Сейчас — бах! — застрелили.
Так с капканом мы его на салазки и навалили. Домой везли, — нарочно три квартала кругу дали, чтобы побольше народу видело.
— Порядок! — сказал дед. — Так оно и должно было выйти. Сунулись волки первым лазом — чуют: железо! Вернулись на старый, на привычный свой лаз: перемахнем, думают. Передний махнул — второго-то капкана им не слышно, один ли капкан, два ли, — одинако железом пахнет. Аккурат во второй капкан и угодил.
— Капканы-то все сняли? — спрашивает. — Так и так, больше уж этими лазами ни один зверь не пойдет. Теперь ученые!
Мы с Васькой и забыли про другие два капкана. Вернулись за ними, заодно следы посмотрели.
По следам выходит все точно, как дед Сергуня нам объяснял.
Вот какой у нас начальник штаба: все наперед рассчитал. Даром что третий год с печи не слезает.
Как дяденька Волов искал волков(Рассказ деревенского школьника)
Постойте, когда это было? Да как раз в конце четвертой четверти, перед летними каникулами. Меня учительница послала в сельсовет: какие-то сведения отнести председателю.
Я отнес и уже хотел назад идти — вдруг входит в сельсовет старичок в темных очках. Несуразный какой-то: все у него шиворот-навыворот. На плече двуствольное ружье. Только я никогда такого не видел: комолое, без курков. И повешено не так, как наши охотники носят: дулом вверх, прикладом вниз, а кверху ногами — вниз дулом. Заместо охотницких сапог — дырявые сандалии. Мешок заплечный у дяденьки почему-то на животе болтается. И кепка на голове задом наперед, козырек на затылке.
Дяденька поздоровался с председателем и полез в свой мешок. Удобно так у него приспособлено на груди: и снимать не требуется — развяжи и доставай что надо.
Вытащил из мешка книжечку, из книжечки бумажечку и тянет ее председателю.
Председатель прочел вслух: «Областной охотинструктор по борьбе с волками товарищ Тит Волов».
— Вы сигнализировали в облисполком насчет волков? — спрашивает дяденька.
Председатель говорит:
— Было такое дело. И откуда, понимаешь, взялись, уже сколько годов не было. И все больше по речке Быстрянке. Леса у нас большие, крепи да чащобы. Как их там, понимаешь, взять?
— Умеючи надо, — дяденька говорит. — Сейчас самое время волчат брать. Волчицу застрелить. Большая премия от государства. Где последние дни волки на скот нападение делали?
— Да все, понимаешь, по Быстрянке. У деревни Устьрека три дня назад овцу зарезали. Вчера в Истоке собаку утащили.
Дяденька подошел к стене: там план всей нашей земли висит, всех колхозов — где поля, где лес, где деревни.
Я думал, у него очки, чтобы лучше видеть. А он их на кончик носа сдвинул, сам прищурился и носом по карте водит.
— Вот, — говорит, — Исток и вот Устьрека. А в «Красном пахаре» не видали волков?
— В колхозе «Красный пахарь» их нет.
— Дóбре, — обрадовался дяденька. — Так я оттуда и начну. Вот с деревни Луговой.
— Луговая, понимаешь, как раз Краснопахарьского района. На что тебе туда?
— Как на что? — рассердился дяденька. — Ясно, кажется, сказано: «Борьба с волками». Не на дачу к вам приехал. Мне время дорого. Не в одном вашем районе волки появились. Война была. Волки войну любят, — вон их сколько развелось всюду.
— Это все, понимаешь, понятно. Я к тому только, что не туда идешь, где их найдешь, а туда, где их нет.
— Плохо вы, видно, мое имя прочли и фамилию. Потрудитесь еще раз прочесть.
Председатель взглянул в бумажку, говорит:
— Тит Волов. Так и есть.
— А теперь наоборот прочтите, сзаду наперед.
— Обратно, понимаешь, Тит Волов получается, — удивился председатель.
— То-то вот, — загадочно говорит дяденька. — Наоборот-то часто даже лучше выходит.
— Ну, дело твое, товарищ Волов. Вон иди с Ванюшкой, — председатель на меня кивнул. — С Луговой парнишка.
Старичок попрощался с ним, и мы пошли.
Я перво боялся его: думал, он сердитый. Молчу иду. И он молчит.
Прошли околицу. Дяденька на небо посмотрел. Небо все в тучах. Он очки снял и на ходу в мешок их убрал.
— Очки, — говорит, — у меня от солнца: глаза берегу.
Гляжу на него: враз лицо доброе-доброе сделалось. И начал тут дяденька всякие истории рассказывать.
Первое все про волков. Какой они ужасный вред приносят колхозам и государству. Что ни год, говорит, в нашей стране миллион голов скота через них недосчитают — на двадцать миллионов рублей убытка. А что на людей волки бросаются, — это, говорит, больше бешеные. Ну, раненый волк если, тоже может кинуться. А так — нет. Здоровый волк человека боится. Со страху про него и люди сказки рассказывают. Куда, говорит, ни приедешь, всюду один рассказ:
— У нас в колхозе, правда, случаев не было. А вот из дальней деревни шла зимой учительница в город, в район, так ее — это уж верно! — волки съели. Утром едут колхозники, — глядь — на дороге одни каблучки лежат да косыночка.
Смешно мне стало: ведь и у нас в деревне точка в точку такие страхи рассказывали!
А старичок дальше да дальше: про всяких разных зверей, про охоту на них. Как охотники врут, — такие историйки рассказал — животики надорвешь!
Я и не заметил, как мы к нашей Луговой подошли.
— Ну, хозяин, — говорит старичок, — пустишь к себе ночевать?
Я скорей к мамке, все ей про него рассказал. Пустила она — и крынку молока поставила.
Утром дяденька говорит:
— Веди, — говорит, — меня, Ванюша, к вашим пастухам. Пастухи всегда все про волков знают.
Я повел его вдоль Быстрянки, потом по ручью в лес: там у нас весной пастьба.
Дед Макар, пастух наш, на пеньке сидел, грелся на солнышке. Федька, подпасок, за коровами, которые от стада отбились, бегал с кнутом, а как нас приметил, — сейчас пришел.
Дед Макар — он тугой на ухо — долго не мог в толк взять, про чего это у него дяденька-охотник спрашивает. А как разобрал, только головой затряс.
— И-и, милый, — говорит, — какие те волки! Волки у нас еще с той ерьманской войны совсем повывелись, бог миловал. Ты в Исток иди, иди в Устьреку: там, бают, объявились.
А Федька-подпасок говорит:
— А я два раза видел. Один раз утром, другой раз вечером, как стадо домой гнать. Эвон там, эвон за ручьем-то, на горушке. Только это не волк был — собака. Паршивая такая — шерсть клочьями лезет. Я на нее как щелкнул кнутом, она — порс! Смехи! Я сам перво думал — волк. А она, вишь, собака какая трусливая; от хозяина, верно, убежала.
Дяденька засмеялся.
— А скажи, герой, — говорит, — уши у нее торчком, хвост крюком?
— Уши торчком, — Федька говорит, — а хвост поленом: между ног со страху поджала.
— Утром куда же эта собачка шла?
— Туды вон, — Федька махнул кнутовищем по ручью в лес. — А вечером оттуда.
— Ну, значит, тут по ручью и надо искать ее. Тут у нее и щенята.
— Дак это никак твоя собачка, дяденька? — догадался Федька. — Щениться, значит, ушла. Однако, чай, там нипочем ее не найти: болото здесь в лесу, чаща такая — все равно как стена.
А дяденька все посмеивается:
— Ошибся, милок: не моя это собачка. Собачка эта вовсе бесхозная. А вот скоро, надеюсь, будет моя. Пойду ее искать.
Сам мешок с себя снял, на спину перевесил, штаны закатал выше колен, взял ружье в руки и прямо в ручей да в лес.
Я только спросить у него успел:
— А что же, дяденька, охотницкие сапоги себе не заведете? В сапогах способнее.
— А на что они летом-то! — ответил. — Вода теплая. А в сапоги-заколенники попадет вода, потом мучайся с ними. Летом, брат, охотнику обувь нужна, как решето: войдет вода и выйдет. Беги, Ванюша, в школу — опоздаешь. Вечером тебе щеночка принесу.
Целый день я все про этого щеночка думал: неужто волчонка принесет?
Долгий тот день показался мне. Уж солнце зашло, смеркаться стало; тут только пришел дяденька.
— Обманул, — говорит, — я тебя, Ваня: нет щеночка.
И замолчал. Так, молча, поужинал и спать лег.
Я вижу: расстроенный — и уж спрашивать у него ни о чем не стал.
На другое утро он ушел до света, я еще спал. И к ночи вернулся — пустой опять. И уж о щеночке ни слова.
Задумчивый. Что-то под нос себе бормочет. Некоторые слова я разобрал:
— Ошибка, ошибка… Все может быть… Экая хитрая бестия!
Стали спать укладываться. Вдруг он говорит:
— Ванюшка! Никак завтра воскресенье?
— Воскресенье и есть, — говорю.
— И в школу тебе не идти?
— А как же: выходной ведь.
— Так слушай, милок! Помоги мне. Пойдем со мной завтра с утра. А то там, понимаешь, такой чертов переплет в ивняке-то — никак мне не пробиться. А ты ростом невелик — пролезешь.
Хорошо — мамки в избе не было. Сейчас бы заругалась:
«Что, — мол, — ребятенка на какое дело подбиваете! Разорвут его волки, не пущу!»
Мы с ней ведь догадывались, что Федькина-то собачка волк была.
Я и говорю ему:
— Только мамке не сказывайте. Я будто за пéстышами пойду с ребятами.
— А что это — пéстыши? — спрашивает.
— Хвощ по-ученому. На ржаном поле его много. Головки больно вкусные.
— Ладно, — говорит, — помолчу. Только ты не бойся: опасности никакой и ружье у меня.
— Я не девчонка.
Утром я нарочно первый ушел. Круг дал — и к пастухам. Туда и дяденька подошел. Федька, хоть ему и невдомек, кого по правде мы разыскиваем, тоже с нами увязался.
Совсем немного мы отошли по ручью, — покрыл нас с боков и сверху густой ивняк. Как в нору попали.
— Ну вот, — говорит дяденька. — Отсюда начнем. Лезь, Ванюшка, на правый берег. А ты, Федя, на левый. Ищите щенят. Найдете — меня крикните. Я вперед пройду, там не так крепко. Близко буду, услышу. А не найдем ничего — опять здесь в полдень сойдемся.
Полезли мы с Федькой: он в одну сторону, я — в другую. Лист на кустах еще небольшой: видно все-таки впереди, особенно понизу. Только ничего такого не приметно, никаких волчьих следов или еще там чего.