«Апокрифы» не случайно поставлены в ее заглавие. Даже если обложиться всеми существующими записями, фотографиями и пленками с интервью, потерянное время не восстановится; от силы прозвучит его тусклое эхо, которое у того, кто слышал сам звук, породивший его, вызовет только грустную улыбку. Андрей Матвеев — писатель, который великолепно чувствует в своей прозе эту необратимость и невозвратимость временного потока, прекрасно знает об этом, и грусть от утраты «прекрасной эпохи» переполняет каждую страницу «Апокрифов молчаливых дней», никогда не перерастая в унылое сетование на наступившие «иные времена». И пусть никто, как бы талантлив он ни был, не в силах вернуть плоть и кровь тени прошлого, сохранить хотя бы отзвук той музыки бытия, которая вызвала к жизни наше поколение, — это уже немало. Андрею Матвееву это, похоже, удалось.
Стюарт Хоум: абсолютно автономный космонавт
О Стюарте Хоуме известно только, что он, вероятно, родился в 1962 году. И на том спасибо. Для человека, сделавшего провокацию и розыгрыш своим ремеслом, это уже прямо-таки непростительная утечка информации.
Хоум ускользает от определений: кто он — писатель? художник? критик? философ? политик? И да, и нет — и тот, и другой, и третий: в той же степени, в которой джокер — это туз, валет или десятка.
С одной стороны, конечно, писатель, поскольку 7 романов говорят сами за себя, — но многие не признают за литературу сии брутальные тексты, в которых лихо и произвольно смешаны в микстуру, напоминающую по составу то ли самодельную взрывчатку, то ли наркотический суррогат, приемы всех низовых жанров — от листовки и уличного граффити до дешевых оккультных книжонок, трэшевых новелл и голубого порно.
Художник? При всей произвольности смысла этого слова в 20 веке, Хоум и здесь находится за гранью, ибо главное его произведение в области изящных искусств — «Бессрочная арт-забастовка», то есть сознательное решение не изготовлять никаких произведений искусства. Никогда.
Критик или философ? Добрый десяток книжечек с критическими работами, подписанными «Стюарт Хоум», посвящены исследованию движений, в которых автор сам являлся участником, зачастую единственным — таких как «Неоистский альянс», «Движение за плагиат», та же «Арт-забастовка», «Лондонская психогеографическая ассоциация», «Ассоциация автономных астронавтов» и тому подобное.
Политик? И анархисты, и троцкисты, и фашисты, и экологи — все морщат нос при одном только упоминании этого имени. Хоум успел насолить всем, высмеять всех, обложить всех отборной руганью — включая самого себя, разумеется. «Публичная склока и судебное разбирательство — высшие возможные формы политической деятельности». Без комментариев.
Итак, если все же попытаться определить род занятий Стюарта Хоума, то единственным подходящим определением будет «панк по жизни», то есть такой панк, который способен произнести магическую формулу: «Панк — говно».
Хотя, если посмотреть на Стюарта Хоума с академической колокольни, с которой весь мир представляется большой таблицей Менделеева, то и для Хоума найдется своя полочка — на той линии, которая идет от дада через сюрреализм и Дебора к ситуационистам, и далее — к концептуальному искусству. Впрочем, сам Хоум на подобные обвинения отвечает жестко: «подлинной задачей пролетариата является уничтожение всяческого искусства, книгопечатания, радиовещания и телевидения». Во как. Главное в Хоуме — не сами затеи, которым не так уж трудно подыскать параллели в кипучем мире современного авангарда, историософских и оккультных спекуляций и экстремальной политики. Главное лихость и свобода, присутствующая в этих затеях, которая и отличает подлинный талант от школяра или эпигона.
Посудите сами на ряде примеров: одной из целей «Лондонской психогеографической ассоциации» было доказать то, что сама география возникает в результате воздействия на пространство воли исследователя — с каковой целью можно, например, отправиться в пеший поход по Уэльсу с картой Шотландии в руках. И наблюдать, разумеется, как на глазах меняется ландшафт в соответствии с твоей картой. Конечно, при известном усилии воли. А вот «Ассоциация автономных астронавтов» сделала своей задачей борьбу за право каждого отдельного гражданина разрабатывать собственную космическую программу и строить свой дрындолет безо всякого вмешательства со стороны подлых и коварных правительств.
Но целью этой публикации является все же представить Хоума пишущего. Роман «Встань перед Христом и убей любовь» вышел в 1997 году — это предпоследнее творение Хоума. (Последнее же именуется просто и без претензий «Cunt».) Герой романа, и мы снова вынуждены обойтись многоточием, ибо герой романа сам не знает, кто он такой и какое из его имен настоящее. Так же, как не знает, жертва ли он экспериментов над психикой, производимых спецслужбами, или серийный убийца, оставляющий за собой кровавый след.
Вирус по имени «Алексей Цветков»
До сих пор все мыслители пытались только изменить мир. Наша задача — уничтожить его.
Алексей Цветков? Алексей Цветков?! «Алексей Цветков»…
В конце концов, кому какое дело, кто такой «Алексей Цветков»? Пусть об этом знают там, где положено, те, кому положено. Распускают вздорные слухи, что личность эта на самом деле существует (имеются свидетели — вероятнее всего, подкупленные).
Предисловие к новой талантливой книге подобно сопроводительной бумажке, приложенной к ампуле с культурой нового вируса, изменяющего сознание. Те, кого интересует личность синтезировавшего паразита молекулярного инженера, — заранее подозрительны. Скорее всего, не рискнут апробировать болезнетворную целлюлозу на себе — перепродадут подороже более отчаянным.
Из всей литературы, какая мне только попадалась за жизнь на глаза, больше всего запомнились анонимные клочки типографской бумаги без начала и без конца, какие используют по нужде в тех местах, где вершится история — в казармах, лазаретах, лагерях, окопах. Послания Никому от Никого, подлежащие уничтожению адресатом. Цивилизация не случайно придумала хлорку и туалетную бумагу, не содержащую букв. И та, и другая преследуют гигиенические цели. Дабы не подцепили заразу. Ведь именно заразе, которую подцепил невесть от кого, подобны такие тексты.
«Алексей Цветков» пишет, в сущности, именно такие тексты — в высшей степени патогенные. Грань между явью и сном, прошлым и будущим, случайным и закономерным в этих текстах не то чтобы отсутствует — она даже и не предполагается. Кто-то вычитает в них бред, но кто-то вычитает и брод.
В истории словесности последовательно чередуются реалисты и фантасты. Каждые новые реалисты поначалу — это фантасты, осознавшие, что их фантазии и есть новая реальность. «Алексей Цветков» — один из первых штаммов словесного вируса, несущего именно это сообщение тем, кто понял, что случившееся с ними с момента их рождения действительно случилось. Именно поэтому его «фантастика» настолько лишена поучительности. Ну какая поучительность может содержаться в таблице логарифмов? «Алексей Цветков» не вкладывает вам в головы историй — он констатирует не замеченные вами факты. Он ставит вас перед избитой истиной: безумие — это нормальность завтрашнего дня, нормальность — безумие вчерашнего. Он смотрит вокруг фасеточными глазами нашего далекого потомка: шестиугольные картинки существования сосуществуют в десятках плоскостей, не пересекаясь деталями, каждая как бы сама по себе, но только для тех, кому природа отвалила всего лишь одну пару глаз. И только инсект-юберменш видит все это как части целого.
Чтобы не испугать нас, бедных, «Алексей Цветков» осторожничает, подползает украдкой, скрывает от нас полноту ужаса происходящего. Рассказывает нам о «ТВ для террористов», заботливо скрывая то, что не только террористам, но и каждому из нас транслируют свой, особый канал на особой частоте. Каждому из нас хихикающие заговорщики высылают неповторимую последовательность кадров, в которых мы якобы усматриваем закономерность. Но на самом-то деле мы не в состоянии предсказать даже следующий кадр. Именно об этом и говорит нам каждым своим кодоном вирус, выделенный «Алексеем Цветковым».
Мир, такой, как он есть, должен погибнуть. Именно поэтому погибла явленная герою «Сидиромова» Атлантида. Именно поэтому погибнет и та очередная Атлантида, в которой мы живем. Все чаще и чаще кто-то понимает, что ему не досталось в театре места ни на сцене, ни в первом ряду. Многие по инерции довольствуются креслами сбоку, но самые нетерпеливые уже собираются под сценой с заготовленными заранее бомбами. Один из вирусов, выделенных «Берроузом», приводил к тому, что «больной ходил во сне, но не спотыкался об окружающие предметы, потому что их он и видел во сне». «Цветков» — антивирус того вируса. Пораженные им бодрствуют среди снов, которыми являются окружающие их предметы. Сны свободны от власти законов тяготения и трансмутации: поэтому проститутки (как в рассказе «Газ») незаметно превращаются в птеродактилей, а рабы (в «Или») — оборачиваются господами. Они не замечают превращения, потому что его никогда и не было. Если у кукол растут ногти, то это только из-за того, что кто-то впервые это приметил («Катька»).
Вирус «Цветков» пронзителен и одинок, но при этом чудовищно коварен. Сам по себе он относительно безвреден, но обладает ужасным свойством — воздействует смертельно в комбинации с любым принятым лекарством. Носитель же — крайне заразен и приметен тем, что воспринимает чудеса как вполне очевидные вещи. По этому признаку больного легко могли бы задержать санитары, да только вот не в состоянии санитары подстроить даже завалящего чуда.
Один из ранних фрагментов утверждает: «Я видел тех, кто спрятан за дверями». Слово «дверь» можно воспринять и в прямом значении, но для адептов очевидно, что «двери» — суть зеркалá. За каждым зеркалом спрятан, вывернутый наизнанку, тот, кто в него смотрится. «Алексей Цветков» видит свое затаившееся отражение и вправду отчетливо. Это заметно по таким его фрагментам, как «Эпидемия» или «Близнецы», особенно по первому, где именно к исчезновению языка (и обозначаемого им бытия) и ведет заражение. Но в «Близнецах» зато рельефнее схвачена репродуктивная сущность творчества: вирус размножается репликацией и каждый из тех, кто прочтет эту книгу, — уже «Алексей Цветков».