующей эпохе.
С 1803 года ученые силы Московского университета возвышаются появлением множества новых профессоров, из которых достаточно назвать Мерзлякова, Гильтебранта, Гофмана, Шлецера, Буле, Цветаева, Каченовского, Тимковского, Болдырева, Сандунова, Снегирева. Но если заметно возвышение ученого достоинства преподавания, то мы еще не знаем, чем существенно отличается Московский университет 1810–1820 годов от университета 1790–1800 года. Мы готовы скорее отнести все это время к одному периоду с прежними годами.
Наконец, около 1820 г., с появлением Павлова, начинается приготовление нынешнего Московского университета, одного из достойнейших двигателей не только ученого образования в тесном кружке нескольких десятков прилежных студентов, но и вообще образованности во всей массе русской публики. Долго Павлов не имеет себе сподвижников, электризующих своим живым словом до энтузиазма. Но в 1813 году является Н. И. Надеждин; вслед за ним выступают люди, из которых мы назовем одного Крюкова, потому что учено-литературная деятельность других, еще продолжающаяся, не нуждается в напоминаниях. До 1835 года они составляли исключение, теперь они или их ученики занимают почти все кафедры. Наравне с значением Московского университета для общего движения просвещения в России возвышается и его деятельность в истинно-ученом раэработывании науки. Ряд этих ученых, которые были бы украшением всякого университета, начинается Д. М. Перевощиковым. За ним следуют: Павлов и Н. И. Надеждин, о другом значении которых мы уже говорили, М. П. Погодин, Дядьковскич. С. П. Шевырев, Ф. И. Иноземцев, Н. И. Крылов, Т. Н. Грановский, Рулье, А. И. Овер, О. М. Бодянский, Ф. И. Буслаев, К. Д. Кавелин, Я. А. Линовский, С. М. Соловьев, П. М. Леонтьев, К. Г. Швейцер, П. Я. Петров и другие достойные их сотоварищи.
Прежде нежели мы оставим «Исіорию Московского университета» и обратимся к «Биографическому словарю» его профессоров, мы должны, по спискам, находимым у г. Шевырева, привесть имена некоторых воспитанников Московского университета, деятельность которых служит вернейшим мерилом того влияния, какое имел он до сих пор на умственную жизнь России. Московскому университету и его пансиону обязаны своим воспитанием: Фонвизин, Богданович. И. П. Тургенев, Плавильщиков, Костров, Подшивалов, Матвей Деснинкий (митрополит Михаил), Стефан Глаголевский (митрополит Серафим), Озеров, кв. Шаховской.
Магницкий, Воейков. Мерзляков, Нарежный, Жуковский, А. Тургенев, Свиньин, Д. Языков (историк), А. С. Норов. П. Строев, Калайдович, Тютчев, кн. Одоевский, Ознобишин, Пирогов, Ве-нелнн, Пассек, Станкевич, Полежаев.
Большая часть составителей «Биографического словаря» руководились, повидимому, теми же правилами, которым следовал г. Шевырев. Большая часть биографий очень кратки, довольствуются сжатым обозрением официальной деятельности описываемого лица, формулярным его списком, исчислением изданных им сочинений и перечислением того, по каким предметам читаны были им лекции в Московском университете. Иногда прилагаются и программы лекций. Довольно часто прибавляются к этому характеристики; но обыкновенно также очень краткие и только в самых общих похвальных выражениях. Эти биографии чрезвычайно соответствуют характеру «Истории Московского университета», в которой также почти исключительно преобладает официальный тон, и полнее всех других событий университетской жизни рассказываются торжественные акты, речи, на них произнесенные, и административные распоряжения. Такие биографии, конечно, имеют большое и неотъемлемое достоинство: они служат источником несомненных справок для всякого, специально занимающегося предметом.
Но кроме них встречается несколько жизнеописаний, несколько подробных, и находятся иногда даже такие, которые очень близко знакомят с истинным значением деятельности или с личностью описываемоего ученого. Мы постараемся исчислить замечательнейшие из них и сообщить читателям несколько интересных отрывков.
Из написанных г. Леонтьевым заметим биографии: Крюкова и Тимковского.
Г. Соловьевым: Каченовского и Чеботарева.
Г. Тихонравовым: Баузе, Буле и Шварца.
Г. Шевыревым: Антоновского-Прокоповича, Барсова, Мерзлякова, Поповского и Шадена.
Г. Страховым: Мудрова и Страхова.
Заметим также биографию Павлова, составленную гг. Щу-ровским, Рулье и Калиновским.
Наконец, очень интересны биографии или, вернее, автобиографии многих из наших современников. Мы уверены, например, что все поблагодарят за любопытные воспоминания о своей молодости гг. Погодина, Максимовича и Морошкина.
Интереснее всех других биографий в чтении две биографии, принадлежащие г. Страхову: Мудрова, знаменитого врача, и Страхова, дяди автора. Он так просто и хорошо. передает любопытные рассказы этих людей, близко ему известных, так просто и живо изображает их личность, что надобно жалеть, почему у нас оедко пишутся подобные воспоминания вместо ничтожных не-крологоз, ничего не говорящих. Мы уверены, что читатели буду; благодарны нам за то, что мы постараемся познакомить их с одним из этих прекрасных очерков, и останутся недовольны только тем, что мы, по необходимости, сократили рассказ почтенного биографа.
Мудрое, Матвей Яковлевич, доктор медицины, ординарный профессор, действительный статский советник, родился в Вологде, 1772 года, 23 числа марта. Родитель его, священник Иаков Иоаннович Мудров, был, по тогдашнему времени, муж просвещенный, хорошо изучивший яэщки древние — латинский, греческий н еврейский; он очень уважал врачебную науку, любил читать творения Гиппократа и Цельса; осмеливался давать врачебные советы бедным людям, на исцеление простыми средствами, и был в тесной приязни со всеми тамошними врачами. Как добрый пастырь душ и сердец, он был всегда готов отдать последнюю сорочку, последнюю корку хлеба голодной, бедной нужде. Бывало, возвращаясь от дел служения домой, никак не умел он отказывать просящим милостыни, а таких на Вологде всегда великое множество. Раздавши все нз своего кармана, он приводил к себе домой тех, которым не мог сделать подаяния, и разделял с ними весьма неприхотливую трапезу свою. С таким добродетельным образом жизни он претерпевал крайние недостатки, так что в праздничные великие дни сплошь да рядом в семействе его не находилось и одной горсти пшеничной муки на пирожок либо лепешку, а в темное зимнее время почтеннейшая супруга его, Надежда Ивановна, должна была заниматься домашними делами и рукоделиями при свете лучины. Матвей Яковлевич свое первое образование начал под руководством родителя. При великих нуждах и бедности, без средств приобретать учебные книги, семинарское учение для молодого Мудрова было весьма трудно; ибо надобно было печатные книги списывать на тетради, да бумаги-то, необходимой на то, было нелегко промышлять. Вот как он воспоминал про свое детство: «Когда я был еще мальчишкой, — почасту на улице нгрывал с детьми городского переплетчика, сдружился с ними, хажнвал к ним в дом и с любопытством, бывало, сматривал на переплетную работу, даже и сам несколько перенял из этого мастерства. Поступивши в семинарию, начал я порядком переплетать тетради, сперва себе, после н товарищам, и до того наторел в этом деле, что иногда помога