Дома в шифоньере на рогульке висело мое новое отглаженное платье. Когда мама успела? Татьянка плакала, надрывалась, а она гладила. Ей так хотелось, чтобы я повеселилась. Вечером мама так на меня смотрела, что я не могла ее обидеть и начала одеваться.
– Ты же просто красавица, Лизка! – ворчала повеселевшая мама. – Хватит тебе слезы точить! Живое – живым, а мертвых нам с тобой уже не поднять. В твои годы девки еще в невестах ходят, а ты уже вдовой намыкалась.
Мама с Татьянкой на руках вышла провожать меня на улицу. Нарядная, я подошла к вашему дому. У подъезда стояло несколько машин, на шторах ярко освещенных окон двигались тени танцующих пар.
Я вдруг представила себе, как вы смотрите на меня отсутствующим взглядом, словно на пустое место, и задохнулась. «Нет, я не пойду туда! Если бы я была там нужна, он бы не забыл, не забыл меня позвать», – говорила я себе, уходя от вашего дома.
Я долго кружила по улицам. «А вдруг за мной посылали, меня разыскивают, а я прячусь по темным переулкам? У них ведь машины, а съездить к нам и обратно можно за пятнадцать минут. Конечно же, за мной посылали! Скорей, скорее добраться домой и узнать». Я побежала на остановку такси. Через несколько минут я была уже дома.
«Вы меня подождите, я сейчас», – сказала я шоферу. Мама и Татьянка спали. Я тихо села на диван, пытаясь по воздуху в комнате, по запахам в комнате определить, присылали ли вы за мной или нет.
– Мама, мама, – позвала я тихонько, – за мной никто не приходил?
– Ты уже дома? Я не слыхала, как ты пришла. А кто за тобой должен был прийти? Никто не приходил. А кто должен был прийти? Ну как, весело было? – допытывалась мама.
– Да, очень, спи, я сейчас, – и я выбежала на улицу, села в такси и поехала снова в центр города. Я долго стояла на противоположной стороне улицы и все смотрела, смотрела на ваш дом, ждала. Чего я ждала? Ты не выглянул в окно, не сошел ко мне на улицу, а я все бродила и бродила около вашего дома. Слава богу, что у меня хватило гордости не подняться к вам. Тогда, как казалось мне, я поставила последний крест на наших с тобой отношениях. «Все, – говорила я себе. – Все! Жизнь окончена, кончена жизнь!»
В те дни мы с вами почти не виделись, а если и виделись, то после каждой такой встречи я горько плакала. Нет, не любви мне было нужно вашей – простого, дружеского участия, человеческих, теплых слов. Но вам было не до меня: вы готовились в заграничную командировку. Я совсем перестала к вам ходить. Изредка заходила Татьяна Сергеевна. Вы – никогда.
Я окончила институт и уехала в тот аул, где работала в войну сестрой. Здоровье мамы не позволяло ей жить в горах, и они с Татьянкой жили в городе. Иногда и я приезжала в город. Каждый свой приезд я шла к вам, к вашему дому, посмотреть на ваши окна. Но подняться к вам не находила в себе сил. Увидеть ваш безразличный взгляд, когда я день и ночь думала только о вас и об Алеше, об Алеше и о вас, было выше моих сил. Меня буквально обглодала тоска, она доводила меня до исступления. Жизнь потеряла для меня вкус, цвет, запах – все было мрачно-серым, даже на улыбку Татьянки не было у меня сил ответить улыбкой.
– Ты не живая, ты же мертвая! – сокрушалась мама.
«Так жить нельзя, нельзя так жить», – говорила я себе, но поделать ничего не могла. Там, в ауле, мне легче дышалось, я чувствовала там себя нужной, необходимой людям, которые меня приютили в самый черный год моей жизни. Теперь я была в селении своим человеком, которого любили и уважали. Я не боюсь написать этих слов, потому что это правда. Там я как бы освобождалась от твоей надо мной власти. Там, в горах, шла ровная, напряженная, спокойная жизнь. У меня столько было больных, а у каждого еще была своя судьба, свои неудачи, которые часто докучали людям больше, чем болезни. Я уже знала достаточно хорошо их язык и теперь была не только полноправной в этом большом семействе, но и человеком особо доверенным, ведь я помогала людям, выручала их из беды, а это забывают только неблагодарные люди, там я таких не встречала.
Как-то я приехала в город в командировку. Приехала утром и вдруг столкнулась на улице лицом к лицу с тобой.
– Лиза! – закричал обрадовано ты. – Лиза, неужели это вы? Куда вы пропали, почему совсем забыли к нам дорогу? Я так соскучился по вас! Разве можно так бросать друзей? Раньше я мог вас не видеть, но знал, что вы рядом, живете со мной в одном городе, дышите со мной одним воздухом, мы смотрим с вами на одно небо и в любую минуту, если захочу, я могу видеть вас. Когда вы уехали, город стал для меня пустым, понимаете, совершенно пустым, противным и скучным. Ну да разве вам, беглянке, это понять? Как рад я вас видеть – у-у-у! Чертовски рад, милая, родная! Пойдемте к нам! – Вы забрали у меня вещи.
– Мне надо домой, – попробовала я возразить.
– К нам, к нам, у нас ли вам не дом! Я никуда вас от себя не отпущу! – говорили вы, сжигая меня пламенем своих глаз.
– Николай Артемович, вы слишком жестоко шутите, – попробовала я сопротивляться.
– Я шучу? О злопамятная, сама же меня бросила, уехала, забыла, даже письма ни одного не прислала. Татьяна Сергеевна все меня дразнила, что вы замуж за горца собираетесь выйти. А может, вышли, а? Смотрите, без моего на то благословения не выкиньте подобной шутки.
Мы сидели с вами у моря на камнях.
– Лиза, как я соскучился! – вздыхали вы. Ветер раздувал мою прозрачную косынку, она закрывала ваше лицо… Я видела, что вы ее целуете… У меня кружилась голова, кружились камни, море, небо.
– Родная! – говорил ты. – Родная…
Каждое твое слово, каждый твой нежный взгляд словно распутывают путы, крепко спеленавшие мою душу, так крепко, что казалось, уже я не существую, а живет похожий на меня автомат.
С моря вы все-таки затянули меня к себе домой. У вас в доме появилось много новой мебели, старая вся исчезла, но мне от этого почему-то стало грустно. У вас была и новая домработница, она не знала меня, я – ее. Только в Алешиной комнате все осталось без перемен. Но ты поспешил закрыть туда дверь.
Завтрак был великолепен, ты даже открыл бутылку шампанского. За столом ты ухаживал за мною так, как за мною никто не ухаживал. Домработница все время заходила в столовую. Чтобы удовлетворить ее любопытство, вы сказали:
– Это, Меланья Яковлевна, наша Лиза-беглянка.
– Очень рада познакомиться, очень рада. Татьяна Сергеевна вас часто вспоминают. Они каждый день к внучке бегают. Скоро, говорят, Танюше исполнится три годика, целый пир, говорят, закатим. Девчоночка на нее похожа, как две капли воды, только волосики беленькие. Татьяна Сергеевна говорят – в отца. Татьяна Сергеевна вчерась ей туфельки купили, беленькие такие, красивенькие…
Татьяна Сергеевна последнее время как-то успокоилась, окрепла, казалась счастливой, уверенной в себе и, хотя красота ее меркла, продолжала вести себя и одеваться так, как будто бы была совсем еще молоденькой женщиной.
Я понимала, что она по-прежнему тебя любит, очень любит. Она давно заслужила право на уважение своего чувства. А тут опять все начиналось. Мне нужно было не пить яда ваших слов, нужно было бежать, бежать от вас без оглядки…
Хлопнула наружная дверь, вошла Татьяна Сергеевна – значит, был уже третий час дня.
– Лиза! – с радостью сказала Татьяна Сергеевна. – Очень рада тебя видеть! – Сев за стол, посмотрев на меня, на тебя, она засмеялась:
– Боже, какие вы оба счастливые! Как сияете – ослепнуть можно!
И снова мы с ней мгновенно стали ненавидящими соперницами, которым гордость и родственные связи мешали открыто объявить друг другу войну.
– Я пойду, – поднялась я.
– Я провожу вас, Лиза. Мы пойдем с вами, возьмем Танюшу и вернемся к нам обедать. А ты приляг, отдохни, – обратились вы к Татьяне Сергеевне. – Отдохни, устала ведь, – очень тепло, щедрый от счастья, сказал ты. Будто бы Татьяна Сергеевна могла спокойно отдыхать, когда ты уходил со мной и не скрывал ни своих чувств, ни своего отношения ко мне.
Две недели пробыла я в городе, две недели ты не отпускал меня от себя. Ты даже свою больницу забросил.
– Я в отпуске, – говорил ты.
Я не верила своему отражению в зеркале. Неужели это я? Никогда не думала, что могу быть такой. Ото всех только и слышала:
– Лиза, до чего же ты похорошела, с тебя хоть картину пиши!
Срок моей командировки давно окончился, но вы не отпускали меня.
– Хватит, Лиза, перебирайтесь в город, я завтра же поговорю с министром, чтобы подыскали вам замену, – говорили вы.
Я купала Татьянку, когда к нам пришла Татьяна Сергеевна. Она была смертельно бледна. Не знаю, что у вас с ней там произошло, только я поняла, что пришла она неспроста.
– Когда ты уезжаешь, Лиза?
– Завтра, – ответила я, хотя еще сама не знала, когда я уеду.
– Ты совсем уезжаешь или думаешь вернуться? Николай Артемович говорил, что ты едешь за расчетом, да?
– Нет! – вскрикнула я. – Нет!
Мы долго и томительно молчали. Я только думала об одном: «Господи, хотя бы она не начала разговор о наших отношениях с Николаем Артемовичем! Хотя бы не начала!»
Видя, что она готовится к откровенному разговору и никак не может себя заставить, чтобы удержать ее от этого шага, после которого нам бы пришлось расстаться открытыми, заклятыми врагами, я стала быстро говорить, что мне очень нравится жить в горах, что я ни за что оттуда не уеду.
Татьяна Сергеевна выпрямилась, просветлела: нелегко ей было унизиться до разговора, который она хотела иметь со мной, и теперь, видя, что в нем нет необходимости, она, как пловец, слишком далеко заплывший, переводила дыхание, радуясь, что разговор этот можно не начинать. А у меня в сумке лежало открепление с работы. «Нет, я никуда не поеду, я останусь там», – решила я. Но ты решил иначе.
На другой день вы пришли меня провожать с Татьяной Сергеевной, и она сама уговаривала и убеждала меня ехать в город.
– Танюша уже большая, ей нужна мать, – говорила Татьяна Сергеевна.
«Я не могу, не могу вернуться в город. Особенно сейчас, когда меня просит об этом она. Значит, она все-таки ничего не знает, ни о чем не догадывается. Я должна ее увидеть, я должна ей все рассказать», – думала я всю ночь до утра. А утром пошла к вашему дому ждать, когда выйдет Татьяна Сергеевна, она раньше вас уходила на работу.