Когда — имеет корни в русской поэзии (ср. хотя-бы многочисленные зачины Пушкина) и восходит, в частности, к классической французской оде.
— Когда он приотворил распухшие свои глаза, он глаза свои приоткрыл. — На смену эллипсам и неопределенным конструкциям здесь приходят избыточно распространенная тавтология.
— Тут он вспомнил, он припомнил весь миг своей смерти. — Ср. воспоминания о моменте смерти в Четырех описаниях (№ 23). О «двуступенчатой эсхатологической ситуации» у Введенского см. примеч. к № 19 (с. 132).
— Всю рифму… Ах. Пушкин, Пушкин… — Метапоэтические импликации введены в описание самого момента смерти в связи с Пушкиным в шестом Разговоре (№ 29.6). Шире — образность эта связана с экзистенциально переживаемой судьбой поэта (ср. выше: бежит судьба, бежит беда). Формула О Пушкин, Пушкин встречается в одном из ранних произведений Введенского (№ 2, с. 46).
— Тут течь всеобщего отвращения… Тут тень всеобщего… Тут тень… — В контексте следующего примеч. может быть истолковано как метаописание поясняемой в нем редукции (воздержания).
— Он ничего не понял, но он воздержался. — Ключевая фраза произведения, проясняющая на многих уровнях его структуру. Категория воздержания от суждения разрабатывалась в конца 20-х-30-е годы в философских произведениях Я. С. Друскина («Разговоры вестников», «Формула бытия» и др.) независимо от гуссерлианской трансцендентальной редукции, с которой она имеет много общего (ср. многочисленные примеч. Я. С. Друскина и вступит. статью к 1-му тому). Отсюда категория, словами Введенского, молчания и умолчания и отсутствия звука, производящая, однако, действенное внушение и нам и вам и ему. Помимо уже отмеченных элементов текста, которые, как нам кажется, порождаются этой концепцией (от огромной роли неопределенно-отрицательных конструкций до серии грамматических эллипсов, завершаемой специфическим редуцированием предшествующей фразы), укажем такой признак, как слабая степень — особенно в описании объектов, ассоциирующихся с силой, полнотой — дубы безумные умели / дубы шуметь лишь еле-еле; те же дубы и рыбы дарят герою небольшое количество последней радости; море ослабевшее от своих долгих бурь не имеет даже слабого вида орла; дикари, а может и не дикари, с плачем, сравниваемым с различными тихими звуками, с молчанием камней и видом пустыни, сходят на немногочисленную землю.
— с плачем похожим на шелест дубов, на жужжанье пчел… и т. д. — Плач дикарей сравнивается Введенским со множеством элементов его поэтического универсума, с которым они сливаются. См. выше замечания Я. С. Друскина.
— Всё. — Этой формулой, которой оканчивались ранние произведения Введенского и Хармса, завершаются также разговор <про> Козлова и Ослова (№ 30, карт. 8) и стихотворный фрагмент метапоэтического текста (№ 38).
Приложение I. Неоконченные произведения*
Черновая тетрадь, за которой утвердилось название «серой», содержит неоконченное стихотворение Над морем темным благодатным… (№ 33) и пьесу «Колоколов…», переходящую в чрезвычайно интересное рассуждение, проясняющее отношение Введенского к одной из ключевых тем его творчества — теме времени (№ 34). Рукопись, оставшаяся незавершенной, обрывается на полуслове. На датировку тетради проливает свет упоминание в главке Время и Смерть тюрьмы, где Введенский находился с конца 1931 по июнь 1932 г. Кроме того, во втором из вложенных в тетрадь отрывков (Заболевание сифилисом…, № 36) также содержится ссылка па заключение в ДПЗ. Этот же отрывок упоминается в начале «Разговоров» Л. С. Липавского (см. примеч. к №№ 26 и 38 и вступит. статью к 1-му тому). Все это вместе позволяет датировать тетрадь периодом между летом 1932 и летом 1933 г. Тематическая связь обоих больших текстов оправдывает их издание в том порядке, в каком они следуют в рукописи, вынеся в начало лишь стихотворение Над морем темным благодатным…, с ними не связанное.
33. Над морем темным благодатным…
— Над морем темным благодатным / носился воздух необъятный… — Преломление образности кн. Бытия, 1, 2.
— …он синим коршуном летал… — См. сквозные в поэзии Введенского образы орлов, коршунов и т. п. (см. примеч. к № 32), начиная с Галушки (№ 133). Сакральные импликации этого образа значимы в контексте предыдущего примечания.
— …пчела бессмертная поет. — Метапоэтическая образность пчелы, меда восходит к обширнейшей мировой традиции.
— …и мысль нисходит на цветок. — О мотиве мысли см. примеч. к № 10 и др. Вл. Эрль указывает в этой связи на известнейший паскалевский образ человека — мыслящего тростника.
— А воздух море подметал… — редкий пример употребления Введенским рефрена.
— …он просит имя дать ему. — О категории имени, называния как одной из ключевых для поэтики Введенского, см. примеч. к №№ 5, 19 (с. 131), 24 и др.
— Цветок мы стали звать андреем… — Ср. имя собаки Веры в Елке у Ивановых (№ 30) и имена воробьев федор и арбуз в Парше на отмели (№ 131).
— …жуки и пташки… /…река… /…и бабочки и муравьи… — Постоянные обитатели поэтического универсума Введенского. См. примеч. к № 7 и мн. др.
34. Колоколов. Я бы выпил еще одну рюмку водички…
— Колоколов — Ср. возможную мотивацию этого имени в предшествующем тексте (и бабочки и муравьи / над ним звенят колоколами) в ниже: Звери вы колокола.
— …воздушной птички… / …птичка свечка… / …приобретая часто вид псалма, / имея образ вещи сквозной… /…богиня. / …бумага Бога… — Определения птички, с ее эсхатологической в творчестве Введенского (начиная с Две птички, горе, лев и ночь (№ 9), см. также примеч. к №№ 2 (с. 57) и 19 (с. 152); ср. ниже: Ты птичка самоубийство / или ты отречение) семантикой, выстраиваются по признаку возрастающей нематериальности и с сакральными импликациями.
— …фигуру ночи… / материальную как небесный песок… /…частицу этой ночи… — Ср. среди прочего: частица дня единица ночи (Мне жалко что я не зверь…, № 26).
— …нанюхался эфиру? — См. примеч. к № 13. Ср. также ниже.
— Всё всё имеет цвет, / …длину имеет… /…ширину, и глубину… — См. примеч. к № 3.
— …и всё остается то же самое — Ср. в № 19: А что будет когда я проснусь… Да ничего не будет. Всё то же (т. 1, с. 142),
— Песня про тетрадь, — По поводу метапоэтического мотива тетради см. № 32 (и примеч.), где он также связан с морем.
— …отравленный ядом, / и время со мною шагало рядом, — Ср. соположение отравления и времени (часов) в поэме Кругом возможно Бог (№ 19, с. 139–140).
— …глаголы / …дом, лес и небо… — Ср. главку Глаголы (с. 81).
— …монголы… / …бессонным китаем… — Мотив вписывается в образность культурного мотива «панмонголизма».
— Предметы как музыка… / не мог охватить умом нашествие всех новых бедствий… — Ср. близкую образность в Приглашении меня подумать (№ 25). Оба текста сближаются и многими другими мотивами — птицы, лес, дорога, море, цветы, деревья и др.
— Я испытывал слово на огне и на стуже… — Ср. подобные алхимические трансформации слова в №№ 9, 22 (см. примеч.). — «Логос у Введенского объединяется с алогичным словом, с превращением предметов, с остановкой времени… „Колоколов“ написан приблизительно через год после Кругом возможно Бог, здесь тоже объединяются превращения предметов с испытанием слова на огне и на стуже и с эсхатологической темой: нашествие всех новых бедствий и затягивание часов, то есть времени, все туже и туже» (Я. С. Друскин [114]).
— …что оно значит… — В связи с «проблемой значения», впервые эксплицированной Введенским в одном из ранних стихотворений (…рисует имена / что значат ЭТИ ПИСЬМЕНА? — № 135), см. примеч. к № 28.
— Но вот тут мы взяли все и обернулись на спину то есть назад, и мы увидели тебя дорога, мы осмотрели тебя путь… — здесь мы встречаемся с чрезвычайно существенным архетипическим мотивом оглядки, известным по многим мифам (Th. Mot. С. 331; ср. С. 961.1), в поэзии Введенского непосредственно связанным с мотивом обратности (см. примеч. к №№ 14, 22 и др.).
Трудно переоценить радикальное новаторство этой мысли, имеющей, впрочем, свою культурную традицию (см. о ней заметки Я. С. Друскина — Приложение VIII). О категориях понимания-непонимания см. примеч. к № 9 и многочисленные примеры, такие, как Ничего я не мог понять в Последнем Разговоре (№ 20.10), Он ничего не понял, но он воздержался в «Где. Когда» (№ 32) и мн. др.
— …путь в смерть и в широкое непонимание. — В свете этих мыслей в какой-то мере проясняется функция как поэтической бессмыслицы, так и эсхатологических мотивов у Введенского (см. следующий раздел — Время и Смерть).
— …станет ясно что нету ни горя, ни нам, пи задумавшимся, ни времени. — Своего рода металингвистическое описание происходящего при том, что Введенский называет разрастанием непонимания.
1. Время и смерть
— Я нюхал эфир в ванной комнате… — См. примеч. к № 13.
2. Простые вещи
— Нельзя сравнить три прожитых месяца с тремя вновь выросшими деревьями. — В связи с соположением деревьев (растущих) и времени, см. примеч. к № 32.
— Оглянись… — См., в связи с мотивом оглядки, выше.
— …мир мерцает… — См. по поводу «мерцания», «дробления времени» примеч. к №№ 19 (с. 146). 23 и 29.7.
4. Предметы
— Когда один человек жил в своем собственном ногте… — Ср. примеч. к № 30 (карт. 5 и 9).
5. Животные. Чрезвычайно интересна главка о населяющих поэтический универсум Введенского зверях, таинственным образом связанных для него с проблемой времени и эсхатологией (ср. особенно «Урок зверей» в