Наконец Садрейка снова повалился на землю. Он очнулся и тихим голосом стал жаловаться, что ему снятся страшные сны, что кто-то и сейчас давит ему на грудь. Он глубоко и трудно вбирал в себя воздух и порывисто, толчками выпускал его из себя и вдруг вскрикивал раз, и два, и три. Ребята не решались подойти к нему; боялись и расходиться по своим логовам.
Через час Садрейка попросил пить. Тайка сбегала на речку с кружкой. Садрейка набрал полный рот воды и хотел глотнуть, но судорога пробежала у него по лицу, глаза выкатились. Он поспешно выплюнул воду и оттолкнул от себя кружку. У него опять начался припадок. Придя в себя, Садрейка горько расплакался и стал просить сходить за бабкой Секлетеей.
Побежали за бабкой. Она пришла, ругаясь.
Тайка видела ее в первый раз. Бабка Секлетея оказалась низенькой, сгорбленной старухой. На ней был черный платок, покрывавший ее с головы до ног. Все лицо избороздили морщины, толстый, бурый нос качался на нем, как курдюк[28], и блестели пьяные глазки.
Знахарка присела у голых до колен, исцарапанных и грязных ног Садрейки и велела принести ей ковш воды. Когда Тайка протянула ковш, старуха схватила ее за руку и начала бормотать. Тайка стояла ни жива ни мертва. Она слышала каждое слово колдуньи. Слова эти были ей непонятны и страшны.
— На море, на окияне, на острове на Буяне, — бормотала старуха, — стоит крута гора Сион-Матушка, на крутой горе растет дуб-стародуб, под тем дубом-стародубом лежит цепь железная, обвита вокруг дуба, к этой цепи привязан старый бес, собака. Ой ты, собака, старый бес, унимай свой лютый гнев, свою ярость, свой кусачий зуб! Если кусишь раба божия Садрейку в белое тело, пустишь свою черную слинь в горячую кровь, то сам и уймешь, всякую болезнь выгонишь, а ежели не уймешь своего кусачего зуба, то приду к тебе я, раба божия Секлетея, с жезлом стальным, с билом железным изгоню…
Старуха не успела докончить: Садрейка ногой вышиб у ней из рук ковш, закричал и забился в судорогах.
Бабка проворно отскочила.
— Силён бес, силён! — заговорила она, сама, видно, жестоко перетрусив, и, крестясь и отплевываясь, стала пятиться в темноту.
Никто не решился ее остановить, спросить, как быть с больным. Под утро ребята, больше всего боявшиеся, что Садрейку увидят милиционеры, решили спрятать его с глаз. Они перетащили больного в избу с провалившейся крышей. Дверь снаружи приперли колом. По двое и по трое дежурили около избы и поглядывали в щелки.
Весь следующий день Садрейка был в диком возбуждении. Он без умолку говорил о чертях, колдуньях, волках и собаках, поминутно просил пить, но с ужасом отталкивал от себя кружку, задыхался и вскрикивал. Тайке казалось, что уж там, в избе, теперь не человек, а зверь или бес. К вечеру речь его стала совсем бессвязной, отрывистой, голос хриплым. Он кидался на стены, падал, скреб землю ногтями, рвал на себе рубаху и царапал тело. Кровавая слюна бежала у него изо рта, глаза стали неподвижны, он выл и щелкал зубами.
Наконец Садрейка свалился на пол и остался лежать без движения, изредка лишь вздрагивая, бормоча и вскрикивая. Еще через полчаса он затих совсем.
Ночью Тайка видела, как люди в белых халатах вынесли его из развалившейся избушки, положили на телегу и куда-то увезли.
Не прошло и месяца со дня гибели Садрейки, как вся жизнь вокруг Тайки изменилась.
Мирный городок стал неузнаваем. Двери во всех домах закрылись, улицы опустели. Детей совсем не было видно. Взрослые ходили с палками, поминутно оглядываясь.
Базар превратился в пустыню, лавки стояли заколоченные.
Карабаш неожиданно куда-то исчез вместе с овчаркой и ее щенками.
Снова голодная, Тайка бродила по городу, выпрашивая милостыню. Часто теперь ей приходилось помогать забивать дыры в заборах, заваливать собачьи лазейки. За это давали ей кусочки хлеба.
Странные разговоры слышала Тайка в эти дни, странные видела картины.
Приезжие крестьяне прямо на улицах продавали с телег овощи, мясо, крупу. Около телег кучками собирались хозяйки. Но стоило только поблизости тявкнуть собачонке, как женщины с криком разбегались по домам.
— Ну, как? — с тревогой спрашивал сосед у соседа через плетень. — Ничего не чувствуете?
— Ничего будто. Доктор говорит: вовремя захватили. Свинья вот у меня чего-то…
— Убейте, сейчас же убейте!
— Да может, обойдется. Нельзя же так, не разобравши.
— Не желаете? Сегодня же заявлю на вас!
— Ах, так! Тогда я на вашу корову заявлю!
И соседи, всю жизнь прожившие в мире, ссорились.
С утра до ночи по улицам разъезжали телеги с большими железными клетками. В клетках бились, выли, грызлись друг с другом всевозможных пород собаки. Каждую такую телегу сопровождало двое здоровых парней, вооруженных длинными железными щипцами и палками.
Бродячие собаки при виде их разбегались. Собачары, оставив клетку посреди дороги, бросались за ними. Загнав пса в тупик, они хватали его щипцами за горло, за ногу, за что попало, волокли к телеге и кидали в клетку. Когда клетка наполнялась, собак везли за город — и там убивали.
Собак в городе было множество, и им была объявлена беспощадная война.
Тайке чудилось: нечистая сила носилась по городу, превращает дома в крепости, улицы и площади в поле битвы, сеет страх и вражду среди людей. Тайке всюду мерещились бесы.
Кругом только и говорили о бешенстве. Все в городе знали теперь, что пробежавший по главной улице волк был бешеным. Он искусал много собак. От его ядовитой слюны, попавшей в кровь, заболевали собаки. Они кидались на людей, на собак, кошек и других животных и заражали их страшным ядом бешенства.
Врачи проглядели опасность, не приняли вовремя мер. Уже взбесилось и умерло несколько человек. Взбесилось много собак, несколько свиней, кошек, коров и лошадей.
Были изданы строгие приказы: всем укушенным людям являться на прививку; всех подозрительных животных доставлять в лечебницы. Врачи исследовали там кровь животных и, если находили болезнь, сейчас же убивали их. А из центра пришло распоряжение немедленно уничтожить всех бродячих собак в городе.
Жить на улице в такое время было страшно. Сколько раз уж Тайка хотела сама подойти к милиционеру, чтобы он отвел ее в детдом. «Лучше сидеть в детдоме, — рассуждала она, — чем каждую минуту рисковать встретиться с бешеным животным».
Но каждый раз Тайку удерживала мысль о Карабаше. Тайка была уверена, что он не дался в руки собачарам. Их чуяли издали даже собаки с неважным чутьем. Карабаш, верно, потому и бежал с базара, что там устраивали облавы на собак. Он, верно, бродит теперь где-нибудь на окраине. Попадешь в детдом — и уже никогда больше не увидишь его и маленького черноголового щенка.
И Тайка решила во что бы то ни стало разыскать своих пропавших друзей.
Тайка жила теперь на чердаке заброшенного дома. Спать на улице было опасно: по ночам, когда собачары переставали ездить со своими щипцами и клетками, из всех углов и закоулков вылезали на улицу собаки.
Тайка подумала, что и Карабаш, верно, прячется где-нибудь днем, а ночью ищет себе еду. Она решила не спать ночь и поискать его по городу.
Как только смерклось, она спустилась со своего чердака.
Ночные улицы были пустынны. Кой-где только стояли на постах милиционеры.
Тайка, крадучись, обходила их.
Чем темнее становилось, тем чаще ей попадались собаки.
Они появлялись из тьмы неожиданно и быстро исчезали, заметив человека.
На перекрестках Тайка останавливалась и звала:
— Карабаш! Карабаш!
Ее голос разносился далеко по безмолвным улицам и замирал в темноте.
Ей становилось жутко: вдруг из темной пустоты появится не Карабаш, а бешеный пес — бросится на нее. Тайка кидалась к забору, к высокому крыльцу, — прислушивалась. Но нигде не было слышно ничьих шагов, — и она шла дальше.
С трудом добралась она до окраины: страх утомил ее хуже тяжелой работы.
В темноте перед ней вызначилась большая мусорная куча — городская свалка. Слышно было: на куче кто-то возился и хрипло дышал.
— Карабаш! — тихонько позвала Тайка.
Послышался торопливый шорох множества разбегающихся в разные стороны ног. Потом все смолкло. Потом недалеко от Тайки раздался отрывистый хриплый лай. Судорожный лай перешел в тонкий, визгливый вой — такой жуткий, что Тайка повернулась и понеслась назад в город.
Она бежала, пока ноги не стали подгибаться под ней. Она почувствовала, что сейчас упадет — и остановилась. В голове стучало, но сквозь этот стук она услышала позади чьи-то быстрые шаги.
Рядом был забор. Тайка увидела в нем черную дырку, на четвереньках проскользнула в нее — и упала в траву.
Шаги пронеслись мимо. Тайка не могла бы даже сказать, был это человек или пес.
Отдышавшись, она осмотрелась и скоро поняла, что попала на пустырь.
«Куда бы взобраться повыше, — подумала она. — Отдохну маленько и пойду».
Ей было мягко в траве. Она раскинула руки и закрыла глаза.
Быстро и незаметно ее одолел сон.
Тайка проснулась от легкого толчка. Что-то мягкое и мокрое ткнуло ее в ладонь. Тайка разом открыла глаза.
Было темно. Чье-то горячее, шумное дыханье обдало ей лицо. Тайка вскрикнула и вскочила на ноги.
Две сильные лапы ударили ее в грудь — и Тайка навзничь опрокинулась на траву. Чей-то горячий, ласковый язык лизнул ее по щеке.
— Карабашинька! — Тайка рукой охватила большую лохматую голову друга. Пес радостно взлаял.
Через пять минут они вылезли с пустыря на улицу. Луна вышла из-за облаков и осветила дома.
— Куда же мы пойдем, Карабашка? — спрашивала Тайка. — Ведь мне не втащить тебя на чердак.
Пес подскочил, лизнул ее в подбородок и побежал вперед.
— Не туда, не туда! — смеялась Тайка. — За мной иди.