— Хорошо, — медленно, колеблясь и словно с отвращением выдавливая из себя каждое слово, произнес Балашша. — Деньги будут лежать в указанном месте в четверг.
— По рукам! — поспешил скрепить уговор Круди. — На том и договорились. Но, разумеется, об этой сделке не должна знать, кроме нас с вами, ни одна живая душа. Всякое вмешательство со стороны может плохо кончиться и для моих денежек, и для ваших бумажек. Обещаете?
— Да.
Круди галантно поклонился, приподнял в знак приветствия шляпу и исчез за деревьями. Балашша же остался сидеть на своем неподвижном коне, пораженный и словно оцепеневший, так что даже поводья выскользнули у него из рук. Все происшедшее казалось дурным сном, и ему понадобилось несколько минут, чтобы постигнуть, что это тем не менее была явь.
Однако нужно было что-то предпринимать: какие-то быстрые и решительные шаги. Сжав коленями ребра скакуна, барон с быстротой ветра помчался под проливным дождем в сторону трехбашенного города, вокруг стен которого широкой лентой вьется Ипой, озорная желтоводная река.
В городе Балашша направился прямиком в комитатское управление, которое в это время возглавлял всесильный Эде Капи-Капивари. Вообще говоря, Капивари был человек мягкий, но разыгрывал он из себя беспощадного тирана и то и дело устрашающе скрежетал зубами. Перед патриотами, в особенности перед своими старыми друзьями, к числу которых принадлежал и Балашша, он стеснялся своей должности * и оправдывался перед ними таким образом: «Это правда, что я сел на венский поезд, но кто же посмеет утверждать, что я не сойду с него еще до Мархегга?! *» Эта фраза заключала в себе и хитрую угрозу, что дело может принять еще худший оборот.
(«Сойти с венского поезда» ему, между прочим, пришлось гораздо раньше, не доехав и до Эршек-Уйвара, — не прошло и полугода, как его сместили.)
Услышав от ворвавшегося к нему с жалобой барона, что в каких-то пятнадцати минутах езды от города его ограбил Кальман Круди, губернатор пришел в ярость.
Он покраснел, как перец, заскрежетал зубами и велел немедленно послать гайдука за следователем доктором Спеваком и исправником Стефановичем.
— Дело требует хитроумного подхода, — пояснил губернатор Балашше.
— Что ты имеешь в виду?
— Нужно действовать с учетом местных обычаев, а не по мертвой букве закона.
— Мне все равно. Только делайте что-нибудь, иначе я задохнусь от злости.
— Как же не делать! Что ты! — потирая руки, приговаривал Капивари. — Ведь мы же друзья, не так ли, Тони? У тебя во всем комитате нет лучшего друга, чем я.
— Нет, — согласился Балашша с грубой откровенностью, — потому что всех остальных моих друзей позабирали и выслали отсюда: кого в Ольмютц, кого в Куфштейн *.
Тем временем прибыли и вызванные чиновники. Обоих их подняли из постели, поэтому они были очень обозлены, не столько на Круди, сколько на Балашшу: бедный Круди вынужден грабить, когда ему подвертывается удобный случай, то есть когда есть путник на дороге, в том числе и ночью, — он не виноват. А вот Балашша мог бы со своей жалобой подождать и до утра, пока начнется присутствие. Кто же и виноват, если не он!
На самом же деле виноват был Капи, который хотел продемонстрировать Балашше, какая он теперь важная и всесильная личность!
— Ну, так расскажи, Тони, этим господам свою историю, и как можно подробнее!
Балашша снова пересказал все, не забыв изложить и свой диалог с разбойником.
Стефанович вел протокол, доктор Спевак задавал вопросы:
— Где же ваш пистолет, давший осечку?
— Здесь, со мной.
— Покажите его, пожалуйста, мне, господин барон.
Балашша, вынув из кармана пистолет, протянул его следователю. Тот вздел на нос очки, внимательно осмотрел оружие и проворчал себе под нос:
— Весьма интересно. Я бы сказал — удивительно странно!
— Ах, Спевак, оставь! — вспылил Капи и заскрежетал зубами. — Что может быть интересного в пистолете, который дал осечку в момент, когда на его владельца напали разбойники? Это вам не corpus delicti[68]. И вообще в данном случае — ничто!
Губернатор отчаянно завидовал следовательской славе Спевака.
— Простите, ваше превосходительство, я сейчас все объясню. Только разрешите прежде задать несколько вопросов его сиятельству господину барону?
— Пожалуйста! Если господин барон будет настолько любезен, я не возражаю.
— Як вашим услугам, — отозвался Балашша.
— Когда был заряжен пистолет?
— Вчера утром.
— Кто вам заряжал его?
— Я сам.
— А после этого где вы были, ваше сиятельство?
— После полудня и вечером — в рашкинском замке.
— Что вы там делали?
— Ну, что? Веселился. Однако, мне кажется, господин следователь, ваши вопросы начинают выходить из официального русла!
— Отнюдь нет! Уверяю вас, ваше сиятельство, что я задал их не из желания поважничать перед вами. Вопросы могут показаться вам странными, но они, meine Seel[69], право же, необходимы.
Глаза его сверкали из-под очков, чело сияло, а шея горделиво вылезла из воротника.
— Хорошо, сударь! Спрашивайте все, что вам будет угодно.
— Итак, господин барон, вы изволили веселиться. С кем?
— У меня был цыган Гилаго. Он играл мне на скрипке.
— О, он отличный музыкант, этот плут Гилаго! — заметил губернатор, погрузившись в воспоминания. — А вы, Стефанович, слышали его?
— Нет, еще нет, — с презрительной гримасой отвечал судья. — Я не высокого мнения о музыке вообще. (Nota bene[70]. Спевак был музыкант-любитель.) Музыка — это ловкость рук. А я не высоко ставлю ремесло и вообще всякий ручной труд.
Спевак, пронзив взглядом Стефановича, продолжал допрос.
— Итак, у вас были цыгане. А где находилось ваше оружие в это время?
— В моей охотничьей сумке.
— А сумка?
— Висела на вешалке.
— Никто не притрагивался к ней?
— Никто.
— Вы все время оставались в комнате?
— Все время.
— Не может быть!
— Если я говорю, значит, так и есть…
— Когда же ушли от вас цыгане?
— Поздно вечером.
— Что вы делали после их ухода?
— Спал до рассвета.
— Один?
— Один.
— Никто не входил к вам в комнату, пока вы спали?
— Не думаю…
— Значит, вы не уверены в этом?
— Спящий человек не может знать наверное. Однако погодите-ка! — Балашша задумался. — Действительно я, по-видимому, не все время один был в комнате. Когда я проснулся, то увидел, что кто-то подложил мне под голову подушку.
— Кто мог это сделать?
— В замке есть одна девушка. Только она одна могла это сделать.
— Девушка? Гм. Ищи женщину! И на каких же ролях она там в замке?
— Не понимаю, — слегка смутившись, пробормотал Балашша.
— В качестве кого она служит у вас?
Капи-Капивари покачал головой:
— Эх, Спевак, Спевак, какая дьявольская бестактность.
— Девица эта прежде была, так сказать, артисткой… А теперь стала вполне светская дама. Она присматривает за замком, составляет мне компанию, беседует со мной, когда я наведываюсь туда.
— Одним словом, компаньонка, — с непоколебимой серьезностью продолжал расспрашивать следователь. — Фамилия, имя?
— Мария Шрамм.
— Какого она поведения?
Капи снова заскрежетал зубами:
— Право, Спевак, это уж слишком!
— Простите, ваше превосходительство, но нужно же мне знать хоть что-нибудь об этой женщине, прежде чем я отдам приказ об ее аресте.
Балашша даже пошатнулся от неожиданности и заметно изменился в лице.
— Как, вы хотите арестовать ее? — вскричал он взволнованно. — За что же?
— За соучастие в ограблении.
— Полегче, Спевак! — нахмурив мохнатые брови, предупредил следователя губернатор.
Тут уж и Спевак вышел из себя:
— Ну, что там «полегче»? Причастность ее бесспорна.
— И следователь с торжествующей улыбкой протянул Балашше пистолет. — Вот, полюбуйтесь! В оба пороховые канальца вставлены и обломлены кончики булавки, так, чтобы пистолет не мог выстрелить. Так-то, господин барон! Эта самая дамочка и лишила вас возможности защищаться. Следовательно, надо полагать, она загодя знала о готовящемся на вас нападении!
Повелитель Кеккё вскрикнул, как ужаленный в сердце:
— Ах, змея!
Вся кровь бросилась ему в голову, он зашатался, будто раненый тигр; пистолет выпал из нервно задрожавших рук и с грохотом полетел на пол.
Капи очень удивился волнению приятеля и принялся утешать его, как только мог:
— Вижу, любил ты девчонку! Aber mach kein Spektakel, liber Freund.[71] Сукины дети эти бабенки! Все они — на одну колодку. Но будь спокоен, мы ее изловим. Ты только не горюй! Bleib ruig, Toni![72] Не велика утрата. Em Knopf ist nur em Knopf![73] А на свете пуговиц сколько твоей душеньке угодно! Изловим и соучастника ее, этого самого Круди. В четверг, в полночь, он уже будет у нас в руках. И документы твои, и пять тысяч форинтов! Десять жандармов отрядим туда, от них ему не уйти. Стефанович распорядится. Стефанович, сделай, пожалуйста, так, чтобы командовать жандармами поручили поручику Шершинскому. Он — малый ловкий, хитрый жандарм. Еr hat Nase![74] Он-то уж проведет твоего Круди. Только я попрошу вас, господа, хранить все это в глубочайшей тайне. А вы, Спевак, можете выписать ордер на арест девицы! Сегодня же нужно доставить ее сюда! И к четвергу все будет в порядке. В половине двенадцатого ночи жандармы будут уже в твоем распоряжении. Где ты хочешь с ними встретиться?
— Не знаю, — нехотя отвечал Балашша, словно теперь его ничто уже не интересовало.
— Лучше всего, — предложил Стефанович, — если жандармы сразу же с наступлением темноты спрячутся в кукурузе. Я знаю Склабоню и местность вокруг часовни святого Венделина.