Оля удивленно подняла глаза.
— Мы вчера оббегали все магазины сувениров, но они, к сожалению, закрыты на переучет бриллиантов. Поэтому мы позволим себе преподнести вам наш скромный подарок… — И вынул из-за камня банку с водой. — Прошу вас, мадам, примите это вместе с нашими поздравлениями. Ну что ты улыбаешься, как будто выиграла сборно-щитовой домик? Бери, бери!
Оля осторожно взяла банку. Заглянула внутрь. Отпила глоток. Потом посмотрела на нас долгим внимательным взглядом.
— Ребята, — сказала она дрогнувшим голосом. — Я не знаю, что вам сказать… Я благодарю… Только сейчас же все отпейте! Слышите?
Мы единодушно отказались и отпили по глотку лишь после долгих споров. В банке осталось немного воды, и Оля ее перелила к себе во фляжку.
— Зачем? — спросил я.
— Домой отвезу, — тихо сказала она.
А вечером мы спустились с пика Юности. У нас не было банкета. У нас был костер. И мы знали точно, что в этот вечер не было студентов счастливее нас. И, когда были спеты все песни, Валя вдруг спросил:
— Скажи, Оля, а почему ты грустила так?
Оля стала сразу серьезной.
— Понимаете, ребята, я боялась своих дней рождения. Это смешно, но это так. Я же ведь сирота. Родители погибли во время блокады, а меня вот как-то спасли. И вот каждый день рождения мне очень больно напоминал, что я — одна. А эта вода — мой самый первый подарок. И дороже, наверное, не будет. Спасибо вам, ребята…
— Начальник, дай папироску, — сказал Сергей.
Вот и все. Через три дня кончилась смена, и мы разъехались по своим институтам. Может быть, выберусь на зимние каникулы в Ленинград. Не знаю. Остались у меня адрес Олин да эта песня.
Долго ли сердце твое сберегу?
Ветер поет на пути.
Через туманы, мороз и пургу
Мне до тебя не дойти.
Вспомни же, если взгрустнется,
Наших стоянок огни.
Вплавь и пешком — как придется
Песня к тебе донесется
Даже в нелетные дни.
[1963]
СЕДОЙ И ДЕМИН
— Слушай, Седой, — сказал Демин, — ты даже представить себе не можешь, как мне хочется гранатового сока!
Люська — когда в первую ночь пришла ко мне — принесла два граната и такое синенькое блюдечко, из синего стекла. Блюдечко, а в середине его такая штучка, как головка от снаряда. Вот надо на эту головку надеть лимон или гранат, повертеть хорошенько — будет полно гранатового сока. Потому что на этой снарядной головке такие вот пупырышки специальные сделаны.
— Да, — сказал Седой.
— А ты пил когда-нибудь гранатовый сок?
— Нет, не пил.
— Ну, а тебе хочется?
— Нет. Не хочется.
— Почему?
— Я его не пил. И не хочется.
— Мрачный ты человек, — сказал Демин.
Они только что проснулись.
— Глянь-ка, как там, — сказал Седой.
— Да чего там глядеть? Слышь, как сифонит.
— Ты глянь, тебе ближе.
— Ближе, — передразнил его Демин, но все же вылез из спального мешка и, как был — босой и в кальсонах, — просеменил по лютому полу к окошечку. — Я ж тебе говорю — сифон. Метет, как в «Капитанской дочке».
Демин просеменил и к печке — не пропадать же вставанию, — глянул в ее холодное нутро, вздохнул, черпанул ковшиком из ведра вчерашней снеговой воды и снова в мешок, на нары. Согрелся в мешке, закурил.
— Печку тебе топить, — сказал он.
— Это почему?
— Я на пургу смотреть бегал.
— А-а, — сказал Седой, — хорошо.
За окном сиренился рассвет. День пробивался с юга, но, конечно, через такие снежные пространства пробиться как следует не мог.
— К летчикам пойдем сегодня? — спросил Демин.
— Я не пойду.
— И я не пойду. Пошли они к черту. У них один ответ.
— Да, — сказал Седой. — Тунеядцы!
И горестно взмахнул рукой. В печной трубе завыло.
— Слушай, Седой, — сказал Демин, — почитай немного.
— Давай сперва поедим.
— Ну ты почитай чуть-чуть. А потом поедим.
— Ну давай, — согласился Седой. — Где мы с тобой остановились?
— На тридцать первой странице. Точно?
— Точно, — сказал Седой.
Он сел в мешке, закрыв спину полушубком.
— Ну, слушай… «Древние астрономы видели, что небесные светила двигаются по небу с разной скоростью. Поэтому они думали, что у каждого светила есть свое отдельное небо. Ближайшее к Земле — это небо Луны. Подальше находится небо Меркурия. Еще дальше от Земли отстоит небо Венеры. За ним располагается небо Солнца, за небом Солнца — небеса Марса, Юпитера и Сатурна. Восьмым и самым далеким от Земли древние считали небо неподвижных звезд.
Все эти воображаемые небеса казались древним астрономам полыми хрустальными шарами, или по-гречески — сферами. Они считали, что все небесные сферы вложены одна в другую и все они обращаются вокруг Земли». Конец главы здесь.
— А может, так оно и есть? — спросил Демин.
Седой закрыл книгу и сказал:
— Ты знаешь, полосу снова заметет.
— Да-а, — сказал Демин, — хороший у нас с тобой отпуск!
В этом домике, на краю взлетно-посадочной полосы, они сидели уже четыре дня. С другой стороны полосы, когда не мело, виднелись три занесенных снегом самолета, один вертолет с демонтированным винтом, несколько бульдозеров и низкая крыша барака летчиков.
Иногда оттуда доносились музыка и лай собак.
Седой и Демин приехали со своего мыса в надежде. Думали — ну вдруг повезет! Чудо будет! Нет, чуда не было. Пуржило все так же, самолеты не летали, летчики резались в преферанс. Радист каждый день принимал хороший прогноз. «Видно, веселые ребята работают в этом бюро. Одно слово — синоптики!» — говорил Демин. Потом они раздобыли детскую книжку «Солнце и его семья» и, чтобы не сдохнуть со скуки в этом проклятом ожидании, читали ее вслух. Было у них, правда, немного спирта, прихваченного с зимовки, но спирт этот был выпит с летчиками в первый же вечер «за знакомство». Больше у них нечего было выпить, и летчики утеряли к ним интерес.
Когда они растопили печь и позавтракали (на завтрак, обед и ужин еда была одна — консервы «Треска в масле» и чай, своего харча не взяли, думали — чудо будет, на материк в тот же день прилетят), Демин залез в мешок, а Седой взял лопату, пошел, откопал дверь. Ветер стих, но снег шел, мелкий, затяжной. Седой, негодуя, вернулся в дом. Семья его жила в Подольске. Жена тоже отпуск взяла, чтобы всем поехать на юг, полежать голыми на песке и распорядиться деньгами большими, которые Седой заработал на своем Севере. Жена ждала, дети ждали, дни отпуска шли, а Седой четвертые сутки читает здесь книжки про звезды. Он с грохотом поставил лопату в сенях, пошуровал уголь в печке, пробил со злостью его синюю корку до самого дна. Демин лежал в задумчивости.
— Седой, — странным голосом сказал он, — ты тайны можешь хранить?
— Тайны? — удивился Седой. — Государственные?
— Нет, людские.
— Могу, — сказал Седой. — А что случилось?
— Ты не обидишься на меня, если я образ твой напишу?
— Образ? — переспросил Седой. — Это как — личность, что ли?
— Нет, — сказал Демин, — не личность, а типизацию я хочу сделать из тебя.
— Ты говори прямо — в чем дело? Неприятность?
— Не протрепешься?
— Я ж сказал тебе — нет.
— Типа я хочу из тебя сделать. Литературного.
— Типа, — задумчиво повторил Седой, — это что же — в насмешку?
— Наоборот, в похвалу тебе, как бы тебя в пример поставлю. Я, Сергей Иваныч, роман пишу.
Седой закряхтел, переваривая все это, отчужденно и незнакомо глядя на Демина.
— И вот в этом романе хочу тебя вывести как главного типа. Понял? Как героя. Ну вот как ты сам — даешь согласие?
— Не даю, — сказал Седой. — Как же это так? Своего товарища, живого человека. Не ждал я от тебя.
— Трудно с тобой объясниться, Сергей Иваныч. Пойми же ты — с октября пятьдесят восьмого мы вместе. Потому что горевали мы с тобой неоднократно — я и знаю тебя хорошо. Ты мне друг вроде.
Устыдившись таких слов, Демин замолчал.
— Ну вот я и говорю, — сказал Седой, — зачем же воду мутить?
— Ты, наверно, не понял. Я хочу описать, какой ты мне хороший товарищ!
— Это мне ни к чему, — сказал Седой. — Если уж тебе так хочется, ты заметку в стенгазету напиши — так, мол, и так, хороший производственник, в быту отзывчив… Да и этого не надо. Рационализаций в свой бульдозер никаких я не внес, но, конечно, работает он у меня справно. Если не считать того раза, когда я в пурге на столовую наехал.
— Не понимаешь ты, Седой, я не заметку хочу написать, а роман. Роман! О тебе.
— Ну и что ж, — с издевкой сказал Седой, — там я буду ударником, да? Сначала неполадки в производстве, потом я подвиг совершаю — спасаю утопающего пионера. Да? Две бабы у меня — одна законная, а вторая так, для души… Нет, друг, так дело не пойдет. Куда же мне потом прикажешь податься?
Демин погрустнел, лежал, откинув голову, ковырял в стене какой-то сучок желтым прокуренным пальцем.
— Ну, тогда я без согласия напишу, — хмуро сказал он.
— Как это — без согласия? Такого закона нет.
— Напишу, — убежденно сказал Демин. — Без всяких законов.
— Вмажу я тебе, — тихо сказал Седой.
Он тоже влез в мешок, достал из-под головы книгу и некоторое время бесцельно ее листал, как бы разыскивая нужную страницу.
Обиженный Демин лежал в молчании. Седой поерзал в мешке, приноравливаясь лечь поудобнее. Обидел товарища — вот и крутится.
— Ну что — читать? — спросил он.
— Угу, — сказал Демин.
Седой откашлялся и начал:
— «Объяснение Клавдия Птоломея. Великий древнегреческий астроном Клавдий Птоломей, живший в самом начале нашей эры, задумал описать и объяснить устройство Вселенной так, как понимал его сам. Птоломей хорошо знал, что движения небесных светил очень сложны. Планеты то замедляют, то ускоряют движение, а иногда и останавливаются, а затем даже начинают пятиться назад». Демин! — вдруг сказал он, — ты такой чудак! Ты начальника в типы себе возьми.