Вся эта эволюция, впрочем, весьма логична. Как давно уже заметил Оскар Уайльд, не искусство подражает жизни, а совсем наоборот. Время запаздывания составляет лет пятнадцать-двадцать.
Идиотский оптимизм 1980-х с падающими берлинско-пинкфлойдовскими стенами и братанием всех и вся под какую-нибудь идиотски-эйфорическую «Wind of Change», где поется о «будущем повсюду, которое веет в воздухе», стал проекцией в жизнь хипповатых 1960-х. Затем жизнь закономерно освоила суицидальную анархию следующего поколения артистов. Груды детских трупиков на наших глазах плавно перекочевали в реальность прямо с обложки альбома какого-нибудь деструктивного коллектива. Можно долго спорить о том, с чем мы имеем дело: с дурным влиянием или метким предвидением, однако спор этот представляет чисто теоретический интерес. Большинство людей волнует совсем другое. Как выжить в эпоху панк-реальности? Какими звуками, словами, картинами и мыслями вдохновляться посреди безбрежного вакуума? Как обнаружить позитив среди разрушенного безжалостной эксплуатацией и пародированием символического пространства, не впадая при этом в средневековые крайности фундаментализма, расизма и тотального озверения?
Не буду врать, ответов на эти вопросы у меня нет. Есть только смутная надежда на то, что они, эти ответы, существуют, и что отсутствие Будущего окажется таким же преходящим миражом, как и конец истории. В конце концов, как любит шутить один мой знакомый: «Конец света не более чем несбыточная мечта человечества».
В Париже — пожар, в Москве — паранойя
Пламя, охватившее ашелемы Парижа, многие в Москве восприняли чуть ли не как личную беду. По интенсивности эмоций ряда публицистов, выплеснувшихся на страницы бумажных и сетевых СМИ, можно было решить, что машины горят прямо под окном московской квартиры автора. Конечно, есть соблазн списать это на традиционную духовную близость между двумя столицами, но дело, похоже, не только в ней.
Политическая осень 2005 года оказалось относительно небогата собственными катастрофами и скандалами — поэтому чужие подвернулись весьма кстати, чтобы наконец получить повод высказаться о своем, наболевшем. Увиденный через магический кристалл отечественного сознания французский бунт приобрел столь диковинные черты, что приезжавшие в Москву парижане сначала подолгу не могли уразуметь, о чем идет речь — не случилось ли дома чего-то такого, о чем они еще не слышали.
Общий тон комментариев сводился к следующему: «Вот, доигрались! Вот вам ваша политкорректность! Вот вам ваш мультикультурализм!». С неизменным выводом: «У нас такое невозможно», который тут же сменяется державной озабоченностью: «Разумеется, если будут приняты соответствующие меры». Какие именно, убедительно было разъяснено в предвыборном ролике «Родины» и в речах собравшихся 4 ноября на «Правый марш».
Тема «иммиграции с Юга» не нова, но оголтелость, с которой она муссируется в настоящее время, заставляет испуганно выглянуть в окно и посмотреть, не творится ли за ним чего-нибудь небывалого. Может, имеет место невиданный всплеск этнически окрашенной уличной преступности? Или же на Красной площади шумит толпа исламских фундаменталистов? Да вроде нет. И, следовательно, причины надо искать не за окном, а в головах политической братии.
Таких причин находится, по меньшей мере, две, и они тесно связаны между собой.
Первая заключается в том, что за шесть лет правящий режим, несмотря на туго набитые нефтедолларами карманы, так и не сумел разжиться какой-нибудь завалящей позитивной идеологией, любым более-менее привлекательным проектом будущего, выходящим за пределы анекдотического, как арифметическая задачка для первого класса, «удвоения ВВП». В подобной ситуации власть имущие обычно обращаются к идеологии негативной, выстраиваемой вокруг образа врага. Олигарха, атлантиста, исламиста, наркобарона — да хоть инопланетянина — главное, объяснить народу, с кем он будет бороться, а зачем и ради чего, в пылу борьбы, глядишь, забудется.
Нет времени и желания объяснять, что во Франции все совсем не то и совсем не так, как вбивают нам в голову местечковые мудрецы. Это, разумеется, важно, но важнее то, что все совсем не то и не так в России.
Есть ли у нас иммиграция? Бесспорно. Однако пополняет она в основном ряды мелкой торговой буржуазии, а не деклассированных люмпенов на пособии. Закавказская диаспора вошла в пословицу своим богатством, а не нищетой. Есть и классические гастарбайтеры — украинцы, молдаване, таджики. Но предпочитают они (особенно первые две категории) здесь только работать, а деньги тратить дома, где цены пониже и погода получше. Да и не вписываются они в картинку бородатого исламского экстремиста с «коктейлем Молотова» наперевес. Есть еще китайцы, которые со временем могут стать реальной проблемой, но они тоже выглядят, да и ведут себя несколько иначе. Бесспорно, имеются в наличии и исламские экстремисты, да только не они понаехали к нам, а мы сами — к ним, верхом на бронетехнике. Короче, если смотреть на вещи объективно — куда ни кинь, все клин. Но хочется, хочется бабам, чтобы мужикам было кого бить: белым — черных, красным — коричневых, зеленым — голубых, и вот уже суетятся креативные лакеи, пишут, так, что дым идет из клавиатур. Учат уму-разуму старушку Европу, да и весь белый свет заодно.
Некоторые — как Олег Кашин — дописались до того, что предлагают европейцам осваивать наши пустоши и залежные земли. Предлагают даже берега Охотского моря, как адекватную замену берегам Ла-Манша, что заставляет задуматься: то ли в постсоветской школе из рук вон плохо преподают физическую географию, то ли в лице Олега пропадает гениальный квартирный аферист из тех, что могут впарить клиенту Ново-Косино за Остоженку.
Итак, будьте как мы, упраздните гражданское общество, выпустите шпану наводить порядок на воронежских улицах, наплюйте на суд и закон — и спасетесь. Не тычьте в нас пальцем в Страсбурге, и мы вас научим, как сделать из Парижа Ханкалу.
Ну что ж, в пропаганде нет запретных приемов, и на этом можно было бы успокоиться, если бы не вторая, более серьезная причина. В случае современных элит, паранойя — не тактическое лукавство, а глубинное психологическое расстройство.
Представьте, читатель, что вы зашли в комнату, посредине которой стоит чемоданчик, а в чемоданчике — миллиард американских долларов. И никто вроде не сторожит, не приглядывает — ни одной живой души рядом. Вы хватаете чемоданчик и утекаете с ним, проявляя максимум проворства. Все прошло гладко, но все же трудно представить, что у миллиарда не было хозяина. Проходит небольшое время, и ваше, на голову свалившееся богатство начинает мстить ночными кошмарами, а потом и бредом наяву. Ничего не помогает — ни горные лыжи, ни гольф-клуб, ни покупка нового «бентли» или там «Сибнефти» какой — везде мерещатся преследователи, международные прокуроры с ордером, кади с плеткой в руке, лимоновцы с тортами или архангел с огненным мечом. В воспаленном сознании мелькает спасительная мысль: надо, чтобы они все друг друга перебили, тогда, дай боже, и не доберутся до тебя. И рождаются концепции, организуются демонстрации, передвигаются праздники, рассылаются депеши, пишутся «Открытые письма людям Европы». Это гораздо опаснее, потому что паранойя, в отличие от пропаганды, не знает, где остановиться. К тому же она заразна.
Поэтому нам, истинным хозяевам того самого чемоданчика, стоит подумать о личной гигиене. Иначе подцепим и натворим дел. Ведь именно так — зачитываясь растопчинскими афишками и глядя, как улепетывает от пожара француз, Москву уже однажды спалили.
Гиперссылка
Кому нужна третья столица?
Когда моя будущая теща узнала от моей будущей жены о моем существовании, она воскликнула: «И откуда он, из Екатеринбурга? Боже мой, это же ужасное место, там одни ссыльные!» Нельзя сказать, чтобы она была совсем не права.
Поэтому я на эту реплику совсем не обиделся. Напротив, она помогла мне в поисках ответа на давно мучавший меня вопрос: почему мой родной город Свердловск-Екатеринбург довольно часто называли «третьей столицей».
Для чего вообще нужна третья столица? Две еще понятно: в конце концов у державного орла две головы. Но третья не предусмотрена. С третьей это будет не орел, а самый настоящий Змей Горыныч.
И почему именно Екатеринбург? Не Нижний, который больше, не Новосибирск, который глубже вдвинут в Азию, и даже не Самара, куда собирались эвакуировать правительство СССР в войну?
Только ли в магии чисел (три богатыря, три товарища, три охотника, три сказочных брата) дело? Имеем ли мы дело в лице третьей уральской столицы, установленной ровнехонько на границе Европы и Азии, с Иванушкой-дурачком, которого старшие братья вытолкали за порог, вручив ему царские косточки в мешке вместо хлеба да соли? И поскольку ничего другого за душою у дурака нет, приходится ему дурить со всей мочи, чтобы обратить на себя внимание общества. Ставить памятники Человеку-Невидимке, клавиатуре QWERTY и группе «The Beatles». Строить самый короткий и самый дорогой в стране метрополитен. Порождать на свет целые поколения странных художников, музыкантов, поэтов, драматургов и политиков. Пугать добрых людей своим неразборчивым выговором, своим ехидным и колючим юмором.
Кстати, по поводу этого самого уральского юмора, жестокого и беспощадного, вспоминается анекдот из жизни свердловчанина Преснякова-старшего. Когда его жена сильно увлеклась детективами и читала их один за другим, он взял за правило быстренько просматривать новую книжку, начатую женой, до конца, а затем писать карандашиком странице так на сороковой «Вдову отравил аптекарь». Такие вот мы негодяи.
Поэтому дело похоже не только в нуждах сказочной симметрии. Дело в том, что в стране, где ссыльных исторически всегда было много, понадобилась и специальная столица — Столица ссыльных, с совсем другими функциями, чем у имперского Питера или торговой Москвы. Место, куда ссылали не только и не столько людей, сколько невостребованные идеи, принципы, образы. Город, превратившийся в заказник всего невостребованного, непонятого, не пришедшегося ко двору — от архитекторов-конструктивистов, благодаря которым крыши домов Екатеринбурга, увиденные сверху, образуют надпись «СССР» и молот с серпом, до опального победителя, маршала Жукова, что устраивал в почетной ссылке октябрьские парады пышнее и красивее, чем в Москве.