Она выбрала едва ли не самую коротенькую прелюдию Шопена, Восьмую, построенную на теме изящной мазурки, о ней говорилось, что «прелюдия фа диез минор проникнута трепетно-взволнованным чувством и в ней господствует романтический порыв и драматизм». Таня отыскала, что сам Роберт Шуман в связи с появлением прелюдий Шопена сказал о нем: «Он есть и остается самым смелым, самым гордым гением нашего времени».
Машина отпечатала такой поэтический текст на музыку Восьмой прелюдии Шопена.
Нет рек без берега,
Нет жара без огня,
Без корня дерева
И без тебя меня.
Нет без тебя меня,
Как роз без запаха,
Как нет рожденья дня
С зарей на западе.
Порой мне кажется:
Застыну в камень я,
Пока не скажешь сам,
Что ты лишь для меня!
Что ты лишь для меня,
Судьбой намечено,
Сердечным пламенем
Дано навечно мне!
Таня испугалась. Только Машенька-машина знала ее сокровенное, только с ней языком математических формул поделилась она своим робким чувством к Евгению Кунегину. Она, Машенька, как бы стала для Тани той самой няней, которой пушкинская Татьяна читала письмо к своему Евгению. Таня Лагина никогда не решилась бы на такое безрассудство. Это сделала за нее в стихах на музыку Шопена безгласная машина-компьютер.
Будь что будет! Невозможно догадаться, что Таня «откровенничала» с электронными шкафами. Да, Таня всегда может это отрицать! Нельзя же шкаф считать живым существом, да еще и таким, которое выдает сокровенные тайны!
Кунегин распорядился перенести рояль в лабораторию, где помещалась Машенька. Таня пригласила известную певицу, сама аккомпанировала ей, готовясь к концерту.
Евгений Кунегин явился на концерт с иголочки одетый (как на премьеру в консерватории, шутил он). Даже принес два букета цветов. Один он вручил певице, а другой…
– Это вам с Машенькой, – передал он второй букет Тане.
Певица положила свой букет на рояль и спела первое произведение Машины на музыку Шопена.
Оно прозвучало откровением и для Тани и для Кунегина. И нежданно, к величайшей радости Тани, сблизило их, снесло какие-то преграды, стоявшие между ними.
Кунегин был оживлен, галантен, весел! Он торжествовал первую победу.
– Это ведь по-настоящему поэтично! не уставал повторять он, провожая певицу. – Конечно, это еще не Блок, но…
– Признаться, я не прочь познакомиться с этим поэтом, – смеясь, отвечала та.
В лабораторию Кунегин вернулся, едва не приплясывая.
– Ну, дорогая моя подопечная! Приглашаю вас отпраздновать нашу победу… в Абрамцево. Знаю там одно чудесное местечко, есть там парк и маленькая речка.
Речка, протекавшая через знаменитую усадьбу Аксакова-Мамонтова, была действительно маленькая.
– Наша Воря, не река, а горе! – шутил Евгений Кунегин, гуляя с Таней по заросшим берегам. Представьте-ка себе Аксакова, который сидел вот тут и писал свой трактат о рыбной ловле.
Таня наслаждалась хорошим настроением Евгения Кунегина, она была счастлива. «Ах, если б навеки так было!»
И по-особенному пленяли ее русские просторы, бугристые поля с лесистой каймой, извилистая зеленая поросль, за которой угадывалась невидимая речка.
Они забрели в лес. Запах был там пьянящий, у Тани кружилась голова. Они собирали незабудки. Таня восхищалась их голубой россыпью, а верный себе Евгений Кунегин принялся подсчитывать, сколько незабудок можно найти на одном гектаре абрамцевского леса.
– Сколько же? – смеялась Таня.
– 107 штук, – серьезно ответил профессор.
Они вернулись в Москву на электричке вместе с веселыми туристами и пели с ними смешные песни.
– Ну, дорогая моя подопечная, – прощаясь, говорил Тане Кунегин. – Давайте-ка теперь знакомить Машеньку с каким-нибудь композитором, более близким нам по времени. Найти бы этакую глыбу чувств, новатора, фантазера…
– Скрябин! – обрадовалась Таня. – Вы вспомнили, что я назвала его в числе своих любимых.
– Допустим, допустим. Может быть, я это и имел в виду.
– Хорошо, я буду знакомить Машеньку со Скрябиным.
– Валяйте. С каждым своим шагом вы приближаетесь к степени кандидата наук и вместе с тем приближаете человечество к передаче им эстафеты разума не просто умным компьютерам, а тонко чувствующим эмоциональным машинам типа Машеньки. Они воспримут все богатства человеческой культуры, а Машенька будет у них «прародительницей» Евой.
– Ева? – смеялась Таня. – Нет, она Машенька! И начался второй этап работы Тани в лаборатории Кунегина, вторая часть ее ненаписанного романа. Освещена она была музыкой Скрябина, которой наслаждав лась Таня, насыщая машину. Смелые его фантазии о сочетании музыки и цвета увлекали ее.
С трепетной надеждой ждала Таня следующего выходного дня, почему-то решив, что Кунегин снова пригласит ее в Абрамцево. Прошлая поездка казалась ей сном.
Но Евгений Кунегин молчал. Пришлось пойти ему на помощь:
– Евгений Петрович, – робко обратилась она к нему.
– Да? – отозвался он, перебирая ее бумаги с формулами.
– Вы помните незабудки?
– Какие там еще незабудки? – недовольно отозвался профессор.
– Ну, такие маленькие-малюсенькие цветочки.
– Извините, не знаю. Я плохой ботаник.
– Евгений Петрович! Да что вы, право! Вы еще подсчитывали, сколько можно найти незабудочек на одном гектаре абрамцевского леса. 107 штук.
– Ах, 107 штук! Так бы сразу и сказали, а то «незабудки». Чертовня какая-то! Кстати, не забудьте, что в научных экспериментах нужно быть смелее. А то вы скоро превратитесь в рабыню скромности.
– Рабыню скромности? – удивилась Таня. И вдруг отчаянно покраснела. Ей показалось, что Евгений Кунегин о чем-то догадался, самом запретном. Но, по-видимому, он просто ничего не помнил! Это было так обидно, что Таня, едва профессор ушел, готова была плакать.
Но нужно было работать, насыщать Машеньку. А как ее было насыщать, когда Таня была полна обиды на ничего не помнящего Евгения Кунегина?
И тогда Таня стала «беседовать», правда, на математическом языке, со своей Машенькой, как с близкой подружкой, поверяла ей девичьи тайны и обиды…
Евгений Кунегин ничего этого не знал. В назначенный день он явился прослушать новое произведение машины на музыку Скрябина. Но букетов, как в прошлый раз, не принес, забыл.
Знакомая уже певица спела Пятую прелюдию из 11-го сочинения Скрябина с такими стихами:
Ты не помнишь!
Ничего не помнишь!
Ни «Царицы скромниц»,
Ни всего, что сон лишь…
Дух берез и мяты
Надышаться просит.
На траве примятой
Незабудок проседь.
Мы бежим к реке,
Я держу в руке
Милый твой букет.
Вещих незабудок
Вечно не забуду.
Ты же не помнишь!..
Кунегин нахмурился и проворчал:
– Чертовня какая-то…
– Вам не понравилась музыка? – тревожно спросила Таня.
– Нет, музыка чудесная, тонкая, проникновенная. А ну-ка прочтите-ка мне еще раз это Машино стихотворение.
Таня послушно прочла стихи.
– Ошибка, – сказал профессор.
– Какая ошибка? – испугалась Таня.
– Я говорил «рабыня скромности», а тут царица скромниц. И вообще мы с вами с букетиками к речке не бегали.
– Вы считаете, что Машенька слишком поверхностно воспринимает поэтическую ситуацию? Я думала, Евгений Петрович, что, возможно, полезно будет насытить машину мыслями такого тонкого психолога, как Стефан Цвейг.
– Стефан Цвейг? – удивился Кунегин. – Он ведь не писал музыки.
– Зато писал о музыкантах и вообще тонко понимал человеческую душу, все ее изгибы, горечь, страдания, поэзию…
– Ну что ж, – задумчиво протянул профессор. – Пожалуй, это будет приемлемее, чем пересказ машине путевых впечатлений о посещении одной подмосковной усадьбы.
Таня не знала, куда деться от смущения, и пролепетала:
– Тогда я тотчас принесу Цвейга.
– Допустим, допустим. Какой математический вывод следует из этого сделать?
– Я имела в виду, что, может быть, появится когда-нибудь «Память сердца». – И добавила: «Память электронного сердца».
– Вы все еще надеетесь на электронное сердце?
– Но ведь это же тема моей диссертации!
– Диссертации, диссертации, – проворчал Кунегин. – Диссертация Царицы скромниц о букете незабудок в 107 штук. Как бы это «дитя» не оказалось мертворожденным. Ладно. Готовьте Машеньку к Цвейгу.
И он удалился, оставив Таню в полной растерянности.
И Таня стала насыщать машину произведениями Стефана Цвейга, а в лаборатории продолжала звучать музыка Шопена, параллельно с текстом воспринимаемая машиной.
В назначенный срок Евгений Кунегин задал Тане вопрос:
– Чем теперь вы с Машенькой меня ошеломите?
– Письмом Незнакомки.
– Вы с ума сошли, Таня! – возмутился Кунегин.
– Это же соавторство Машеньки со Стефаном Цвейгом.
– Чертовня какая-то! В средние века вас сожгли бы на костре.
– Разве вы на коне и в латах не отбили бы меня?
– Напротив. Подбросил бы смолистых дров в огонь.
– Не сердитесь, Евгений Петрович. Лучше прослушайте. Певица уже ждет.
Евгений Петрович уселся на стуле посередине комнаты:
– Будем считать – полный аншлаг, – объявил он. – Какая музыка?
– Четвертая прелюдия Шопена, – ответила Таня. – О ней говорится, что исполнена глубокой печали.
– Что ж, – вздохнул Кунегин, – печальте меня, печальте…
Певица спела:
Ты не знал, кто скрыт
вуалью тонкой,
не знал, что ты –
избранник Незнакомки.
Но, как в ее безумном сне,
ты вместе с ней
в шальную ночь забыл все сны.
У вас был сын!