Они прошли так ловко, что на смешанном с глиной песке остался след в одну строчку. Казалось, тут прошел один только человек — туда, откуда они пришли: к канаве. За дорогой опять начинался лес. Охотники повернулись к нему лицом и поспешно направились в его темную глубину.
«Пррр! Прр!» Из-под самых ног у них вспорхнул выводок рябчиков и рассеялся по ветвям. Витька схватился было за ружье, но Пахом сунул ему под нос кулак.
— С ума сошел! У самой дороги!
Еще минут десять они все вместе молча шли вперед.
Егор не вытерпел первый:
— Айда, разомкнемся в цепь, да и начнем! Тут непременно выводки должны быть!
Пахом сказал:
— Помните: кто что услышит, сообщать на птичьем языке, и ни слова по-человечьи!
Они условились держаться на всходившее над лесом солнце и разошлись один от другого шагов на сто. По свистку Пахома все разом тронулись.
Витька снял с плеча ружье и держал его в руках. Он был готов в один миг взвести курки и выстрелить.
Еще не сделал он и десятка шагов, как товарищи исчезли у него с глаз. Со всех сторон обступили его темные ели, ржавые стволы берез; ноги то вязли в гнившей на земле листве, то ступали в хрусткий мох.
Легкий шум шагов глохнул в сырой тишине.
— Самые лешачьи места! — пробормотал Витька. — Того и гляди на медведя напорешься или еще того хуже.
И он подумал, что встретиться здесь со зверем не так страшно, как повстречать человека с большой медной бляхой на серо-зеленой фуражке: от зверя спасет ружье, а от человека… Не стрелять же, на самом деле, в медную бляху.
Все это было давно, лет двадцать назад.
В огромном лесу, куда забрались молодые охотники, водились и медведи, и лоси, и множество пернатой дичи. Но охотиться в нем было строго-настрого запрещено.
Владел им один очень богатый и знатный помещик — герцог. Герцог никому не разрешал трогать дичь в своих владениях. Все его охотничьи угодья были разделены на участки, к каждому участку был приставлен сторож-лесник.
Лесники и конные объездчики днем и ночью шныряли по лесу, ловили и тащили в суд всякого, кто осмеливался застрелить хоть рябчика. Суд присуждал преступника к денежному штрафу или сажал в тюрьму; у того, кто попался в третий раз, совсем отбирали ружье. Герцог сам любил пострелять. Он охранял дичь для себя. Он собирал к себе гостей и устраивал для них большие облавы. Целые деревни сгонялись в загонщики. Лесники и крестьяне окружали участок леса и гнали перепуганную дичь прямо на охотников. Стрелки сидели на принесенных для них стульях и спокойно постреливали пролетающих над головой птиц и пробегающих мимо зверей. Сзади стояли егеря и заряжали ружья. Это была не охота, а бойня. В деревнях говорили даже, будто герцоговы егеря заранее ловят и привязывают к кустам куропаток и тетеревов. Стрелка подводят к птице, и он стреляет в нее, пока не убьет. Егерь со всех ног бросается за добычей, незаметно отвязывает ее и поздравляет стрелка с «полем». А между тем во владениях герцога жило много крестьян-охотников. Для них охота была совсем не забавой, а страстью и делом. Были семьи, в которых охотничья страсть переходила от деда к отцу, от отца к сыновьям.
В таких семьях крестьяне не занимались земледелием: они могли жить только охотой. И они охотились в запрещенном лесу, а герцоговы лесники охотились за ними.
Витька, Сергило, Пахом и Егор зимой жили в городе, а летом в деревне. Они были из тех, кого хлебом не корми — дай только дичь понюхать. Они знали и любили лес, никогда не стреляли дичь в недозволенное время, не били маток и подлетков. Но все опасности запрещенного леса не могли заставить их сидеть дома, когда наступала осень и начиналась настоящая охота. Сторожа герцогских угодий были злы и жестоки. Им сильно доставалось от хозяина за невыловленных охотников. Их не нанимали из местных жителей: герцог боялся, что местные будут делать поблажки односельчанам.
Он брал лесников и объездчиков только из других местностей. Крестьяне ненавидели этих герцогских наймитов.
Они водились только с урядником и стражниками. С крестьянами у них дело доходило частенько до драк. А встретив самовольного охотника в лесу, лесник нередко залеплял ему по ногам хороший заряд дроби. Ведь жаловаться крестьянин не пойдет: его же взгреет урядник или суд.
Четверо молодых охотников все это знали. Знали, что и в них лесник не побоится пустить заряд. И придумали разные хитрости, чтобы избежать неприятной встречи.
Не так просто отыскать дичь без собаки даже там, где ее много. Витька осторожно подвигался вперед, он всматривался в каждый куст, в каждую корягу — не прячется ли там глухарь или заяц? Лес молчал, деревья были неподвижны.
Но охотник не верил ни тишине, ни неподвижности. Он знал, как неожиданно срывается из-под ног притаившийся глухарь, как вскакивает возбужденный заяц. Каждую минуту впереди мог подняться из чащи медведь или — самое страшное — лесник. И Витька старался ступать так бесшумно, так незаметно, что ему иногда начинало казаться: его тут нет, по лесу движутся только его глаза и уши.
— Тук-тук!
Охотник разом стал. Кто стучит?
— Тук-тук-тук-тук!
Ага! Вот: небольшая пестрая птичка высунула золотистую головку из-за сучка, глядит лукавым взглядом.
Витька знает лес, знает наперечет все породы птиц и зверей. Он сразу смекает: трехпалый дятел.
— Стучи, стучи, милый! Работай. Я тебя не трону.
Все в порядке. Охотник шагает дальше. Впереди — жвуть! жвуть — совсем человеческий свист. Ямщики так посвистывают лошадям. Витька шагает. Это — поползень. Поползень его не касается.
— Клок! клок! — густо, басисто доносится с вершины большой ели. Шагает Витька. Это черный ворон кричит. Ворон не дичь. Слева песня синицы:
— Ти-ти-ту! Ти-ти-ту!
Разве, осенью в эту пору поют синицы?
На ходу, даже не взглянув в ту сторону, Витька отвечает точь-в-точь таким же голосом:
— Ти-ту-ти-ту-ти!
И сейчас же справа от него раздается:
— Ти-ту-ти-ти!
Это — перекличка. Это значит:
— Идешь?
— Иду. Все в порядке.
— Иду и я.
Слева от Витьки идет Сергило. Справа — Егор и Пахом. Пахома Витька не слышит. Пахом слишком далеко от него — за двести шагов. Пахома слышит Егор. Все держат связь друг с другом. Свист помогает им все время идти на одинаковом расстоянии друг от друга. Охотники как гребнем проходят чащу. Дальше — мох, кочки, редкие сосенки — болото. Все четверо выходят к нему почти одновременно.
По открытому месту идти опасно. Сергило машет рукой.
Все опять скрываются в чащу, разбиваются в цепь — Сергило у самой кромки леса, — идут вдоль болота.
Чаща редеет. Под ногами у Витьки кочки. Молчит лес. Только цыкают от времени до времени синицы.
«Как сегодня долго, — думает Витька. — Идем, идем — и ни одной дичины!»
Его глаза устали всматриваться, уши — слушать. Он рассеянно поглядывает по сторонам. Вдруг с треском и криком взрываются из-под кочек две крупные бело-рыжие птицы. Витька вздрагивает. Ружье само взлетает к плечу. Целиться некогда. Стреляет навскидку. Бумм! бумм! — гулко несется по лесу, по открытому болоту.
Но глаз меток, рука верна и привычна: ружье вскинулось правильно. Сквозь дым видно: одна из птиц перевернулась в воздухе и шлепнулась оземь.
Другая метнулась влево, скрылась за деревьями. И сейчас же слева за деревьями выстрел.
Витька кидается к убитой птице. Белая куропатка.
Складывает ее тугие крылья, прячет добычу за пазуху.
Еще звенят в ушах выстрелы.
Справа голосом красноперой чечевички спрашивает Егор:
— Ти-вить-ти-тиу? — Убил дичину?
«Есть одна!» — во весь голос хочется крикнуть Витьке. Но он спохватывается и тем же свистом отвечает:
— Ти-вить! — Убил.
И Сергило сообщает слева:
— Ти-вить!
Охотники идут дальше, гребнем проходят лес. Опять только время от времени посвистывают синицы.
Витька еле сдерживает шаг, его так и тащит вперед. Под каждым кустом мерещится дичь. В горячке он забыл опасность, не думает о том, что привлеченный выстрелами лесник, может быть, уже разыскивает их в лесу.
Гуще и гуще лес впереди, тесными кучками встает молодой осинник, шатрами вздымаются елки.
Нежный голос пеночки-теньковки:
— Тень-тень-пинь! Тень-тень-пинь!
Справа.
«Егор! — думает Витька. — Что у него там такое?»
— Тень-тень-пинь! Тень-тень-пинь! — Тише ты!
Да ведь это предостережение! Витька припадает за куст, сгибается. Он разом стал вдвое меньше, врос в землю, замер, превратился в пень. У пня остались только глаз да уши.
Проходит долгая минута — никого, ничего! Тревога растет: неужели лесник?..
Проползает еще минута, две. Витька слышит только свое сердце.
Вдруг слева раздается шорох. Витька быстро оборачивается — Сергило!
Подходит. Шепотом спрашивает:
— Где?
— Не знаю. Егор пенькал.
Шорох справа. Подходит Егор. За ним Пахом.
— Кто? Где?
— Глухарка, — спокойно говорит Егор. — Матка. Перелетела и сразу села. Выводок должен быть.
Ух, как сразу отлегло от сердца! Молодец Егор: всех позвал, теперь можно полвыводка перебрать.
Короткой цепочкой охотники подходят к кустам, куда молча указывает Егор.
Гремя крыльями, срываются перед Пахомом две молодые глухарки, перед Егором одна. Грохают выстрелы.
Темный молодой петух выскакивает чуть не из-под самых ног Витьки. Витька стреляет, и выстрел его сливается с новыми выстрелами товарищей.
Когда стрельба прекратилась и охотники подняли добычу, у троих оказалось по молодке, у Витьки — петух.
Такой удачи никто не ждал.
Все четверо расселись по пенькам, закурили. Рассказывали друг другу кто что видел. Егор без выстрела отпустил косулю: залюбовался на ее рожки. Пахом видал свежие следы лося, Сергило — медведя.
Много ли прошли, а рассказов хватило на полчаса. Про лесников никто и не вспомнил.