— В чучело-то, вишь, я кривой гвоздь пропустил, острием к хвосту: ястреба всегда птицу с хвоста берут. Сам себя злодей и кончил: вон как ударил, — аж в спину вошло. А назад-то ему никак, с зазубриной гвоздь-от!
Подивился Ванюшка дедовой хитрой выдумке, его верному знанию птичьих повадок, — откуда да как ястреб возьмет голубя, — и уменью деда чучело сделать из птицы, чтобы была, как живая.
— А теперь, — говорит, — пойдем, дедушка, моему страшильному войску смотр делать.
— Ну-к что ж, — согласился дед Панфилыч. — Ястреба взяли, голубей напугали так, что не скоро теперь прилетят. Не грех нынче и со двора отлучиться.
Отправились. Тут уже пришел черед Панфилычу на Ванюшкино мастерство подивиться.
Стоят по всему огороду пугала, — одно другого грознее, и все с оружием. Незнающий человек да в сумерках набредет на такое, подумает, — разбойники. Страх-то какой!
Присел дед Панфилыч на лавочку у забора, посидел минут пять, — все пугала рассматривал. А потом и говорит:
— Никак в толк не возьму: ты что же тут, товарищ Ванюша, питомник, что ли, воробьям устроил? Ведь тут у тебя что ни пугало, то воробьиное семейство в нем. Присмотрись-ка.
Присмотрелся Ванюшка. Да что это такое? В самом деле — воробьи! Тут один, там другой — незаметно так — подлетит к пугалу низом и нырк к нему в голову, где под кепкой, картузом или платком — скворешня. Сразу видно: гнездо у него там.
Вот так история: кого гнать собрался, тех и привадил!
Покраснел Ванюшка, чуть не плачет от стыда. А дед будто и не замечает этого, рассуждает себе спокойно:
— Так-то вот и бывает. Перво напугается птица пугала, потом видит: с места оно не сходит, вреда никому не делает. Привыкнет — и страх пройдет. А страх прошел — можно и пользу себе искать. У тебя чтó там, на пугалах, заместо голов прилажено? Никак скворешни? Ладно ты это придумал.
«Да что это дед смеется надо мной?» — Ванюшка про себя думает. И уж хотел на него рассердиться.
Но Панфилыч все так же спокойно:
— Говорил я тебе: воробей два выводка выведет, пока на огороде ягода да овощь поспеют. А пока выводит, — нам он первый друг. Воробышей своих он, вишь, не зерном, не ягодой, не овощью питает: одними насекомыми, червячками ихними. Да по пути и сам их ест… Вишь, грядки у тебя чистые какие. Воробьи это постарались. Ты им жилплощадь, и они у тебя в долгу не остались: отработали, чем могут.
Тут Ванюшка смекнул, что нехотя в герои попал.
«Вот так штука! — думает. — А я-то дивлюсь, почему на других огородах разные гусеницы, бьются все с ними, маются, а на моем чисто, — учителя не нахвалятся. Эх, я и хвастану на собранье, как все ловко устроил!»
Только обрадовался, а дед и спрашивает:
— А дальше-то придумал, что будешь делать? Гляди, ягода уж поспела. Воробей вторую партию воробышей вывел, того и гляди из гнезда повылетят, а там подрастут еще маленько да и возьмутся за твой огород. Чем отваживать станешь?
Ванюшкиной радости как не бывало: верно ведь, как налетят воробьи тучей… Пугала-то теперь для них не острастка. Рогатку разве сделать, из рогатки их попугать? Ну, подшибешь одного, другого, — а их тысячи.
Тут разве укараулишь?
— Говорил я, — прошептал Ванюшка, — ружье надо. Без ружья какой против них караульщик? А из ружья ка-ак…
— Жахнешь! — перебил дед. — Слыхали, дружок Ванюша! Да ведь уговорились мы с тобой: смекалкой будем действовать, так что и ружья не надо.
— А больше теперь и нечем стращать их, — хмуро сказал Ваня. — Раз уж такого страшильного войска не боятся.
— Ну, вот чего, Ванюша, — заключил дед. — Как говорится: утро вечера мудренее. Приходи-ка, дружок, утречком на ферму. Авось что-нибудь надумаем.
Осенью было у нас в колхозе собрание. Деду Панфилычу и Ванюшке общественную благодарность вынесли и к премии присудили. Панфилычу — за птицеферму, Ванюшке — за школьный огород. Цыплят, как полагается, по осени считали, — все целы. И огород в исправности: ни один воробей не залетел, ни ягод, ни овощей не склевал.
По-настоящему-то надо бы премию одному деду выдать: как вывелись в пугалах воробьи, повылетели из гнезд, Панфилыч Ванюшке чучело подарил. Ванюшка это чучело на шест посадил и в огороде выставил. В конце лета воробьи тучей собрались, а все равно на школьный огород напасть не посмели: дедова чучела они как огня боятся.
Дед сделал Ванюшке чучело ястреба, — из того самого, что на голубиное чучело взял.
— А почему так? — спросил Панфилыча председатель после собрания. — К эдаким страшилам-пугалам привыкли же.
— Ответь-ка на вопрос, товарищ Ванюша, — подмигнул дед Панфилыч.
Ванюшка так и раздулся от важности: слыхали, мол, — он и председателя колхоза по своей специальности поучить может! Сразу басом заговорил:
— А не имеют на то права воробьи. К виду ястреба привыкать права не имеют. Пугала-то ведь воробьев не ловят. Это всем известно. А ястреба очень просто хватают. А кто его знает, который ястреб мертвый, а который только притворяется, что он — чучело. Живые ястреба всех переведут. Нет уж, к ястребиному обличью ни один воробей не смеет привыкнуть, — себе же на горе.
Помолчал немного Ванюшка для пущей важности и добавил:
— Знатно дед Панфилыч шкурки с птиц умеет снимать да чучела с них набивать. Он и меня обещал этому научить. Полезная наука!
Спать так спать!
Все знают: медведи мастера спать. Придет зима, медведь завалится спать в берлогу дней на полтораста. Так и спит до весны, ни разу не проснется, с боку на бок не повернется. И терпеть не может, когда его вдруг посреди зимы разбудят, сладкий сон его нарушат.
В дремучих костромских лесах один молодой медведко готовил себе на зиму берлогу. Он надрал когтями полоски коры с ели и перемешал их со мхом. Сгреб всю кучу в охапку, поднялся на задние лапы — и снес на пригорок под выворотень: постель себе в яме постелил. Елочки, что по краям той ямы росли, посередке подгрыз, — они его шатром и накрыли.
Оборотился медведко носом на полдень, — на свой след, как в берлогу-то заходил, — и раздвинул тут лапами в хвое слуховое оконце. Свернулся калачиком — и задремал.
Насыпало снегу, намело на берлогу сугроб. Тепло медведке в берлоге. Чем дальше зима, чем пуще мороз, тем крепче медведко спит.
Вдруг — в самый-то сладкий сон! — слышит: будто где лайка залаяла?.. Громче да громче…
С трудом медведко стряхнул с себя сон. А лайка-то у него над самым ухом заливается, уж снег над ним лапами разгребает!
Медведко поднял голову, глянул в слуховое-то оконце… Батюшки светы! А там — перед самым-то челом берлоги, как заходил в нее медведко, — охотник стоит! И уж ружье к плечу поднял…
Что тут делать?
Медведко как вскочит, как выскочит, как помчит!.
Снег был морозный, сухой. Поднялось целое облако снежной пыли. Так в этом облаке и пронесло медведку мимо охотника. Тот — бах! бах! — да всего только шкуру поцарапал.
Лайка, конечно, за медведкой с лаем. Да разве зверя в лесу догонишь? Удрал медведко.
Рану свою зализал. День по лесу шатался: все еду себе искал. А какая зимой еда в лесу? Все коренья да ягоды под снегом. Ничего не нашел. И к ночи завалился в чащу, в густой елушник — спать. Да так на снегу, «на слуху», и заснул.
Сам спит, а сам слушает: не лает ли лайка? — не крадется ли охотник?..
День спит, другой спит. На третий день слышит: лает лайка!..
Ну, второй-то раз медведко не стал дожидаться, пока охотник подойдет, — дал деру через чащу, только треск пошел!
Нашел охотник в елушнике лежку. Да как раз тут забуранило, снег повалил — все лесные следы засыпал. И куда медведко девался — неизвестно.
Подошла весна. Начал снег в лесу таять. На пригорках, на солнышке — там совсем сошел.
Собрался охотник в лес, на моховое болото. Ни ружья с собой не взял, ни собаки, — одну корзину: за клюквой пошел. Очень сладкая на болоте клюква-ягода подснежная.
Бродил, бродил по болоту, — притомился. Притомился и сел отдохнуть на пригорке, на солнышке.
Сосны на пригорке высокие растут.
Вдруг зашумело, затрещало вверху, в вершинах сосен!
Вскинул охотник голову — там куча сучьев, и ползет из нее что-то бурое, мохнатое, лохматое… вроде как бы зверь. Задом, задом по стволу лезет — спускается, когтищами за кору цепляется… И впрямь зверь: медведь!
Задом, задом с дерева слез, головой крутнул, охотника увидал… да как стрельнет в лес! Только его и видели.
Потом охотник всем рассказывал, что медведь упал прямо с неба.
А по правде-то было так: надоело медведке, что ему спать не дают. Он и смекнул: «Дай-ка я на сосну залезу, в орлиное гнездо заберусь…»
Куча-то сучьев на сосне — это орлиное гнездо было.
Забрался в орлиное гнездо да там и выспался на покое.
Пришла весна, пригрело его солнышко, — вот он проснулся, потихоньку слез с дерева — и в лес.
Только и всего.
Лячий ум(Рассказ чучельщика)
На отдыхе у костра зашла между охотниками речь о том, какая из птиц всех умней. Решено было — дикие гуси. У них и в полете свой строй, и на отдыхе они караульных выставляют, — поди подтаись к ним.
Старик Панферыч в толках охотников участия не принимал, а когда все согласились на гусях, рассказал вот что:
— Довелось мне прожить два года на великой реке Оби под городом Березовом. Там диких гусей и казарок зовут ляками. Нигде такого пролета их не видал. Весной и осенью валом валит ляк. Тут и серый гусь, и гуменник, казара белолобая большая и малая белолобая — пискулька, и красавица расписная краснозобая казарка — чеквóй, по-тамошнему. Этот самый веселый гусек: летят — без умолку между собой калякают — ляк-ляк-ляк-ляк-ляк! А сядут, — сейчас в драку!
В верховьях Оби на гусей уж не охота: там промысел их.
Задумал промышлять и я. На реке, на острову вырыл себе яму для засидки. Над ней козырек сделал, засыпал все песком для маскировки. Бойница над самой землей — что твой дзот!