— Иди один… Черт собачий, в свою мастерскую меня не пускал.
— Оставайся, — сказал Боб. — Оставайся, дорогой. А вас я не задерживаю. Пригласили, понимаешь, как значительного человека, а повел себя как паяц. Да-да, паяц. Цитируете, понимаешь, неправильно. Вы в политике ничего не смыслите. Я о разрядке, понимаешь, написал… А Сталин что, лучше? Война — лучше? Надо, понимаешь, практически подходить… А вы ни в политике, ни в искусстве ничего, гражданин Шабашников, не понимаете. Вы салонный живописец. У вас известность, потому что вы — салон. И вы душите все молодое. Вика просила вас не приглашать, но я думал: вы — величина. А вы, понимаешь, пустышка…
— И это хваленое восточное гостеприимство?! — вздел руки мэтр. — Идешь? — повернулся ко мне.
Я мотнул башкой. Дело было не только в даче. Ничего плохого Бобы мне не сделали.
— Оставайся, подлиза! — Игнатий выплыл из мастерской. Его не провожали.
— Ну и фрукт, — вздохнул Боб. — И таким, понимаешь, принадлежат все посты.
— Он нигде не служит…
Меня грызло, что не кинулся вслед за мэтром.
— Все равно. Всюду, понимаешь, своя рука. Трубку поднимет — и тебе госзаказ. Скажет кому надо, сразу, понимаешь, персональная выставка.
— Папа… — сказала Вика.
— Ну и воспитатель! Где ты взял такого? — накинулся на меня Боб.
— Отец нашел.
— Твой отец, понимаешь, добряк был. И ты непринципиальный. Не защитил младшего товарища. А Вика тебе как сестра. Ее, понимаешь, бьют, а ты книжку читаешь. Телефонный справочник? Нашел время!
— Женщина приехала…
— А, любовь? — замялся Боб. — От любви, дорогой, глупеют. А все-таки, как тебе Вика? Впечатляет, да?
— Папа!..
— Она, может, полгода писала, а я вот так сразу. Подумать надо… — промямлил я.
— Подумай, дорогой, подумай. Завтра, понимаешь, посерьезней драка будет. Шабашников — что? Паяц, понимаешь, а завтра враг позначительней вылезет. Вот билет — приходи завтра.
— Спасибо. Не тушуйся, Вика. Плюй на всех и на меня тоже.
— Правильно, дорогой. Вот за что тебя люблю: откровенный ты, понимаешь, человек!.. — расчувствовался Боб.
Я выпросил до завтра телефонный справочник и в подвале, не зажигая света, без толку звонил по всем гостиницам.
ЗИМА НА ВЗМОРЬЕ
1
Когда вечером вернулся на дачу, Костырина с Томкой уже не было, и я решил, что прошлая ночь — не более чем эпизод.
— Деваху бы сюда, — вздыхал, законопачивая в зале окна. На самом деле мне нужна была Томка. «Голубчик, не попадитесь», — передразнивал я профессора, но не помогало. Я и впрямь по ней скучал. Так длилось с неделю, а когда вроде успокоился, парнишка привез на велосипеде телеграмму: «Позвони офис». На радостях я дал ему рубль, но потом передумал и звонить не пошел: что я, срочная сексуальная помощь? Мужчина на ночь из фирмы «Заря»? И что за анонимные телеграммы? Надо — пусть сама приезжает.
И приехала. Как всегда — в пух и прах… Кожаная сумка на молнии набита классной жратвой и выпивкой.
— Назад вези, — сказал ей, когда малость пришли в себя. — Куда мне такое? Я ж нищий.
— Глупый, — не прикрываясь простыней, она расставляла на столе питье и закуску. — Я работу привезла. От нас и соседей. Молодой мужчина, а живешь как загородный пенсионер — с лапши на макароны… Удивляюсь, как у тебя фурычит.
Мне вдруг захотелось, чтоб она исчезла. На сегодня уже не нужна. Но мы долго пили и ели, а потом она занудно объясняла, что я должен изобразить, а я еле сдерживался, чтоб ее не выгнать.
На другой день трещала голова и лень было тащиться за пирамидоном. Но к вечеру, когда, внемля Томкиным наставлениям, набросал кучу эскизов, вдруг захотелось показать их ей, и вообще захотелось… Я поплелся на ту самую станцию, где дней десять назад села в электричку ладная девица в кримпленовых брюках, и позвонил Томке домой.
— Да, — ответил Васька.
Я растерялся, потому что вовсе о нем забыл, и ляпнул:
— Привет!
— Рыжий? Где пропадаешь? — обрадовался Костырин. Будто не знал где. Я почувствовал, что Ваське тухло. Либо никто не звонит, либо звонят и лезут с утешениями.
— Я без дела… Скучно тут, — промямлил я.
— Дуй к нам. Томка скоро придет, накормит.
— Поздно уже.
— У нас заночуешь.
Ничего себе кино: трое в одной койке!
— В другой раз… Тут ждут, — постучал для видимости в стекло монетой.
И вдруг в кассовый зал вошла та самая деваха. Господи, двух недель не прошло, а она почернела лицом и похудела, словно из нее выкачали воздух. Я потупился, будто сам измучил ее, а не пижон в нейлоне или еще кто-то.
2
— Зачем звонил? — спросила на другой день Томка. Примчалась до полудня и оторвала меня от мольберта.
— Соскучился, — сказал хмуро. Только вработался и — бац! — мочало сначала…
— Лучше звони на службу. Васька в дурном настроении. Ну, покажи, что вышло? — Она стала перебирать эскизы. — Да, старался не слишком. Так не пойдет. Я же объясняла…
Мне пришлось при ней все переделывать, а она то поругивала, то дразнила, что на уме у меня одна койка…
Но приезжать стала чаще, привозила заказы, и к мольберту я уже не подходил. То времени не оставалось, то охоты. Деваху из электрички больше не встречал, но сам почернел и осунулся, словно из меня тоже что-то выкачали. Голова плохо варила. Иногда открывал бутылку с самого утра и, прихлебывая, ждал Томку. Она приезжала. Я тащил ее в постель, а потом с нетерпением ждал, когда уедет.
Зато с деньгами стало свободней, покупал в кулинарии антрекоты и поджаривал штук по пять на день.
— Васька совсем невозможен, — жаловалась Томка. — Наверно, разведемся. Хорошо, в суд идти не надо…
«А что? Может, жениться на ней — назло всем и самому себе?» — подумывал я без радости.
— Ты, рыженький, какой-то бесчувственный…
— Будешь… Третий месяц к станку не подхожу.
— Тебе все подавай сразу: и живопись, и деньги, и женщину… А вообще — прав. Стой на своем. Постараюсь тебе выбить мастерскую. Может, зауважаешь и полюбишь…
— Да я и так… — Я смутился от благодарности. Все-таки неплохая баба! И чего-то во мне нашла. Из-за Васьки не желала тащиться за город, а ради меня ездит.
— Что ж, пиши, рыженький, свои картины. Но и на ноги становись. Стыдно по чужим дачам слоняться. И словно напророчила. В дверь постучали.
— Оденься, — шепнул. Мы валялись голые, как в раю, включив два камина.
В дверь заколошматили сильней. Я решил: Васька! — и приготовился к худшему, но оказалось: Вика с плешивым юнцом.
— У меня знакомая, — сказал я, надеясь, что они сразу отвалят, но тут Томка, как ни в чем не бывало, при полном параде (когда успела?!) выплыла в коридорчик:
— Вика, привет! Поздравляю! Ты мне как раз нужна. Сейчас у нас куча работы. Он тоже, — толкнула меня, — для нас трудится. Здравствуйте, Гарик! Мои поздравления и комплименты!
Юнец и Вика смутились, будто это мы их, а не они нас застигли на чужой даче. Все же юнец расхрабрился и объяснил, что они, собственно, на минуту, лишь предупредить меня, что на следующей неделе тут поселятся. Он ходит в свой сектор всего раз в неделю, да и Вике тут полезней…
— В Москве слишком много развлечений, — закончил с достоинством.
Меня чуть не хватил кондратий. Вике тоже было неловко. Зато Томке — на все нафигать:
— Правильно! Давно пора выдворить этого охламона. Пусть строит жилье!
Они уехали втроем. Не знаю, что врала им Томка в электричке; мне она на другой день раздобыла путевку в прибалтийский пансионат, и я уехал с надеждой: вдруг минует дурная полоса и на новом месте заработается…
Я поселился в самом скверном коттедже, где едва топили, но зато никто не жил. Не хотелось ни с кем встречаться. Три дня таскался по окрестностям. Спускался к морю. Было холодно, ветрено и довольно противно. Жить расхотелось. Какого черта мучиться, если с живописью швах?!