Плеханов считал «Эстетические отношения» единственной в своем роде попыткой построения эстетики на основе материалистической философии Фейербаха. (Заметим здесь, что это утверждение Плеханова свидетельствовало о явной недооценке им самостоятельности философской мысли Чернышевского, о чем подробнее нам придется говорить ниже.)
Разобрав тезис Фейербаха — «чувственность» или действительность тождественна с истиной», — Плеханов говорит: «Если сущность человека — «чувственность», т. е. действительность, а не вымысел и не абстракция, то всякое превознесение вымысла и абстракции над действительностью не только ошибочно, но и вредно на практике. И если задача философии заключается в реабилитации действительности, то в такой же реабилитации заключается. и задача эстетики, как особой отрасли философского мышления. Этот неоспоримый вывод и составляет главную мысль диссертации Чернышевского». (Цитируем по «Истории русской литературы XIX в.», изд. «Мир», т. III, стр. 185.)
Плеханов подробно рассмотрел вопрос о возвышенном, о трагическом и комическом в освещении Чернышевского. Ценность и значение работы Плеханова ослабляется ошибками, заключающимися, главным образом, в подмене диалектического анализа действительности механическим сопоставлением идей. Некоторые из этих ошибок вскрыты в статье
А. В. Луначарского «Этика и эстетика Чернышевского перед сѵдом современности» («Вестник Коммунистической академии», 1928, № 5 (1),
стр. 3—11)-.
Луначарский в своей статье показал однобокость и узость плехановского определения Чернышевского как рационалиста н просветителя, восстановив перед нами живой образ боевого материалиста, материалиста-рево-люци^нера.
Не менее важным представляется нам то, что Луначарский разоблачил в своей работе меньшевистский характер плехановской концепции, показав, что один из основных тезисов «Эстетических отношений» — искусство не только объясняет действительность, но и выносит ей приговор — был отвергнут Плехановым именно ввиду того, что Плеханов хотел лишь исследовательского, тад называемого «объективного» взгляда на вещи, «Но марксизм дал правильное представление о закономерностях,' по которым развиваются общественные явления. И если мы из этого марксизма совсем изымем идею о сознательности, о сознательном руководстве явлениями, о нашей активности, то это будет самый настоящий меньшевистский «марксизм». «Вот почему, — писал Луначарский, — для нас важна и приемлема эстетика Чернышевского с ее страстной ненавистью к искусству, понимаемому как сила, подменяющая действительную жизнь, с ее влюбленностью в действительную жизнь, с ее жаждой развития подлинной жизни и ее расцвета, с отрицательным отношением к мертвечине и утверждением, что искусство отражает то, что интересно для человека, а не просто все, как отражает зеркало.
Основная мысль Чернышевского, что искусство произносит приговор над жизнью, то есть вызывает с нашей стороны определенную эмоциональную реакцию на изображаемое, н что художник является моральным деятелем, принимает участие в культурном строительстве, — совершенно правильна».
К сказанному Луначарским следует добавить, что Плеханов недооценил своеобразие и новизну эстетических взглядов Чернышевского. Правда, Чернышевский сам неоднократно с величайшей скромностью утверждал, что задача его диссертации сводится лишь к применению идей Фейербаха к теории искусства. В действительности, однако, это далеко не так. Чернышевскому пришлось заново строить материалистическую эстетику, родственную по духу учению Фейербаха, но совершенно самостоятельную.
В своих заметках на опубликованную в 1910 году статью Плеханова о Чернышевском Ленин отмечает, что «Из-за теоретического различия идеалистического и материалистического взгляда на историю Плеханов просмотрел практически-политическое и классовое различие либерала и демократа» (Ленинский сборник, XXV, стр. 231)
В знаменитых тезисах Маркса о Фейербахе и в статьях Энгельса о нем вскрыт метафизический, созерцательный характер материализма Фейербаха. Для него характерен исключительный интерес к абстрактно-гносеологическим и религиозным проблемам вне связи с общественным развитием. «Фейербах не понимает поэтому и значения революционной, практически-критической деятельности» (Маркс). «Даже Штарке вынужден признать, что политика для Фейербаха недоступная область, а «наука об обществе — социология— terra incognita» (Энгельс).
Утверждать то же самое о Чернышевском, которого Ленин называл великим социалистом, было бы чудовищной несправедливостью. Об этом коренном различии между Чернышевским и Фейербахом мы не должны забывать. Оно-то и показывает, насколько выше «учителя» поднимался Чернышевский.
Трактат Чернышевского сыграл колоссальную роль в борьбе с идеалистической эстетикой. Это была первая в истории материализма попытка создать систематическую, научную эстетику с материалистической точки зрения.
«Эстетические отношения искусства к действительности» посвящены не
только критическому анализу теории Гегеля и гегельянца Фишера; трактат Чернышевского выходит за пределы своего специального назначения, являясь в известной мере и общефилософским трактатом.
В этой работе Чернышевский подвергает всесторонней критике гегелевскую философию, вскрывая двойственность самой системы Гегеля, внутреннее противоречие между ее принципами и выводами, между ее методом и системой. Заметим здесь, что еще за несколько лет до создания диссертации, изучая «Философию права» Гегеля, двадцатилетний юноша Чернышевский отмечал, что мысли Гегеля «не дышат нововведениями», что он «раб настоящего положения вещей», настоящего устройства общества. Консервативная сторона философии Гегеля, противоречие между его системой и методом раскрыты Чернышевским в диссертации. Замечательна вместе с тем проницательность Чернышевского, сумевшего отделить в трудах Гегеля зерно истины от метафизической скорлупы, взять у него то, что представляло объективную ценность. Чернышевский прекрасно сознавал, что философские системы, породившие идеалистическую эстетику, «распалясь, уступив место другим… понимавшим жизнь совершенно иначе».
Замечательно, что в эстетических статьях Чернышевского мы наталкиваемся на попытки читать Гегеля «материалистически». В своей, не изданной при жизни, статье «Критический взгляд на современные эстетические понятия» Чернышевский прямо говорит, что он будет «разоблачать от схоластической мантии» эстетические понятия гегелевской школы: «разоблаченные от схоластики, рассматриваемые в отдельности от принципов и гипотез» гегелевской философии, «эстетические понятия — много выиграют в прочности, потому что гегелева философия давно уже разрушена людьми, провозгласившими новый, более простой взгляд на вещи, о которых так мудрено говорили Гегель и его предшественники… Освобожденные от гегелевской терминологии и стеснительной методы развития, эстетические понятия будут гораздо яснее, общепонятнее, общеинтереснее для читателей…»
Следуя этому своему намерению сорвать схоластическую мантию с эстетических понятий, отбросить «абсолют», «чистую идею» и т. п., Чернышевский пункт за пунктом опровергает основные положения идеалистической эстетики, которая от Плотина до Канта и Гегеля покоилась на религиозном истолковании идеи прекрасного.
Эстетика Чернышевского, как первая материалистическая теория искусства, представляет для нас первостепенный и не только исторический интерес. Многие стороны эстетического учения Чернышевского близки нашему времени. Когда мы всматриваемся в тезисы его диссертации, мы видим, что в целом ряде их затрагиваются проблемы, волнующие наше сегодняшнее советское искусство.
Строя свою эстетику на страстном возвышении действительности, жизни, природы, Чернышевский тем самым закладывал основы реалистической эстетики. Этой своей стороной она особенно родственна нашей современности. Чернышевский отрицал искусство, оторванное от жизни, тяготеющее к призрачным образам бесплодной фантазии, он отрицал тепличные цветы искусства для искусства. Он призывал художников к полнокровному воспроизведению жизни во всем ее многообразии.
Ложные направления в искусстве — формализм и натурализм — решительно осуждались Чернышевским. Строго говоря, впервые философски обоснованную критику формализма и натурализма мы находим в диссертации Чернышевского. Формализм, как мы его понимаем, начинается там, где «искусство, — по определению Чернышевского, — переходит в искусственность», формализм там, где «господствует мелочная отделка подробностей, цель которой не приведение в гармонию с духом целого, а только то, чтобы сделать каждую из них в отдельности интереснее или красивее, почти всегда во вред общему впечатлению произведения, его правдоподобию и естественности».,
Чрезвычайно важно отметить, что многие возражения Чернышевского против формалистических ухищрений обращены вместе с тем и против
бессмысленного, ничем не одухотворенного копирования, когда мелочное выписывание отдельных черт и бесконечных деталей заводит, художника в дебри натурализма. Натурализм, или «мертвая копировка», «дагерротипное копирование», бесполезное подражание, как выразился бы Чернышевский, порождается пассивным «воспроизведением действительности», против которого он предостерегает в своей эстетике.
Необходимым условием для всякого большого художественного произведения Чернышевский считал наличие в нем ответа на запросы современности, «ибо истинный художник в основание своих произведений всегда кладет идеи современные»
Писатель должен быть в гуще жизни, его не могут не волновать вопросы, порождаемые действительностью, и тогда «в его произведениях сознательно или бессознательно выразится стремление» дать свою оценку, «свой живой приговор о явлениях, интересующих его (и его современников, потому что мыслящий человек не может мыслить над ничтожными вопросами, никому, кроме него, не интересными)». Тогда его «произведения будут, чтобы так выразиться, сочинениями на темы, предлагаемые жизнью… тогда художник становится мыслителем».