— По страшному блату достал! — сказал дядя Митя, держа в руках сокровище. — Через хлебозавод. Ненадеванный.
Тут снова в комнату влетел парень в тельняшке. В руках у него был журнал.
— О, — сказал он, — опять он со своей костылей! Распишись.
Дядя Митя достал из буфета очки.
— Ты хоть бы раз в нем прошелся! — сказал парень.
— Николаич, — ответил дядя Митя, склонившись над журналом и долго выводя подпись, — двадцать третьего февраля надену, я сказал.
— Женить тебя, дядя Митя, надо, — сказал этот самый Николаич. — В форму войдешь, будешь бегать бегом от инфаркта.
— Моя невеста с косой ходит, — сказал дядя Митя.
— С косой — это хорошо, — неожиданно рассмеялся парень, — а вот наши беременные ходят. Вот это, старик, проблема мировая!
Парень взял журнал и вышел. Дядя Митя сел за стол, аккуратно сложил очки, воткнул их в старомодный футляр.
— Еще чайку? — спросил он у Володи.
— Нет, спасибо.
— Вот так и живем. Тут, когда камень этот покачнулся, я первый драпу дал, на протезе. Не поверишь, чуть не всех обогнал. Отбежал в сторонку и вдруг думаю — чего я бегу? Жизнь прожита, а жить, оказывается, охота, ясна погода!
Вся команда, включая Марата, стояла на дороге перед компрессорной. С камня были уже сняты тросы и веревки, а сам камень был теперь виден из-за клетки стальной сети. Ребята стояли в тренировочных костюмах, и только Марат был при своем героическом виде, в каске, весь перепоясанный веревками. Все смотрели на дорогу, по которой шли самосвалы. Наконец показались две «волги».
— Едут, — сообщил Руслан.
— Ну, — сказал Володя, — держитесь, моряки! Работу будет принимать какая-то шишка из главка. Чистый зверь, как говорят.
— Капитан, — быстро сказал Саша, — больше ни одного дня. Если что доделать — сегодня ночью.
Володя кивнул. Машины остановились около компрессорной. Из передней «волги» вышел не кто иной, как Воронков. С ним была Юнна, еще какие-то люди. Улыбаясь, Воронков пошел к Володе.
— Старые знакомые, — сказал он, пожимая руку Капитану. — Как успехи?
— Нормально, — сказал Володя.
Воронков обошел всех, со всеми поздоровался. Пожал руку и Марату, не сказав ему ни слова. Остановился, стал смотреть на камень.
— Когда закончили? — спросил он Юнну.
— Вчера, — ответила Юнна.
— Не трясло еще?
— Слава Богу, нет.
— Жаль, а не слава Богу, — сказал Воронков. Он повернулся к Володе. — Юнна Александровна не сможет у вас принять работу, — сказал он.
— Это почему? — грозно спросил Саша, но Воронков даже не посмотрел в его сторону. Он говорил только с Капитаном.
— И я не могу у вас принять работу, — продолжал он. — Работу у вас примет только приличное землетрясение.
— Мы производили расчеты, Сергей Николаевич, — сказала Юнна.
— Расчеты — это хорошо, — с явной иронией сказал Воронков. — А что происходит у Шайхометова?
— Леса нет, — сказала Юнна. — Железная дорога держит за горло. Отсюда все проблемы.
— Минутку, — прервал ее Воронков, — вы, Юнна Александровна, дойдите до слова «однако». Предположим: «Однако к пятому августа недостатки будут устранены».
— Однако, — медленно сказала Юнна, — к пятому августа положение станет еще хуже.
Воронков грозно взглянул на Ковальскую, но ничего не сказал.
— Ладно, разберемся на месте у Шайхометова, — тяжело заключил он. Подошел к Марату. — Ну как? Освоился? — спросил он у сына.
— Нормально, — солидно ответил Марат. — С энергией перебои частенько бывали.
— Где я тебя найду вечером?
— В общаге.
— Володя! — возмутился Воронков. — Ну как он у тебя говорит? В общаге!
— Недоглядел, — засмеялся Володя.
— Это я у тебя так говорю, — сказал Марат отцу.
Воронков не нашел ответа и пошел к машине. Юнна торопливо сказала Володе:
— Как наш роман?
— Продолжается, — улыбнулся Володя. — Завтра утром мы улетаем.
— Мне тебе надо сообщить нечто важное. Где ты сегодня вечером?
— Там же, у столба. С десяти.
— С двенадцати, — сказала Юнна и села в машину.
Когда улеглась пыль, поднятая уехавшими машинами, Володя улыбнулся, захлопал в ладоши и сказал:
— Ну что, моряки, поздравляю!
Все стали пожимать друг другу руки. Володя подошел к молчавшему мрачному Петру Семушину и стукнул его по плечу.
— Ну, — сказал он, — а ты боялся.
— Я и сейчас боюсь, — ответил Петр. — И я хочу тебе сказать, Капитан, вот что: лучше поругаться на земле, чем на горе.
— Я с тобой не ругался, Петр, — сказал Володя. — Я просто сторонник принципа единоначалия. Так меня научили на флоте.
— А я с тобой поругался, — сказал Петр. — Мысленно, конечно. Я тебе облегчу жизнь, Капитан. Ты все равно должен выбирать — идут только четверо. Я сам отказываюсь от горы.
Володя помолчал немного. Молчали и все вокруг.
— Когда мы с тобой последний раз ходили вместе? — спросил Володя.
— Пять лет назад, — сказал Руслан вместо Петра, — на стену Короны.
— Это когда гроза была, помнишь? — сказал Саша.
— Да-да, — сказал Володя, — мы тогда связали все железо и кинули вниз на сорокаметровом конце. Помнишь?
— А вы, дураки, — сказала Лида, — стали выталкивать из палатки Вадика Кавешникова, потому что у него было два вставных металлических зуба!
— Он, кстати, сильно сопротивлялся! — вспомнил Володя.
— А что ему оставалось делать? — сказал Петр и улыбнулся. — Он запрыгал, как меченый атом: «Ребята, вы что, вы серьезно? У меня двое детей, жена любит, вы что?»
Все смеялись.
— Да, славная была гора, — сказал Володя. — Ладно, Петр, решил так решил.
Возникла неловкая пауза.
— И что? Вы его выгнали? — неожиданно спросил Марат.
— Кого? — не понял Володя.
— С железными зубами.
— Это была шутка, Марат. Тогда было немного страшновато — молнии били непрерывно, все железо светилось и гудело от электричества, из палатки нос страшно было высунуть. Однако нашелся один человек, который вышел на этот жуткий ливень и под эти молнии, собрал все наше железо — кошки, крючья, ледорубы, завязал все железо на длинную веревку и спустил вниз, чтобы молнии, которые очень любят бить в железо, миновали нас.
— Это ты, Володя? — спросил Марат.
— Это Петр, — ответил Володя.
Ясным ветреным утром команда была уже на аэродроме — так громко называлось небольшое поле, где полоскалась под ветром полосатая «колбаса» на мачте и возле дощатого домика стоял одинокий вертолет. Отсюда, с плоскогорья, хорошо был виден город строителей — белый горох домов, спички подъемных кранов над серой ребристой ладонью плотины. Снаряжение было погружено, команда сидела на траве. Немного в стороне тоже возлежали на ветерке оба пилота. Единственный провожающий — Петр.
Наконец на дороге, поднимавшейся к аэродрому, показалась машина. Впереди сидела женщина, все узнали Юнну. Пока машина подъезжала, Лида быстро, не глядя на Володю, сказала:
— Одна просьба. Сейчас ты будешь прощаться со своей пассией — не убивай меня до конца.
И, не дождавшись ответа, отошла. В машине кроме Юнны оказались Воронков и Марат. Воронков вышел и уже издали заговорил:
— Ну что, Володя? Мы тут с товарищами обменялись — отдаю я его тебе. Но так договорились — никаких подъемов, пусть сидит внизу, занимается хозработами. И требовать с него построже! Тем более что я еще должен остаться здесь. А вообще… — Воронков сделал попытку погладить сына по голове, отчего Марат недовольно уклонился. — Верный мы взяли курс на трудовое воспитание. Есть сдвиги в положительную сторону! Ну, давайте прощаться? Как говорили в наше время — от винта!
Счастливый Марат побежал в самолет и кинул туда свой рюкзак.
— С отцом попрощайся! — сказал Володя.
— Пока! — сказал Марат отцу, но из вертолета не вылез.
— Пока, сынок! — сказал Воронков.
Все стали садиться. Володя подошел к Юнне.
— У меня есть один знакомый старик, — сказала Юнна, — который говорит: «Все кончается. Сахар кончается. Работа кончается. Только погода никогда не кончается».
— Дядя Митя, — сказал Володя.
— Да, Бочарников. Ты долго ждал меня вчера?
— Полтора часа.
— Я не могла.
— Я понял.
— Володя, — сказала Юнна, — я думаю, что я тебя люблю. Молчи, не перебивай. Я два с половиной года жила с человеком и никак не могла из себя выжать эти слова. А тебя я вижу всего в четвертый раз… и как-то легко это говорить. Я понятия не имею, что будет дальше. Лишь бы ты был жив. Лишь бы я любила тебя. Все остальное приложится.
— Я думаю о тебе день и ночь, — сказал Володя.
Они помолчали. Володя обернулся: вся команда была уже в вертолете и глядела на них через окна и дверь. Он подал Юнне руку. Возле них топтался Петр, ждавший очереди попрощаться. Володя неожиданно сграбастал Петра и крепко поцеловал. Медленно закрутились винты, из выхлопных труб вертолета, как из ноздрей, вышел синий дым. Сияющий Марат ликовал за окном, Лида сидела мрачнее тучи. Воронков махал рукой.
— Капитан, — сказал Петр, — ты там смотри, не суйся.
— Не бойся, — сказал Володя, — мы на мокрые дела не ходим.
…И открылся Ключ — вертикальная пирамида, врезанная в блеклое утреннее небо, остро заточенный карандаш, отвесные снега, исполосованные сабельными шрамами камнепадов, плоские скальные монолиты без единого пятнышка снега — не за что зацепиться даже снежинке. На крохотном зеленом пятачке, на гребне старой морены, которая некруто скатывалась к леднику, однако, виднелась белая палатка. Возле нее стояли и смотрели вслед уходившим Спартак и Марат. Уходили — Володя, Саша, Руслан, Лида. С тяжелыми рюкзаками они все более удалялись от палатки… стали почти неразличимы в серой неразберихе камней… потом вытянулись в маленькую колонну, хорошо видимую на снегу. Спартак смотрел на них в подзорную трубу, укрепленную на треноге, Марат — в бинокль. Над ними на двух мачтах тихо посвистывала на легком утреннем ветерке радиоантенна.
— Смотри, курсант, — сказал Спартак, не отрывая глаза от трубы, — эти люди должны сделать то, чего до них никто не сделал.