Но время шло, и мальчик стал привыкать к мудрёному расположению московских улиц. Наконец наступил день, когда дядя Ипат сказал:
— Ну, будя. Время не ждёт. Запрягай Буланчика — и с богом.
В середине апреля Лёшка совершил свой первый самостоятельный выезд. Вскоре у мальчика появились излюбленные места: у Курского вокзала — к приходу крымских поездов, у городской думы — к концу заседаний, у Сухарева рынка — в разгар базара. А когда к Лёшке никто не садился, он медленно ехал по Тверской или Кузнецкому и выкрикивал:
— Эх, прокачу! Эх, прокачу!
Кричал Лёшка громко, призывно. Глядишь, кто-нибудь не устоит да и сядет.
Все мальчишки с Ямской теперь смотрели на Лёшку с завистью. Взрослые извозчики ухмылялись. Даже Дуняша как-то сказала:
— Ну и здорово это у тебя получается!
Новое ремесло Лёшке понравилось.
Третий месяц Москва без устали митинговала. Спорили всюду: на площадях, в переулках, дома, на службе. Больше всего спорили о войне.
— Война до победного конца! — кричали те, кто был побогаче.
— Хватит, навоевались! — отбивался фабричный люд и повидавшие виды солдаты.
Часто на трибунах появлялись большевики. Говорили горячо, убеждённо. Кончали одним:
— Мир без аннексий[11] и контрибуций[12].
Горожане ходили, слушали, хлопали и тем и другим, а больше всего тем, кто выступал красиво.
О большевиках говорили разное, нередко дурное. Вот и дядя Ипат:
— Мира захотели. Предатели! А родина как? Ты, Алексей, того, наставлял он Лёшку, — слушать слушай, а дело веди исправно. Жизня, она и есть жизня. Покричат и умолкнут. Эх, времечко, — вздыхал Зыков. Никудышные ноне пошли времена.
А мальчику всё интересно. И о чём говорят на Тверской у памятника генералу Скобелеву, и о чём на Страстной у памятника Пушкину, и о чём это шумит народ на Лубянке возле Китайгородской стены. Гоняет Лёшка по городу, а потом нет-нет да и пристанет к какому-нибудь митингу. Стоит слушает.
Шумит, митингует Москва. Произносятся длиннющие речи. Не слезают с трибун ораторы. Одни хвалят, другие ругают Временное правительство. Одним за войну, другие — да пропади она пропадом!
Слушает Лёшка, от слов и речей — голова кругом.
Как-то Лёшка привёз седока в Брюсовский переулок. Приехавший расплатился и исчез в воротах высокого дома. А Лёшка поудобнее устроился на козлах, достал краюху хлеба и стал жевать. И вдруг из-под ворот выкатился мячик. Он угодил под пролётку и остановился у ног Буланчика. И в ту же минуту, весело смеясь и держась за руки, выскочили на улицу мальчик и девочка. Девочка была маленькая, худенькая, в розовом платьице, с огромным бантом-бабочкой на голове.
Мальчик постарше, ростом с Лёшку, только в плечах уже, а телом потолще. На голове у мальчика была бескозырка с лентами и надписью «Верный». Увидев мяч под ногами лошади, дети остановились. Мальчик сделал шаг к Буланчику, но конь повернул в его сторону голову, и тот отступил назад. Тогда Лёшка слез с козел и достал мячик.
— Мерси, — проговорила девочка.
— Что? — не понял Лёшка.
— Спасибо.
Лёшка улыбнулся. Снова полез на козлы и стал доедать краюху. Однако дети не уходили. Девочка пристально смотрела то на Лёшку, то на Буланчика, то снова на Лёшку, наконец спросила:
— Это ваша пролётка?
— Эге.
— Прокатите.
— А деньги у тебя есть?
Денег у девочки не было.
— Задарма нельзя, — объяснил Лёшка.
Дети о чём-то пошептались и убежали. Через несколько минут они вернулись, и мальчик в бескозырке протянул Лёшке рубль.
Лёшка повёз детей по Тверской, потом через Камергерский проезд, выехал на Большую Дмитровку, спустился к Охотному ряду и поехал по Моховой. Девочка не спускала восторженных глаз с Буланчика и всю дорогу приставала с расспросами:
— Это рысак?
— А как его звать?
— А где он живёт?
— А что он ест?
— А где его взяли?
Лёшка объяснял не без удовольствия.
Потом полез мальчик.
— Какой же это рысак? — проговорил он с усмешкой. — У рысака и шея длинная и ноги тонкие.
Лёшка смутился. У Буланчика действительно и шея была не длинной и ноги совсем не тонкими. Спорить он не решился. Но и продолжать разговор с девочкой уже расхотелось. Оставшуюся часть пути ехали молча.
Когда пролётка снова остановилась в Брюсовском переулке, девочка сказала:
— Мерси.
Она ловко спрыгнула на тротуар, взяла мальчика за руку, и дети умчались.
Лёшка уехал. Уже вечером на дне пролётки он обнаружил забытый девочкой мячик.
Дядя Ипат порой покупал газету «Русское слово». Читал он не торопясь, вслух произнося заголовки и разбирая содержание статей и заметок. В этот вечер Зыков опять принёс своё любимое «Русское слово».
— Про заём слыхал? — обратился он к Лёшке.
— Это тот, что в прошлом году?
— Нет, новый, — ответил дядя Ипат. Он сел за стол и развернул газету.
— «Граждане, подписывайтесь на заём свободы», — прочитал Лёшка крупный заголовок, набранный во всю первую полосу. Чуть ниже было напечатано воззвание Временного правительства.
— «К вам, граждане великой свободной России, — стал читать Зыков, — к тем из вас, кому дорого будущее нашей родины, обращаем мы наш горячий призыв… Не жертвы требует от вас родина, а исполнения долга…»
Но Лёшка не стал следить за дядей Ипатом. Он уставился в левый столбик газеты. Там крупными буквами были набраны разные имена. Имена были в чёрных рамках. Они-то и привлекли внимание мальчика. «Тело убитого в бою 5 февраля с. г., - читал Лёшка, — прапорщика Александра Семёновича Суровежина прибыло 5 апреля на Брянский вокзал…»
— Ты куда смотришь? — прервал мальчика дядя Ипат. — Сюда смотри! — На сей раз он ткнул в обращение Государственной думы. Потом прочитал статью под заголовком «Всё для войны, всё для свободы» и принялся изучать условия нового займа.
А Лёшка опять стал смотреть в столбик налево, туда, где были напечатаны фамилии погибших.
— Эна она чего, — неожиданно проговорил дядя Ипат, — сроком на пятьдесят четыре года, пойди доживи ты до этого времени. Ты ещё доживёшь, — сказал он Лёшке. — Заём, стало быть, для тебя в самый раз, — и засмеялся.
О новом займе кричали все. Даже в субботу, когда Лёшка с дядей Ипатом ходил в церковь, батюшка и тот говорил про то же.
— Откликнемся на сей призыв, — выводил батюшка. — И в оные времена, в тяжкие годины нашествия иноплеменников, верующие оказывали великую любовь земле Русской. Вспомним священный клич Козьмы Минина, заложим жён своих и детей для спасения родины.
Батюшка ещё что-то сказал про гнев русского воинства и кончил нараспев, растягивая слова:
— Подпи-шемся на за-ём и в отде-льно-сти-и и в скла-дчи-ну-у. Да благослови-ит госпо-о-дь святы-ые начина-ания. Ами-инь.
Вспомнив слова дяди Ипата, Лёшка решил подписаться. Думает: буду каждый день с выручки недодавать по пять копеек, соберу рубль и подпишусь. Однако на следующий день в районе Таганки мальчик угодил на какой-то рабочий митинг и подивился — рабочие отказывались признавать заём.
— Так, значит, заём свободы, а деньги прямо на войну? — говорил какой-то мастеровой. — Не на свободу, а на войну. За наши копейки и нас же в солдаты. Так, что ли?
Теперь Лёшка заколебался. А ещё через день мальчик был у Страстной площади и слышал совсем другое:
— Нет, не напрасно так назван новый заём. Сказать сегодня «всё для войны» — это значит сказать «всё для свободы»! Граждане, спасём отечество! Подпишемся на новый заём!
«Подпишусь», — решил Лёшка. И стал собирать деньги.
Лёшка не собирался больше на Брюсовский. А тут мячик. Пришлось ехать.
Остановившись у знакомой подворотни, Лёшка стал соображать, как же ему разыскать девочку, но тут вышел на улицу мальчик в бескозырке, посмотрел на Лёшку, проговорил:
— Проваливай. Нечего тут стоять.
Лёшка сделал вид, что не слышит, но мальчик повторил снова:
— Проваливай! Кому говорят!
— А тебе что? Место тобой не куплено, — огрызнулся Лёшка.
— Проваливай!
И Лёшка не выдержал. Он вмиг слетел с козел, сжал кулаки. И мальчик сжал кулаки. Ребята стояли друг против друга, и Лёшка уже примерял, с правой руки или с левой ударить, как вдруг появился дворник. Дворник замахнулся на Лёшку метлой, назвал его ванькой[13] и грозился пообломать бока и ему и лошади.
Лёшка плюнул. Решил: чёрт с ним, с этим мячиком! Снова залез на козлы. Тронул Буланчика. И вдруг Лёшка увидел девочку. Она шла навстречу и махала рукой. Лёшка остановился, отдал ей мячик.
— Спасибо, — проговорила девочка и неожиданно полезла в пролётку. Прокати!
Девочку звали Наташей. Лёшка узнал, что она учится в гимназии во втором классе, что папа у неё чулочный фабрикант, что он член городской думы и что у Наташи нет матери: уехала с капитаном.
— Как — уехала?! — удивился Лёшка.
— Взяла и уехала.
— А как же отец? Чего отпустил?!
— А она не сказала. Потихоньку взяла и уехала.
За воспитанием девочки следила гувернантка мадам Фишер.
— Она наполовину немка, наполовину полька, — объяснила Наташа.
— А кто тебе тот, в бескозырке? — спросил Лёшка.
— Никто. Это Вова. Мы вместе живём на даче. Вова очень хороший, проговорила Наташа.
Лёшка нахмурился.
— У него папа полковник, — продолжала девочка. — Он на войне. Он герой. У него Георгиевский крест. А кто у тебя папа? — спросила Наташа.
— Генерал, — неожиданно выпалил Лёшка.
— Генерал?!
— Да, — проговорил Лёшка. — Генерал Зыков.
Про Первое мая Лёшка слышал впервые. Он стал приставать к дяде Ипату.
— Праздники бывают разные, — принялся объяснять дядя Ипат. — К примеру, рождество или пасха — так эти церковные. А есть гражданские: Новый год. А был ещё день рождения царя и царицы…