ческие основы любви, а фактическая сумма переживаний, которые связаны с данным оборотом дела, наличие чувств с их мельчайшими нюансами. Одни критики ставят это в вину поэзии Ахматовой, утверждая, что это дескать неглубокая поэзия, другие, напротив, считают, что в поэзии Ахматовой обнажается глубокая конкретность факта любви. Конечно, это — не достоинство и не недостаток, а лишь особенность{286}. Но благодаря этой особенности Ахматовой удалось внести в тему любви особые черты: любовную обыденность, конкретную, реалистическую сторону любовных переживаний.
Есть в поэзии Ахматовой и мотив родины, России, есть и религиозные мотивы. В этом смысле она продолжает традицию русских поэтесс — Павловой, Мирры Лохвицкой, Гиппиус. Но эти темы у нее даны не в чистом виде, а с примесью эротики. Нужно сказать, что, когда мы расчленяем поэзию Ахматовой на отдельные темы, это — абстрактное расчленение. Фактически в каждом ее стихотворении темы переплетаются.
Гумилев
Основной особенностью поэзии Гумилева является большая примесь экзотических, внеевропейских культур. Стремление к экзотике вообще характерно для акмеистов. Символисты считали, что в восточном мире никакие силы черпать нельзя; наоборот, нужно вернуться к классичности. И лишь акмеисты пересмотрели этот вопрос. Возврат к примитивизму в сочетании с экзотизмом и характерен для Гумилева{287}.
Особенностью синтаксиса Гумилева является приближение к разговорному строю. Отклонение от установившейся синтаксической формы характерно для всех акмеистов: у них форма стала гораздо свободнее.
Что касается звуковой стороны, то Гумилев был большим мастером стиха, но в его поэзии звуковой момент не выступает.
Очень существенной стороной поэзии Гумилева является рифма. Символисты чуждались новых изысканных рифм. Исключением в некоторой степени является один только Брюсов. Так, Вяч. Иванов находил, что изысканная рифма только портит произведение. Гумилев же стал создавать очень редкие, неупотреблявшиеся рифмы. И нужно сказать, что эта задача ему удалась: он необычайно обогатил словарь рифм{288}.
Основным мотивом поэзии Гумилева является мотив сильной личности, но понятой не так, как это имело место у романтиков. У него сильная личность — это телом сильная личность. Гумилев говорил, что у символистов преобладало идеально-духовное начало, что они отклонялись даже в аскезу, тогда как тело гораздо мудрее, больше знает, больше понимает, больше видит, чем дух. Те стороны жизни, которые доступны примитивным людям, доступны им не умом, а другими, близкими к телу, локализованными в теле инстинктами. И герой Гумилева — это человек сильный своим телом, мудрый своим телом.
Мудрость тела, правота тела, сила тела, которое знает свой путь, в душе осознается как память. Эту память Гумилев называет памятью тела. Если наш ум способен только познавать предков, то тело связано с ними. Тело может вспомнить весь ряд поколений, тогда как ум — только теоретически познать их. Мотив памяти сильных, примитивных предков, попытка в своей душе прослышать их голоса занимает в поэзии Гумилева видное место{289}.
В соответствии с темой памяти тела сильной личности разработана и эротическая тема. Гумилев считал, что в поэзии символистов религиозные, философские мотивы так рассосали любовь, что от нее ничего не осталось. Для него любовь — это плотская, чувственная страсть, которая не выходит из пределов жизненного контекста. Поскольку любовь телесна, она возвращается к земле, к реальной плоти.
Очень важной темой в поэзии Гумилева является тема скитальчества, странствования. У символистов движение заносилось в потусторонние миры, а фактически все происходило в Петербурге. Так, у Белого Космос — это Космос идей, единство Космоса — это смысловое единство, земля — иерархия духовных сил. Гумилев проповедовал реальное, географическое расширение, и тогда это было очень ново. Мотив скитальчества, путешествия по земле сочетается с мотивом сильной личности, которая всегда авантюрна.
Кроме экзотических тем Гумилев развивал и темы европейские: кабачков, бедного люда, но они занимают в его поэзии второстепенное место.
Кузмин
Кузмин известен как поэт и как прозаик.
Основу своей поэзии Кузмин черпает из стихии песни французского типа, полународной, полукультурной. Такую песню создавал особый слой людей — отчасти бродяг, отчасти нищих, но публики чрезвычайно гордой, державшей себя с большим достоинством.
Язык поэзии Кузмина очень интересен, и по языку мы его сразу узнаем. Говорят, что в этом отношении он ближе всего к Сологубу, но это сближение очень поверхностно и грубо. Общим у них является разве то, что оба они несколько неудобны. Своеобразие стиля Кузмина в особом смещении двух стихий языка. Первый элемент — культурно-городской, бытовой; это не изысканный модернизованный язык Сологуба, а поверхностно-культурный язык городского человека. Если бы Кузмин остался в пределах этого языка, он был бы умеренным футуристом вроде Игоря Северянина. Но этот язык сочетается у него с народным и именно с его интимно-лирической стороной. Все серьезное, что имеется в поэзии Кузмина, вышло из народной лирики. Смешение двух стихий языка и создает своеобразие его стиля.
Особенностью синтаксиса Кузмина является стремление к разговору, стремление сделать тему конкретной и легкой.
Строфика и ритмика в поэзии Кузмина очень разнообразны. Разнообразие может быть достигнуто двумя путями: 1) изобретением новой строфики, что сделать очень трудно, и 2) использованием большой массы традиционных строф. Так, у Вяч. Иванова — чрезвычайное разнообразие строфики, но новаторства, своих оригинальных строф у него нет, а имеется лишь широкое использование классических строф. И у Кузмина богатство строфики второго типа. В его поэзии преобладает очень богатая комбинация строфики, которую он черпает из народного духовного стиха.
Метафора Кузмина — не философская, обобщенная метафора Вяч. Иванова и не эмоциональная, воплощенная в единичном контексте метафора Блока. Для него главным является удачное, поверхностное остроумие, и этим он близок к эпикурейскому ложноклассицизму. Кузмину дорога не та метафора, которая углубляет предмет, как это имеет место у символистов, а такая, которая создает его легкую, а не земную, конкретность. Конкретность у Кузмина резкая, до грубости резкая. Этим подчеркивается примитивизм видения, примитивизм мышления. И лексика это позволяет. Он и духовные стихи берет из-за их примитивизма. В этом его послесимволизм, акмеизм. Роднит его с акмеизмом и стилизация{290}.
Главная тема поэзии Кузмина — тема эротическая. Но в любви для него нет этического, мистического углубления, верности, единственного объекта любви. В эпохи Возрождения и романтизма поэты, конечно, могли любить многих, но в поэзии они обобщали, воспевали единую женственность. У Кузмина же никаких проблем любви нет, а только — конкретные, чисто жизненные переживания. Как и у Ахматовой, у него все дело в психологической гамме чувств. Но если у Ахматовой напряженная эмоциональная глубина, большая лиричность, то у Кузмина легкий скепсис, тона улегченные, периферические; душа никогда не отдает себя до конца и не хочет отдаться. Любовь у него, как в античной поэзии, посвящена в большинстве стихотворений мужчине, но лишена той углубленности, которая имеется, скажем, у Платона. Часто он черпает эту тему из быта путешествующих подмастерьев; стилизацией он как бы снижает, оправдывает ее грубость. Основной тон поэзии Кузмина не меланхолический, а, наоборот, положительный и направлен не на важные моменты обыденной любви, как у Ахматовой, а на конкретные легкие переживания, на второстепенные детали. И в изображении этих легких радостей — сила и своеобразие поэзии Кузмина.
Есть в поэзии Кузмина и темы философско-историко-культурные. И здесь размышления вызывают не бог и не мир, а культура Александрии, характерная эклектизмом и скептицизмом. На основании неверия в одно можно принять все; отсутствие исключительной преданности порождает все приятие. Эта тема александризма близка Кузмину. Он указывает на то, что и телесно мы гибриды, что в нас течет всевозможная кровь. Теперь вообще замечается стремление к расовому кровосмесительству; чистых рас нет, создает культуру какая-то внерасовая интеллигенция. А с точки зрения акмеистов кровь, раса, антропологическая сторона важны так же, как для символистов дух, который не знает расы. И раз у нас нет одной веры, как нет одной расы, мы ничто не ограничиваем, принимаем все. Отсюда и наше библиофильство, интерес к музеям{291}.
Темы поэзии Кузмина, как и александрийской поэзии, проигрывая в глубине, выигрывают в широте. Отсюда и его тяготение к стилизации. Нужно сказать, что мелкое искусство не ниже высокого, и с исторической точки его отрицать нельзя. Можно оспаривать важность поэзии Кузмина, но нужно признать, что ее достижения велики.
Главные представители новеллы у нас — Тургенев, Лев Толстой, Чехов. Следующий этап — Брюсов, Сологуб. Кузмин занимает как бы среднее место между ними. Мы видим, что его новеллы послесимволистские, но в общем — это стилизация ложноклассической авантюрной новеллы.
Быта у Кузмина нет. Если он есть, то лишь как аксессуар, как второстепенная подробность, не говоря уже о том, что это — не современный быт, а прошлый, который уже стал достоянием стиля. Психологического момента в его новеллах тоже нет; все дело — не в психологии. Новеллы Кузмина возбуждают чисто фабульный интерес. И у Мопассана имеется очень изысканная фабула, но там она имеет другую цель: показать, как будет действовать душа в определенных обстоятельствах. Фабула является хорошим средством для проявления психологии героя. У Кузмина же фабулическая задача