Девушка смотрела на приемник, по щекам ее катились слезы. Слезы счастья.
радиола стоит на столе
я смотрю на тень на стене
тень ко мне повернулась спиной
тень уже не танцует со мной
какие-то скрипки где-то
впились в чьи-то узкие плечи
эта музыка будет вечной,
если я заменю батарейки
Посреди бушующего океана торчал, как гнилой зуб, маленький кусочек цивилизации — магнитофон и несколько блоков радиостанции на бетонном основании, выдержавшем даже взрывы ракет. Разматывалась пленка, и звучала песня. Волны роняли на бобину свою пену.
я испытывал время собой
время стерлось и стало другим
податливый гипс простыни
сохранил свою форму тепла
но старый градусник лопнул
как прекрасно, что ты ушла
эта музыка будет вечной
если я заменю батарейки
В огромном зале дискотеки ликовали другие девушки. И юноши тоже. Гремела песня, танцевали люди.
я должен начать все сначала
я видел луну у причала
она уплывала туда, где теряет свой серп
но вскоре он возместит свой ущерб
когда батарейки заменят
На уличном асфальте стоял приемник, рядом двое негритят лихо отплясывали…
эта музыка будет вечной,
если я заменю батарейки
В Маунт-Паломар рывком распахнулась дверь, так что стоявший рядом человек отлетел через всю комнату, а в проеме появилось лицо одного из ученых. Он был возбужден сверх всякой меры.
— Так что там случилось с астероидом? — закричал он.
Другой медленно отвернулся от экрана монитора и произнес совершенно ошарашенно:
— Он исчез.
И посреди немой сцены повторил:
— Пшик — и все.
В комнате застыли ученые, как статуи.
Кончилась песня.
Пентагон. Кабинет председателя Комитета начальников штабов.
Председатель сидел за своим рабочим столом. В штатском — тот самый, который читал расшифровку первой передачи зеленой звезды.
— Садитесь, — сказал председатель, снимая очки:
— Я пригласил Вас, чтобы задать вам вопрос, от ответа на который зависит, возможно, моральный престиж нашей армии…
— Слушаю Вас, сэр.
— Та расшифровка, которая была засекречена, теперь, когда вся эта история позади, с ней можно ознакомиться?
Человек в штатском на секунду задумался, посмотрел на генерала и сказал:
— А теперь тем более нельзя, сэр.
КОНЕЦ
История создания сценария «Никто из ниоткуда»
История появления этого сценария такова: осенью 1989 года произошел очередной — и, как позднее стало ясно, — окончательный разрыв между Славой и Димой. В это время работа над фильмом «Человек Без Имени» уже вот-вот должна была стартовать. Сама идея фильма возникла где-то за год до этого, очевидно, в Диминой голове, поскольку именно Дима в ту пору активно флиртовал с кинематографом. После роспуска группы в ноябре 1988-го Славу нужно было чем-то срочно занять, чтобы извлечь из пучин депрессии, отсюда — кинокартина.
Первоначальный сценарий был написан женой Димы, Аленой Аникиной, по мотивам песен, которые Слава писал на даче под Быково той зимой. К лету определились с режиссером: им стал Виктор Титов — автор таких известных фильмов, как «Здравствуйте, я ваша тетя!» и «Жизнь Клима Самгина» и фигура, с моей точки зрения, более чем случайная в мире «Наутилуса», хотя бы в силу принадлежности к совсем иному поколению, но мужик хороший. Коньяк пил блестяще, в этом с ним никто не мог сравниться, да и «Тетка Чарлея» — фильм что надо. «Донна Роза, я — простой солдат…» и т. д. и т. п. В качестве пробы сняли тот самый странный клип на песню «Боксер», который, вероятно, некоторым даже удалось увидеть и который ныне канул в Лету, как и большая часть видеоматериалов 1980-х, связанных с «Нау».
Итак, Алена написала сценарий (его полный текст был опубликован, в частности, на вкладке альбома «Человек Без Имени», изданном «Даной»), Титов взялся снимать. Стали искать деньги и, пока они искались, — записывать песни для саундтрека. К осени саундтрек был закончен (записывал его состав, который позже стал «Нау» образца начала 1990-х, за исключением дэдэтэшного барабанщика Игоря Доценко, место которого занял позже Джавад), но тут произошел тот самый раскол. Дима, хлопнув дверью, прихватил с собой ленты с саундтреком и (в лице супруги) авторские права на сценарий. Поскольку размах конфликта был таков, что о поисках компромисса не могло быть и речи, встал вопрос о новом сценарии. Вспомнили обо мне: я говорю «вспомнили», потому что все время Диминого правления я был в опале — тексты я, по глубокому Диминому убеждению, должен был посылать ему, Диме, чуть ли не по почте, а всякое общение между Славой и внешним миром шло примерно так, как выглядят свидания в пересылочной тюрьме — в присутствии надзирателя.
Сценариев, разумеется, я ни разу до этого не писал и поэтому кинулся за подмогой в лице моего старинного приятеля, сценариста и драматурга Лени Порохни. Вместе с ним мы и соорудили за февраль 1990 года в полуконспиративных условиях Дома творчества в Репино под Питером текст, который предлагается сейчас вашему вниманию.
Текст, надо сказать, с размахом и претензией — подсчитывая сейчас количество кораблей, самолетов, островов и кроликов, которые должны были пострадать при съемках фильма, я улыбаюсь — их вполне хватило бы на бюджет очередной части бондианы. Но мы почему-то в той безумной атмосфере начала 1990-х рассчитывали такие деньги где-то найти, и — чем черт не шутит? — может быть, и нашли бы. Но Титову сценарий не понравился, просто не мог он ему понравиться (впрочем, не нравился ему и предыдущий Аникинский). Виктору Абросимовичу, человеку, как и положено кинорежиссеру, глубоко конъюнктурному, хотелось чего-то вроде «Взломщика», «Иглы», «Ассы» — про молодежь (с ударением на первом слоге) и всяких неформалов.
Мы разругались. Титов ушел. Слава радостно воспользовался подвернувшейся возможностью, чтобы отказаться от фильма вообще. Ибо не любил и не любит сниматься, давать интервью и вообще заниматься всеми такими видами художественного досуга. От всей затеи остался один сценарий да песни, через много лет изданные в виде альбома. Сценарий же я нашел совсем недавно в бумагах у одного человека из рок-клубовской тусовки. (Носившая его на себе в виде лексиконовского файла дискетка на 256К от «Оливетти» — моего первого компьютера — многотонного лаптопа с 10-мегабайтным «винтом» и 86-м «Интелем» куда-то давно пропала.) Не знаю, представляет ли из себя эта работа что-нибудь с точки зрения кино — не компетентен. А вот самому мне читать этот текст было крайне интересно. Ибо по отношению к нашим Судьбам — моей и Славиной — я обнаружил в тексте столько предвидений, что аж жутко стало. Впрочем, все это — невидимые миру слезы. Прочитайте лучше, может, найдете в этом неснятом кино что-то совсем другое, интересное для вас — я буду рад.
Критика
Ирвин Уэлш — Жан-Жак Руссо химического поколения
Ирвин Уэлш — очень модный писатель. Для писателя это в равной степени привлекательно и опасно, поскольку влечет за собой неизбежное обвинение в конъюнктурности — особенно если он сам подыгрывает своему статусу живой легенды. А Ирвин Уэлш подыгрывает — и еще как!
В мире, где каждый шаг творческой личности, добившейся успеха, попадает под неусыпное око масс-медиа, анонимность и конспирация — парадоксальный, но беспроигрышный способ привлечь к себе внимание. Уэлш, очевидно, рано это понял и сделал так, чтобы мы знали о нем по возможности меньше. Лишь недавно пронырливым журналистам удалось восстановить кое-какие детали его жизненного пути — официальные же биографические справки ограничиваются констатацией простого факта: «В настоящее время проживает в Амстердаме».
Ирвин Уэлш родился в 1958 году в пригороде Эдинбурга Мьюирхаузе — там, где разыгрывается действие его самого известного произведения, романа «Трейнспоттинг» («Trainspotting», 1993). Посещал колледж, где учился менеджменту в строительстве, после чего работал в муниципальных строительных фирмах все того же Мьюирхауза. В начале 1990-х переехал в Амстердам и полностью посвятил себя литературной деятельности.
Попытки выяснить, как и когда жизненный путь заурядного клерка пересекся с пестрым миром его героев — безработных, наркоманов, футбольных хулиганов и прочих маргиналов, — так и остались попытками; с фигуры писателя не удалось сорвать покрова тайны и мистификации, им же самим и созданного. Даже фотографии Уэлша не были доступны до тех пор, пока он не поддался на заманчивое предложение сыграть торговца наркотиками Мики Форрестера в экранизации романа «Трейнспоттинг»; визуальная конспирация после этого, естественно, потеряла всякий смысл.
Литературная карьера Уэлша выстраивалась внешне так же бессобытийно и гладко. В бестселлеры пробивается как сборник его ранних рассказов «Эйсид хаус» («The Acid House», 1994), так и второй роман — «Кошмары аиста Марабу» («Marabou Stork Nightmares», 1995). «Трейнспоттинг» становится хитом по обе стороны океана, причем в Великобритании роман быстро обретает сценическую жизнь (постановки в Эдинбурге и Глазго, а затем и на лондонских подмостках), а блестящая экранизация довершает успех. Читательское внимание к Уэлшу не ослабевает и с выходом его последней книги — «Экстази» («Ecstasy», 1996).
Ирвина Уэлша можно уверенно назвать подлинной культовой фигурой 1990-х. Сложнее ответить на вопрос, почему он ей стал. Только ли «жареное» содержание большинства его книг, с экстремальными по социальным (и психическим) характеристикам героями, тому причиной? Только ли обилие ненормативной лексики (впрочем, всего лишь адекватно воспроизводящей языковую норму персонажей), описаний (кстати, довольно сдержанных) наркотических «трипов» и секса (опять-таки в тональности комической, на грани фарса)? Книги Уэлша, кроме того, весьма непросты в языковом отношении — ведь все они написаны фактически на двух языках: авторская речь — на вполне качественном литературном английском, а речь персонажей — на эдинбургском диалекте. Для жителей Соединенного Королевства диалект этот — благодаря анекдотам, спектаклям и телепостановкам — такой же родной и знакомый, как одесский жаргон или блатная феня для нас; а вот для американских читателей издание романа «Трейнспоттинг» пришлось даже снабжать специальным словарем.