- с фактами, находящимися у Нестора и польских летописцев. Особенно сличение с польскими летописями может быть любопытно для людей, незнакомых с ними. Подобно всем новейшим исследователям, он оправдывает Татищева от несправедливого обвинения, будто бы летопись эта выдумана им самим, и признает подлинность летописи. Важнейшие из заключений, до которых он доходит, состоят в том, что первая половина отрывка, сохраненного Татищевым, обнимающая события до призвания варягов, наполнена известиями, которые не подтверждаются другими источниками и носят на себе очевидные следы средневековых сказаний о происхождении и расселении народов; эта часть отрывка составлена под влиянием польских летописцев. Вторая половина отрывка, рассказывающая события, следовавшие за призванием варягов, значительным образом дополняя Несторову летопись, не содержит в себе ничего неправдоподобного или противоречащего достоверным фактам, напротив того, часто объясняет их своими известиями, и потому должна заслуживать на шего доверия.
<ИЗ № 9 «СОВРЕМЕННИКА»>Архив историко-юридических сведении, относящихся до России, издаваемый Николаем Калачовым. Книги второй половина первая. Москва. 1855.
Предисловием к новому тому «Архива» служит обширная статья издателя, г. Калачова, содержащая обзор рецензий на предыдущие томы этого сборника, помещенные в различных журналах и газетах. С тем вместе г. Калачов, где нужно, сам делает замечания на статьи своего издания. Этот критический обзор должен назваться превосходным не только по основательности и учености, но также и по чрезвычайно скромному и вместе полному достоинства деликатному и благородному тону, в котором написан. Настал бы золотой век ученых прений, если бы подобные статьи являлись чаще. Все вопросы, в которых тот или другой рецензент были несогласны с авторами статей, помещенных в «Архиве», рассмотрены с совершенным хладнокровием и редким беспристрастием; отдана полная справедливость немногим дельным замечаниям; спокойно объяснены недоразумения, исправлены ошибки, довольно часто встречавшиеся в разборах «Архива», и ни одной фразы не нашли мы в обширном предисловии г. Калачова, которая отзывалась бы хотя слабым оттенком нетерпимости или гнева, от чего немногие умеют удержаться, отвечая на замечания, сделанные на их книги или статьи. Зато, какое благоприятное впечатление производит на читателя это предисловие! Даже тот, чьи замечания, опровергает г. Калачов, охотно согласится признать основательность его возражений, — потому что везде идет дело о научных вопросах, а не об отыскивании — ^ошибок?^> или нанесении оскорблений чьему-нибудь самолюбию. Так ли поступают обыкновенно? Впрочем, мы не удивляемся редкому спокойствию и деликатности г. Калачова, потому что он силен и спокоен справедливым сознанием достоинств своего издания. Люди, легко раздражающиеся замечаниями критики, обыкновенно не имеют этого успокоительного сознания. Если бы можно было находить излишек в таком превосходном качестве, как внимательность, то мы сказали бы, что г. Калачов напрасно входит в ученые объяснения с одним из рецензентов своего издания, очевидно, не имеющим ни малейшего понятия о деле, — не всякое мнение заслуживает ответа. Имя этого рецензента, нам кажется, не должно было бы стоять подле имен г. г. Погодина, Буслаева и Кавелина '.
Из статей, помещенных в рассматриваемом нами томе «Архива», самая важная и самая интересная, без сомнения — исследование г. Грановского «О родовом быте у древних германцев». Мы не будем говорить о достоинствах, которыми отличается ее изложение, потому что ясность и изящество изложения — постоянные и всеми признанные качества сочинений г. Грановского. Но
гамую высокую цену получает его статья оттого, что он — как и всегда, впрочем — избрал предметом ее вопрос, имеющий очень важное значение в общей системе науки, и, надобно прибавить, в настоящем случае сделавшийся у нас особенно интересным по тем жарким спорам, которые были возбужденій вопросами о родовом быте, в котором многие хотели видеть исключительную принадлежность славянской истории, в противоположность германскому племени, чуждому, по их мнению, общинного начала, — важная ошибка, вовлекающая в различные заблуждения. Оставляя в стороне специальную сторону исследования г. Грановского, мы в коротких словах перескажем существенные выводы, к црторым привели в последнее время разыскания о родовом быте у германцев.
В нашем отчете о предыдущем томе «Архива» 2, мы, чтобы определить степень важности исследований наших филологов о патриархальном быте славян, говорили о значении трудов Гримма и, между прочим, упомянули, что одною из главнейших пружин, вызвавших труды этого «великого исследователя, была односторонняя тевтономания, стремление доказать путем науки, что германцы искони были племенем, высоко превосходившим все остальные племена своими умственными и нравственными качествами, своим общественным развитием. Заключение, которое мы выводили из этого, — именно, что эти труды теряют часть своей важности, как скоро мы поймем фальшивость всех возможных тевтономаний, галломаний, англоманий, чехоманий, булгароманий, — это заключение не понравилось некоторым из людей, обративших на нашу статейку внимание, которого она и не заслуживала, заключая в себе только вещи, далеко не новые 3. Но что же делать, от него нельзя отказаться, потому что оно справедливо, и мы напомнили о тевтономании потому, что вопрос о родовом быте долго был исследуем у немцев также в духе тевтономании, а в последнее время у нас послужил опорою совершенно другой мании. Именно, дело произошло следующим образом.
Поземельная частная собственность становится важною и потому возникает только тогда, когда народ начинает заниматься по преимуществу земледелием; для пастуха мало нескольких десятин земли, ему нужно гонять свое стадо по целой поляне, чтобы прокормить его. Потому, как мы имели случай говорить в разборе III и IV тома «Пропилей» 4, каждый народ, сначала находясь на степени пастушеского быта, незнакомого или мало знакомого с земледелием, не знает частной поземельной собственности — только целый округ, занимаемый племенем, составляет собственность этого племени и находится в общем владении у всех членов его. Потом, когда преобладающим занятием становится земледелие, земля мало-помалу переходит в частную собственность, и общинность владения исчезает.
Итак, мы имеем в истории два различных порядка вещей: первоначальную общинность земли, при отсутствии или маловаж-
ногти земледелия, и земледелие, соединенное с появлением частной собственности. Политическая экономия давно' показала истинное отношение этих фактов между собою. Но старинные историки не знали политической экономии, да и многие из нынешних обращают на нее мало внимания, — и этим объясняется возможность ошибок, состоящих в непризнавании естественной связи между общинностью владения и отсутствием земледелия, земледелием и частною поземельною собственностью, или в отрицании одного из этих периодов развития. В угождение самолюбивым предубеждениям, они, в неведении политической экономии, извратили натуральное сцепление явлений, выбрали такие факты, которые больше других льстили их самолюбию, и отбросили факты, им неприятные.
Немецкие историки начали прагматически обработывать историю своего народа еще в те времена, когда политико-экономические вопросы не были объяснены или, по крайней мере, слухи о политико-экономических прениях не гремели еще в ушах каждого. Потому они остановились на известной истине, что земледельческий народ состоит на высшей ступени развития, нежели племя, не знакомое с земледелием. В угоду своей тевтономании, они стали доказывать, что их предки искони веков были народом земледельческим; после этого им пришлось утверждать, что у немецких племен искони веков существовала частная поземельная собственность, а общинность поземельного владения никогда не существовала. Этим они гордились, за это превозносили немецкое племя выше всех остальных человеческих племен. Свидетельства некоторых летописей, грамот и особенно древних писателей о том, что у немцев существовала некогда поземельная собственность, были ясны и многочисленны; но их отвергали или насильственно истолковывали превратным образом. Правдоподобность гордого мнения значительно поддерживалась тем, что у немцев, которые раньше славян — особенно славян восточных, предались преимущественно занятию земледелием, остатков первобытной общин-ности сохранилось ныне мало.
Но в настоящее время политическая экономия провозгласила, что раздробленность капиталов есть бессилие и ведет к нищете, соединение капиталов есть могущество и ведет к богатству. Важнейший из капиталов — земля. У славян, особенно восточных, которые позднее немцев обратились к земледелию как преимущественному средству жизни, гораздо более, нежели у немцев, сохранилось следов общинности в поземельном владении. Не рассмотрев, что эти остатки — остатки прежнего пастушеского или охотнического быта, некоторые вздумали утверждать, что общинность владения, незнакомая (будто бы) никогда немцам, у славян не есть (так же, как и у немцев) историческое явление, связанное с известным периодом развития, а неизгладимая черта характера, которой лишены другие народы; что поэтому одни славяне осуществляют идеал человеческого быта. Эти люди не заметили, что с развитием земледелия и цивилизации общинность владения исчезает и у славян, как исчезла повсюду, и что ныне она уже гораздо слабее, нежели была у тех же самых славян за триста, за пятьсот лет. Мы не можем здесь рассматривать, каковы экономические идеалы будущего, — но все согласны в том, что было бы мало утешительного представлять себе будущее в таком виде, в каком представляется нам Европа V–X веков. Идеалы будущего осуществляются развитием цивилизации, а не бесплодным хвастовством остатками исчезающего давно-прошедшего.
Предоставляя ученым, специально занимающимся разработкою русской истории, объяснить истинный смысл вопроса о родовом быте и общинности владения в русской истории, г. Грановский статьею, помещенною в «Архиве» г