е пределов чегетской горнолыжной трассы.
Утром мы открыли ротонду кафе и сели завтракать; перед нами был рассветный Эльбрус, на столе был завтрак: яичница, сало, хлеб, чай, сахар. Грубо говоря, все это вместе могло быть названо счастьем.
— Я уезжаю, Леночка, — сказал я. — Рога трубят.
— Ты меня не любишь?
— Нет. Я люблю другого человека и ничего не могу с собой поделать.
— У тебя появились какие-то шансы?
— Ни одного. Да я их и не ищу. И не буду искать.
— А если она попытается к тебе вернуться?
— Это ее личное дело. Я не вернусь к ней никогда.
— Почему же ты говоришь, что любишь ее?
— Потому что я ее люблю.
— Может быть, ты любишь не ее, а свою любовь к ней?
— Может быть. Ты знаешь, Лена, я за очень многое благодарен тебе…
— Не надо слов. Мы до этого вели разговор в хорошем стиле.
Она говорила все очень спокойно, будто речь шла о деталях горнолыжной техники. Выглядела свежо, лунная ночь не оставила на ее лице никакой печати. Ее спокойствие стало понемногу пугать меня. Я намеревался сказать ей все это и был готов к различного рода протуберанцам. Я уверял себя, что должен быть тверд, я говорил правду, но она была спокойна, и холод расставания стал наполнять меня, будто где-то внутри открылся старомодный медный краник с ледяной водой.
— Что ты намерен делать, Паша?
— Стану озером. Буду лежать и отражать облака.
— Будешь ждать новой любви?
— Надежды нет. Может быть, произойдет чудо. Не моя и не твоя вина, что я встретился тебе таким уродом. Как в старом анекдоте — она жила с одним, но любила другого. Все трое были глубоко несчастны. Что ты будешь делать?
— Я люблю тебя. Банально. Незамысловато. Никакого разнообразия.
Она жалко улыбнулась и пожала плечами. В электрокамине дрогнул свет — это включились подъемные дороги. Завтрак с видом на Эльбрус закончился. Пора было возвращаться в жизнь.
Рассказы
МОСКВИЧКА
Нина возвращалась из школы. Она торопливо переставляла маленькие валеночки в утоптанном снегу, и тропинка звонко пела, вторя ее шагам. Вечерело. Пройдя мимо длинного забора МТС, Нина остановилась. Сзади, за большим, занесенным снегом амбаром, начиналась степь. Сколько ни иди — не будет ни конца, ни края этим пустым холмам, утопающим в темном тумане вечера. Хоть бы какое-нибудь деревцо, хоть кустик… нет. Снег да снег. Только равнодушные столбы убегают к невидимому, далекому и тоже степному городу. Вот, наверно, в такой степи «замерзал ямщик». Жила и не представляла, что за степь такая…
А впереди — высокий берег большой реки. На длинных склонах оврагов и внизу, у самой реки, улеглось село. Светились окошки под низкими крышами, серый дымок прозрачными столбами уходил в вечернее небо. За белой рекой круг солнца опускался в морозную мглу. И на том берегу — тоже степь. Только в ясные осенние дни на самом горизонте можно было увидеть тоненькую голубоватую полоску дальних лесов.
Ни шума, ни звука. Неживая, гудящая в ушах тишина. Нина поежилась. Зачем она здесь стоит? Надо идти домой, в маленькую теплую комнатку, к старинной высокой кровати, к шаткому столику с журналами «Природа» — ведь первый свободный вечер после целого месяца… А послезавтра Новый год… Что же она хотела сделать? Думала, думала и вот — забыла… Ах, да — зайти к Яше Бурцеву. Он живет в приземистом домике рядом с ней. Учится плохо. Кончается четверть, у него двойка выходит. К тому же он два дня в школу не приходил. Нина представила себе тощенькую фигурку Яши с портфелем на пеньковой веревке через плечо. Когда утром Нина спешит в школу по крутой тропинке, он обгоняет ее по целине и хмуро здоровается: «Здрасте, Нина Ивановна…»
Ходит он всегда в серых, заплатанных черной кожей валенках, в старой, замусоленной телогрейке. Яша — сирота. А что она еще знает о нем? Почти ничего. Живет он с древней бабушкой, которая слезает с печки только на собрания, а на собраниях спит.
Яша летом работает в колхозе, на уроках не шумит. Учителя считают его странным и бестолковым. А какой он есть на самом деле, никто и не знает. И она не знает. Живет здесь уже полгода и не знает.
Слева, с невидимой дороги, дополз скрип саней. Четко слышались дыхание лошадей и ласковый сиплый голос:
— Давай, давай, милая, здесь недалече. Ну-у…
Уже целых полгода. Как время идет! Казалось, вчера стояла она на этой горе с чемоданчиком, с белым пыльником через руку, стояла и, пораженная осенней голубизной реки, молча смотрела на мир, раскрывавшийся перед ней, — незнакомый, но простой и прямой…
А казалось, позавчера шумел новогодний бал, беззаботные факультетские остряки осаждали девушек, и в буфете ей покупал театральные карамельки хмурый ухажер из Бауманского. И самое главное — высокая елка упиралась верхушкой в потолок, и люди радостно вдыхали запах подмосковного леса и зимы.
А тут и елки-то не будет. Пришла к завхозу:
— Никанор Игнатьевич! Давайте съездим в Чугуево, в лес — ребятам елку привезем.
А он:
— Вот еще, лошадей гонять по пустякам…
Скряга! А вообще хороший человек — просто такой… Или вот тракторист, Степа Вилькин, раза два провожал ее в кино. Мнется все. Или начнет рассказывать про трактор, про реку, про книги — так разойдется, что на другом конце села слышно. А в последний раз долго-долго рассказывал, как он тонул в реке, и вдруг среди рассказа спросил: «Скучно вам здесь, Нина Ивановна?» И сам ответил: «Конечно, скучно: ни театров, ни развлечений, ни того-другого…» Тяжело вздохнул, поправил шапку и буркнул: «Прощевайте!»
Ухаживает за ней и учитель математики — холостой лысоватый педант. Очень вежлив, внимателен, смешно защищает ее на педсоветах от нападок завуча и даже подарил… валенки.
Вот поди попробуй разберись во всех этих людях. Разобралась бы, конечно, да времени нет. В Москве она представляла себе тихое село, старую школу и длинные вечера с завываниями ветра. Но вечера оказались удивительно короткими — столько работы сразу навалилось на нее. Как она сначала ни отнекивалась от лекций, поездок, кружков, ей говорили: «Вы же москвичка», и приходилось брать. Смешной Степан — спрашивает, скучно ли ей здесь. А она и не думала об этом. Просто не было на это времени.
Солнце уже скрылось. Кто-то прошел по улице. Через реку, по ледяной дороге медленно тянулся обоз. Нина подумала: «Не зайду к Бурцеву. Не придет в школу — выставлю двойку», — и побежала по тропинке вниз к дому.
…Нина повесила пальто и увидела свет в своей комнате.
— Ко мне кто-то пришел? — спросила она у хозяйки.
— Пришел… Наследил только…
Недоумевая, она вошла в комнату. В углу, опираясь ветками о кровать, стояла невысокая густая елка. Тонкий запах хвои и мороза шел из угла. Нина подбежала к елке. «Ой, зеленая!» Она прижала к щеке веточку хвои и всем сердцем почувствовала не запах, не вид, а ощущение праздника. Потом шагнула назад, любуясь елкой. И только сейчас заметила Яшу. Он стоял у печи и хмуро рассматривал носки своих валенок, словно надеясь в них увидеть что-то интересное. Нине сразу стало неудобно за проявленную несерьезность. Она поглядела на елку и строго спросила:
— Яша! Это ты привез? А почему ты в школе не был два дня?
— Нина Ивановна! Я передаю вам елку от всех учеников нашего класса. Нина Ивановна! Мы благодарим вас… — Он озабоченно шмыгнул носом и снова забубнил: — Благодарим вас… А елку не я привез, а Степан Вилькин. Ездили мы с ним на тракторе в Чугуево… А насчет географии вы, Нина Ивановна, не сомневайтесь: я два дня в кабине у Степана сидел, а он заставлял меня вслух учиться. Не выучишь, говорит, обидишь Нину Ивановну. А ее обижать нельзя. Она, брат, москвичка!
Яша смутился вконец и выбежал…
1955
ПОДАРОК
Началась эта история давно, с первых туристских походов, где мы все подружились с Ниной Налимовой. Училась она на географическом факультете, была яростным поклонником туризма и большим любителем песен. В августе 1952 года Нина уехала по распределению работать учительницей в удмуртское село.
А мы продолжали учиться. Писала нам Нина коротко и редко. Но в январе, во время школьных каникул, она приехала на три дня в Москву. Прибежала в институт, ворвалась в читальный зал — здравствуйте, мальчишки! Аспирант, сидевший за ближним столом, недовольно поднял очки — в читальном зале разговаривают шепотом! Мы вышли в вестибюль. Нина о чем-то рассказывала, а мы стояли, переминаясь с ноги на ногу, то и дело поглядывая на часы, и вяло поддерживали разговор: была сессия, и на следующий день предстоял экзамен.
Нина уехала, сессия прошла, а вот неприятный осадок остался. Мы сами дивились — как это мы, друзья Нины, могли так сухо отнестись к человеку, у которого, наверное, много наболело на сердце, который ждал, что встреча с нами принесет ему радость. Нам было стыдно за себя.
И вот в первый день студенческих каникул родилась идея — поехать к Нине. Поехать, не давая предварительной телеграммы, не спрашивая разрешения. Мы знали почтовый адрес и помнили, что 28 января — день ее рождения.
Сложили стипендии, собрали рюкзаки и поехали.
Дорогой долго ломали голову над тем, что подарить Нине, и наконец в холодном тамбуре поезда придумали свой подарок.
На вторую ночь приехали в Сарапул. Утром вверх по Каме уходил трактор с санями.
…Перед нами в зимнем тумане расстилается бескрайняя снеговая степь. Низко висит в небе угрюмое замороженное солнце, и кажется, что свет идет не от него, а просто от неба. В стороне от оврага у старой, занесенной снегом мельницы стоит одинокое дерево. Растопырило ветки и стоит.
По широкой зимней колее переваливается трактор с санями. За санями бежим мы, чтобы согреться. Люди в санях едут в тулупах, в валенках, а мы — в лыжных ботиночках, семеним, толкаемся, смеемся — всячески стараемся согреться. И людям это не смешно, они понимают, что иначе нельзя.
Когда бежать надоедает, мы садимся в сани, накрываемся вытащенными одеялами и поем песни.