Вечером подвода миновала одинокий домик. Кучер, обернувшись, сказал:
— Это и есть апамальский хутор.
— Значит, и ты знаешь эту поговорку?
— Так точно. Щука и хозяин добрый за этим хутором не живут.
Теперь местность была голой и безлюдной. Хорошая дорога неожиданно кончилась, и вскоре экипаж с грохотом опрокинулся в овраг.
Наши путешественники с большим трудом выбрались оттуда, каким-то чудом ни люди, ни лошади не пострадали, но возок сломался.
— Кажется, — сказал Кутораи, — по эту сторону от апамальского хутора не только щукам туго приходится.
Господину Дружбе было не до шуток. Положение сложилось отчаянное: повозка сломалась, требовался кузнец, идти пешком ночью куда-то к черту на кулички было немыслимо. Все детские сказки воскресли у него в памяти, — о детвайских разбойниках, о страшных делах знаменитого Яношика. Внезапно вдали зажглись огоньки. Холодок пробежал у него по спине: наверное, это разбойники варят там ужин.
Но они недолго терзались неизвестностью: вскоре послышался стук колес.
Это была пустая бричка.
Ну, видно, бог послал ее прямо с неба!
— Эй, кучер, погоди! Куда едешь?
— В Жам.
— Друг ты мой, Кутораи, если это не перст божий, тогда я не Тивадар Дружба… Не подвезешь ли нас? С нами случилось несчастье.
— Пожалуйста.
Кучер не только взял их, но и помог словацкому ямщику вытащить и кое-как связать разбитый возок.
Господин Дружба расплатился с потерпевшим аварию ямщиком и взгромоздился вместе с надзирателем на добротное кожаное сиденье брички. После перенесенного страха он стал разговорчивым и веселым, как никогда.
— Чей ты кучер, братец? — спросил Дружба своего спасителя.
— Барона Пала Вильдунгена, — ответил тот.
— А где живет господин барон?
— В Жаме.
— Ого! — рассмеялся господин Дружба. — Что вы за люди? Разве у вас не придерживаются пословицы, что за апамальским хутором не живет хозяин добрый?
— Да он и не живет, — ответил кучер, повернувшись назад.
— Как так? Разве не ты сказал, что у тебя хозяин — барон?
— Барон-то он барон, да хозяйством не занимается.
— А что же он делает?
— Он директор на шахте.
Кучер рассказал, что он отвозил свою госпожу на станцию. Она уехала в Братиславу к старшей дочери, к той, что на выданье (вот это красавица девушка, если бы вы только видели!), а дома еще остались две дочки, но те совсем девочки; кроме того, у хозяина есть взрослый сын, красавец. Стоит посмотреть на него. У девушек при виде его сердце начинает стучать, как телеграфная машина.
Почти целый час ехали в сумерках. Дул слабый ветерок, колыхались ветви деревьев, которые казались какими-то диковинными животными.
На небе не было ни единой звезды, но голые поля горели под вечерним заревом, поэтому земля была светлее, чем небо, что всегда производит таинственное, сказочное впечатление.
— Эй, братец, не знаешь ли ты владений Копала?
— Как же, знаю.
— Хорошие земли?
— Ерундовые, — ответил кучер, поправляя на шляпе страусовое перо.
— Все же сколько они стоят?
— Не стоят они ни черта.
«Ну и влипли», — подумал господин Дружба. Так как эти сведения его не удовлетворяли, он поспешил перевести разговор на погоду.
— Не намокнем ли мы?
Кучер тщательно осмотрел все уголки неба, затем пожал плечами.
— А кто его знает.
— Ну, а трактир в деревне есть? Он отрицательно покачал головой.
— А где же мы заночуем?
— У моего хозяина или у другого какого лешего, — ответил тот равнодушно.
Директор шахты любил гостей, во-первых, потому, что, как страстный политикан и заядлый спорщик, всегда желал иметь свежих людей для диспутов, а во-вторых, потому, что гостей он содержал за счет акционерного общества, с которого за каждую персону брал значительно дороже, чем это обходилось ему самому. Гость в Венгрии повсюду радость, а у Вильдунгена он был еще и доходной статьей.
Итак, у директора постоянно были гости. Сегодня он привел местного лютеранского священника Шамуэля Салитиуса и кассира горной компании, славного куна * Яноша Венеки. Кассир славился тем, что рассказывал всегда лишь одну историю — о пиявках, но никогда не мог рассказать ее до конца. Каждый раз он обижался на слушателей за недоверие и прерывал свою историю. Эта незаконченность умаляла ее значение для мировой науки и человечества. Как-то в молодые годы у господина кассира было воспаление надкостницы, и врач (он жил тогда в Дорожме) прописал ему пиявки на нёбо. Венеки буквально обезумел от боли. Внезапно у него начался приступ кашля, и он случайно проглотил пиявку. С тех пор она живет у него внутри и, когда на нее находит прыть, творит чудеса. Однако, как только он доходил до этого места и начинал перечислять все проделки беспокойного существа, кто-нибудь обычно заявлял, что это, мол, невероятно: за такой срок один из двух уж непременно погиб бы, или пиявка, или кассир. Господин Венеки выходил из себя, стучал кулаком по столу и кричал:
— Не в моей привычке лгать, этого я себе не позволю; мы оба живы и будем жить! — После этого он ни за что на свете не соглашался продолжать дальше.
Наши путешественники въехали в большой и просторный двор, который вел к самому опрятному зданию во всем поселке. У директора как раз собирались ужинать. Хозяин шумно и весело встретил приезжих. Он отнюдь не казался надменным аристократом; это был худенький человечек с круглым животиком (что, по-видимому, и мешало ему кичиться своим баронством), но с красивым, гонким, интеллигентным лицом.
Господин Дружба назвал себя и представил своего спутника, после чего господин Вильдунген познакомил его со своими гостями и сыном, горным инженером Дёрдем Вильдунгеном («Такой молодой, и уже инженер!» — удивленно воскликнул господин Дружба), а также двумя маленькими дочерьми, тринадцати и одиннадцати лег. Затем громко крикнул в открытую дверь:
— Эй, Каталин, скорее подай еще два прибора! Приборы тотчас появились на столе, но Кутораи отказался участвовать в общей трапезе.
— Прошу извинить, я всего лишь надзиратель.
— А мы всего лишь подземные кроты, — проговорил весело барон, — за исключением преподобного отца, он у нас крот небесный.
Ужин был замечательный (такого в «Павлине» не получишь!), настроение приподнятое. Священник рассказывал анекдоты о том времени, когда он учился в Берлине, младший Вильдунген уморительно передразнивал угорских немцев (вообще молодой Вильдунген был прекрасным малым), а Венеки пил большими глотками (какая приятная ванна для пиявки!) и подстрекал пить других. Что и говорить, чокались вдоволь, старший Вильдунген произнес даже тост в честь нового владельца Жама и в честь гимназии, кою он представлял. Не забыл он упомянуть в своей речи и о том, что венгры все страдальцы, а Кальман Тиса — ненастоящий патриот и ненастоящий либерал.
— Он никогда не выпускал из рук знамени либерализма! — вскипел Салитиус.
— Но часто пользовался им для того, чтобы утирать слезы врагам либералов! — загремел старший Вильдунген.
Растроганный господин Дружба пустил слезу, а Кутораи, всегда стремившийся подражать своему начальнику, тоже стал громко плакать. Маленьких баронесс, которые сидели в конце стола, очень заинтересовало, кто обидел дядю, и они беспрерывно спрашивали об этом соседей. Возмущенный Дружба толкнул Кутораи в бок: «Перестаньте, это неприлично». Кутораи что-то невнятно пробормотал в свое оправдание. Можно было понять только, что он оплакивает родину, но господин Дружба снова крикнул: «Замолчи, педагогический совет не разрешал тебе реветь!»
Затем он встал и провозгласил ответный тост за хозяина дома, попутно поскорбев о ранах, кровоточащих на теле родины — движении национальных меньшинств, грубости солдафонов, процветании евреев. Когда Пишта Тюрр праздновал в Париже свадьбу с одной из девиц Бонапарт *, заявил он, один важный банкир, еврей, услышав разговоры о том, что нужно, мол, поквитаться с евреями, произнес за столом вызывающую речь: «Спешите, господа, если вы хотите нас повесить, потому что, если вы будете долго раздумывать, у вас не останется денег на веревку». Короче говоря, их следовало бы прижать к ногтю, но правительство с ними заодно. Ведь в последнее время уже и святую корону стали изображать так, будто с нее свисают пейсы, что-то наподобие цепочек с обеих сторон. Затем господин Дружба упомянул о других упущениях правительства, но, дойдя до миллиардной государственной задолженности, заявил:
— Из этого следует черпать уверенность в нашем будущем. Ведь кредиторы ни за что не допустят Венгрию до гибели, иначе пропали бы их денежки.
Такой неожиданный вывод, несомненно, свидетельствовал о величии ума господина Дружбы.
Задремавший было Венеки встрепенулся и с горечью пробормотал (это была единственная полемическая реплика):
— Не нужно было убивать короля Кутена.
Добрый старый кун до сих под жаловался, что венгры по-злодейски расправились с древним королем кунов.
Как только покончили с обменом мнениями о дальнейших судьбах родины, господин Дружба перевел разговор на свою официальную миссию и поспешил запастись сведениями об имении.
— Поместье почти в пятьсот хольдов земли, пригодной для выпаса овец, — сказал старший Вильдунген, — на ней может расти немного овса, гречихи и картошки. Земли в среднем стоят по тридцать — сорок форинтов за хольд.
— Мало, — разочарованно вздохнул господин Дружба, — ужасно мало.
— Помимо земли имеется еще красивый дом.
— Ах, правда?
— Настоящий маленький замок, — добавил святой отец, — сказочный дворец, только что не на курьих ножках.
— Может быть, в нем и привидения водятся? — улыбнулся господин Дружба.
— Одно, во всяком случае, есть, — подтвердил барон, — но совсем не страшное, не правда ли, святой отец? — И он, лукаво прищурившись, взглянул на Салитиуса, хотя в этот момент ему следовало бы смотреть на собственного сына Дёрдя, который покраснел до ушей.
— Я не суеверен и не ясновидец, — оправдывался священник, — я теперь уже просто старик.