— Хорошо, — согласился губернатор. — Я не буду заниматься деталями. А теперь с богом, господа. Приступайте к выполнению своих обязанностей. И ты уже идешь, Тони? Ах, у тебя много дел? Ну что ж, займись ими и bleibruig![75] Tutto in ordine.[76] Правительство его императорского величества хранит вас, подобно провидению. Все вернут тебе, кроме разумеется, девицы. Ну, да что она такое? Em Knopf! Kriegst du eine andere.[77]
Балашша, хоть и в дурном расположении духа, занялся устройством своих дел в городе. Хорошо еще, что в такую печальную минуту у него нашлось много дел. Прежде всего нужно было уговорить барона из Белы подождать с покупкой процесса до пятницы. Впрочем, собирателю процессов даже понравилось, что документы находились теперь в руках Круди: от этого процесс делался, черт побери, даже интереснее!
— Хорошо, — согласился он, — я подожду до пятницы, если вам и в самом деле удастся вырвать бумаги из когтей этого разбойника.
Затем Балашша пустился на поиски денег. Прежде всего ему необходимо было переговорить с директором комитатского банка, которому для того, чтобы выдать барону пять тысяч форинтов, пришлось срочно собрать совещание дирекции и посоветоваться со множеством других людей. В этой беготне прошла первая половина дня. В полдень в город вернулись жандармы, посланные арестовать Мими, и доложили, что птичка еще утром выпорхнула из своей клетки. Исчезла, не сказав никому ни слова. Только ее и видели.
При таких обстоятельствах убитому горем барону ничего не оставалось, как сидеть в номере своей гостиницы и раздумывать: куда могла исчезнуть девица?
Вдруг в дверь постучали, и в комнату вошел его управляющий Хорвати с пакетом, обернутым бумагой.
— Что это?
— Принес я, ваше сиятельство, башмачок. Пришлось подпоить этого безбожника Фильчика, чтобы заполучить башмак. В пять штофов вина обошлось мне это дельце.
— Не стоило тратиться.
— Но ведь вы, ваше сиятельство, приказали…
— Да, да. Вы поступили правильно. Дело только в том, что обстоятельства изменились. Вчера я еще ниточку искал, а нынче на целую веревку наткнулся. Спасибо. До свиданья!
Ох, эта веревка! Как душила она барона, как сжимала ему горло! Бедняга даже думать был не в состоянии.
Взяв в руки сверток, барон вытащил из него маленький башмачок, а затем из своей охотничьей сумки — другой. Говорят, «два башмачка — пара», и они в самом деле походили друг на друга, как два листа одного и того же дерева!
Балашша долгим и печальным взором смотрел на них. А в это время какой-то шмелек, возвращаясь с рынка от лотков с черешней, залетел в комнату через распахнутое окно и, покружив над башмачками и заглянув в каждый, кажется, нашел в одном из них что-то сладкое, так как принялся жужжать еще более настойчиво. Сигара барона направила туда свой дымок; и вот из клубящегося дымка над башмачками уже стал возникать какой-то образ: сначала голубовато-дымчатая юбочка (такую юбку как раз и носила Мими), затем стройный стан, красивая девичья головка. Вдруг, под воздействием блеснувшей в мозгу горестной мысли, барон гневно схватил со стола башмачки и вышвырнул их за окно, под ноги базарной толпе. Напрасными были труды сигарного дымка!
На площади башмачки быстро подобрали: один — торговка черешней, у которой только что пообедал шмелишка, к другому же успел подскочить проворный пекаренок, который проходил мимо, насвистывая какую-то песенку. И началась между ними ссора: кому должна принадлежать пара башмачков, поскольку порознь они не стоят и ломаного гроша. Торговка уверяла, что у нее есть дочка, которой башмачки будут в самую пору. А хлебопека ждала дома маленькая сестренка.
На шум перебранки пришел наконец полицейский и, разобравшись, первым делом отнял у обеих спорящих сторон corpus delicti, а затем объявил соломоново решение: башмачки достанутся той девице, у которой обе ноги — левые! (Обе туфельки оказались с левой ножки Мими.)
Поскольку, однако, ни пекаренок, ни тетушка Гареник не смогли доказать наличия у их протеже двух левых ног, полицейский попросту конфисковал обувь и отдал ее торчавшему у церкви босоногому мальчишке-нищему, который тотчас же натянул башмачки на свои худенькие ножонки и с сияющим от счастья лицом затопал в них по булыжнику мостовой.
В четверг выдалась дивная, теплая ночь. Я сам, правда, не помню ее, так как был в ту пору еще малышом, и знаю о событиях этой ночи только понаслышке, так что о погоде своего суждения сказать не могу. Однако все сходятся на том, что ночь была темная. Балашша уже в одиннадцать часов прибыл к условленному месту — к часовне святого Венделина, стоявшей довольно далеко от села. Только лай наиболее горластых псов долетал сюда от Склабони.
Святой Венделин не относится к числу знатных персон в списке святых, да от него и не требуется этого. Его миссия очень проста: присматривать за окрестностями. Только и всего. Каждое село имеет такого святого стража. Таково уж наше венгерское обыкновение: любое дело перепоручать другому. Даже всю страну-то нашу и ту отдали под охрану деве Марии (а армия и рада этому!). Из вежливости да галантности отказались мы от собственного венгерского главнокомандующего, и из трех ныне признаваемых богов выбрали в покровители именно девственницу, с золотистыми волосами и печальным ликом, — чтобы она, неспособная обидеть и мухи или пролить кровь барашка, защищала нас! Разве все это не доказывает того, что мы, венгры, никого на свете не боимся?!
Деревенские святые возникли на вполне логическом основании. Сначала в селах было только по одному святому, в день именин которого крестьяне устраивали праздник. Этот святой молился за благополучие всех селян, портрет его помещался в церкви, на алтаре; но ввиду большой занятости святого его заступничество там, в верхах, не всегда было успешно, и народ решил придать ему в помощь еще одного святого, который присматривал бы исключительно за принадлежавшими селу землями. Правда, с этой целью село нанимало еще и полевого сторожа, но он, как правило, получая жалованье, ничего не охранял, да и еще и сам воровал. Поэтому полевой святой лучше полевого сторожа: он, правда, тоже ничего не стережет, но зато и жалованья не требует и не крадет!
Венделин из Склабони превзошел, как видите, по своим полномочиям всех собратьев: он сделался даже своего рода посредником в осуществлении знаменитого ограбления. Никакой кукурузы вокруг часовни, как это утверждал Стефанович, разумеется, не оказалось (он видел ее здесь три года тому назад и решил, что она такая же вечная, как, например, лес!). Но если бы здесь и была посеяна кукуруза, то в мае месяце в ней все равно еще нельзя спрятаться жандарму. (Даже немец и тот не может склониться так низко.)
Но вместо нее, на счастье, возле часовни оказался цыганский кирпичный заводик с пирамидками кирпича-сырца и множеством ям. Целыми днями, когда в округе никто не справляет именин, трудится здесь старый Гилаго со своими цыганятами, и за много лет он так успел исковырять мать сыру-землю, что ее поверхность сделалась похожей на его собственные дырявые шаровары.
Когда упомянутой ночью барон Балашша прибыл к кирпичному заводику, от одной из пирамидок кирпича отделился силуэт стройного жандарма. Подойдя к барону, молодой жандарм козырнул и отрекомендовался вполголоса:
— Подпоручик Шершинский!
— Ах, вы уже прибыли! — воскликнул Балашша, спрыгивая с коня и подавая руку подпоручику. — Мой приятель Капи сдержал слово.
— Он велел вам кланяться.
— Спасибо. Сколько вас?
— Десять.
— Где расположились ваши люди?
— Повсюду: за кирпичными пирамидками, в ямах, один — в часовне, другой лежит на крыше.
— Ну, так как же? Изловим, а?
— Головой ручаюсь, если только он придет.
— А если и он осторожен? Не заметили вы ничего подозрительного? Я полагаю, что Круди выставил наблюдение за всеми дорогами, ведущими сюда от Дярмата.
Шершинский весело рассмеялся.
— Эге! Вы, что же, считаете меня глупым цыпленком, способным сделать столь грубую ошибку! Мы подошли сюда со стороны Кеккё, откуда Круди нас совсем не ждет.
— Ах, так! А как же вы попали в Кеккё?
— Прошлой ночью мои люди пробрались туда поодиночке, каждый своей дорогой. А сегодня с наступлением темноты по лесным нехоженым тропам мы перебрались сюда.
— Великолепно! Но вы, кажется, без лошадей?
— Нет, мы верхом. Коней мы пока спрятали в камышах, под охраной двух моих людей.
— Тогда отведите туда и мою лошадь.
— Гашпар! — едва слышно позвал офицер, и в тот же миг, словно из-под земли, рядом с ним выросла фигура еще одного жандарма. — Отведи этого коня к остальным и возвращайся обратно. У нас еще полчаса времени в запасе, — взглянув на часы, заметил подпоручик, — Сейчас половина двенадцатого.
— Тогда поболтаем немного, — предложил Балашша и взяв под руку подпоручика, который понравился ему своей непринужденностью, не торопясь двинулся с ним в сторону небольшого озерца.
— Кстати, привезли вы деньги? — спросил офицер. — Конечно!
Лучше, если мы сразу же и положим их в условленное место.
— Верно!
Они вернулись к часовне, и Балашша положил на подоконник пять тысячефоринтовых ассигнаций. Шершинский придавил деньги сверху камнем, чтобы их случайно не сдуло ветром. При этом он заметил:
— Приманка заложена. Наверное, скоро появится и лис! Тут-то мы и сцапаем негодяя!
— Ну, а про девицу ничего не слышно? Куда она делась, что с нею?
— Нет, не слышал. Она, как видно, и сейчас еще вас интересует?
Балашша пожал плечами:
— Нет, только так, любопытно.
Но голос выдал его: сердечная рана была еще совсем свежа.
— Хорошенькое созданьице и отлично поет, — заметил подпоручик довольно равнодушным тоном.
— Как? Вы видели ее?
— Еще бы! У нее ведь родинка на левом виске?