Кстати, клетка, в которой мечется ферзь, довольно просторная – он безопасно может располагаться на четырех полях: c1, с2, a1, а2. Но не стоит ли черным пожертвовать своего незадачливого ферзя? Скажем, 8. Ф: Ь2, и теперь если белые возьмут ферзя конем – 9. К: Ь2, то 9. Кр: сЗ с выигрышем. Однако у белых есть лукавый промежуточный шах 9. КЬ5+ Крс4(29) и после 10. К:Ь2+ уже черным надо думать о ничьей.
И все же психологически трудно примириться с бесполезностью такого материального преимущества, как ферзь, имеющий по крайней мере четыре поля для маневра. Ведь с его помощью черный король в дуэли с белым всегда будет иметь запасный темп для оттеснения. Королю черных достаточно достигнуть полей f4 или f3. Тогда можно отдать ферзя на d1 и прорваться королем на е2 с выигрышем. Неужели черным не выполнить такого плана? Пусть на пятом ходу после шаха конем с сЗ король пойдет иначе: 5… Кре6 6. Kfd1 Кре5 7. Kpg4 Kpf6 8. Kpf4 с1Ф(30)! 9. Kpg4 Kpg6 10. Kpf4 Kph5! 11. Kpg3 Kpg5. Король оттеснен, желанное поле f4 близко! Но у белых есть ресурс – 12. Ке4+(31) Kpf5 13. КесЗ Фа1 14. КеЗ+ Kpg5 15. Kedl Kph5 16. Kph3 Kpg5 17. Kpg3 Фс1 18. Ke4+. Ничья!
Мы еще долго сидели в ЦДЛ, анализируя фантастическую партию из матча антимиров. В анализе деятельное участие принимал и главный редактор молодежного журнала. Он был человеком увлекающимся. С высоты своего огромного роста он с присущей ему энергией набросился на меня с требованием написать популярную статью о проведенном эксперименте. Он любил «научные сенсации», а меня считал мастером по таким делам.
И на этот раз я, может быть, рискнул бы на выступление в печати, если бы не все то, что последовало за памятным вечером. Посмотрев на экране вымышленную ситуацию на вымышленной планете, кинозрители расходились, не подозревая, что рядом за дверью произошло поистине фантастическое событие, но дальнейшее было еще фантастичнее…
Михаил Михайлович вызвал меня телеграммой в аэропорт, куда прилетал из командировки. Мы были с ним в очень хороших отношениях, но встречать его мне пока не приходилось, и я понял, что у него были на то веские основания.
Самолет «Панамерикэн» шёл на посадку.
Мне удалось прорваться на летное поле вместе с почитателями наших спортсменов, удачно выступивших за рубежом.
Дальше все было как в одном из популярных фильмов. По трапу вереницей спускались молодые, дышащие здоровьем парни, на лету подхватывая брошенные им букеты цветов.
Михаил Михайлович, подлинный герой фантастической эпопеи, сошел никем не замеченный, одним из последних. Мы обменялись с ним рукопожатиями.
– Но какова позиционная ничья! – сразу начал Поддьяков. – Два коня против ферзя! Каково?
Я недоуменно уставился на него. Откуда он знает? Я не сообщал ему текста партии!
– Гроссмейстер, – профессор назвал одно из самых громких шахматных имен, – в восторге от выдумки своего противника. Она поистине достойна Морфи.
– Как так Морфи? – запротестовал я. – Морфи играл черными, а позиционную ничью сделали белые.
Михаил Михайлович улыбнулся:
– Это у вас тут Морфи играл черными, а там, за океаном, Морфи играл белыми. Черными согласился играть лучший гроссмейстер Запада.
– Он поверил в ясновидение?
– Там многие этому верят. А вот как у вас тут поверили… – И он с улыбкой развел руками.
Я почувствовал себя уничтоженным.
– Значит, гроссмейстеры играли не с Морфи, а между собой? – упавшим голосом спросил я.
– Конечно. Иначе партии бы не было! Ведь мы же договорились сделать вклад в шахматную науку.
– Как же передавались ходы? А клерк из Нового Орлеана?
– Этот банковский служащий нам очень помог. Вы, конечно, помните об опытах с подводными лодками? На борту их находились перципиенты, угадывавшие карты, которые предъявляли им на берегу индукторы, находящиеся за тысячи километров.
– Да, я слышал, но не придавал им значения.
– И напрасно! Один из этих перципиентов и был нашим банковским служащим. Ему удалось установить контакт с вашей телепаткой. Оба думали, что общаются с прошлым и передают ходы великого Морфи. Хотя на деле связь с прошлым и не была установлена, результат эксперимента едва ли нужно считать отрицательным. Тем более что аналогичный эксперимент был проведен одним из американских космонавтов, находившимся на Луне. Правда, есть сомнения в чистоте эксперимента…
– Но у нас! Есть же шахматная партия!
– Что бы ни случилось, она украсит шахматные издания. Отчет же об эксперименте – в соответствующее отделение Академии наук.
– Кесарево – кесарю, – уныло сказал я и решил не писать для молодежного журнала статьи о победе над Временем.
Вместо нее я написал этот рассказ.
Народные артисты леса
Спасибо Иоганну Штраусу за сказку, спасибо народным артистам леса, исполнившим ее, спасибо певице Валерии Новиковой, 4 июля 1969 года заколдовавшей их.
У нас было принято рассказывать о необыкновенном. Нанта вечера мы шутливо называли «кают-компанией», хотя ни моря, ни корабля не было, зато были завидные слушатели.
Я всегда радуюсь, когда фантастические случаи происходят в жизни. И потому с особым волнением, охватившим меня в тот памятный вечер, рассказывал.
Все это действительно произошло не так уж давно в Москве, в Сокольниках. И я не боюсь сослаться на несколько тысяч свидетелей, сидевших в Зеленом театре или гулявших по соседним аллеям. Слышали-то они все! И каждый из них может поправить меня, если я дал волю фантазии. На этот раз я отказываюсь от нее. Жизнь порой бывает фантастичнее вымысла. И уж, во всяком случае, прекраснее!
Днем над городом прошла гроза с неистовым ливнем. Я ехал в машине по набережной, и трудившиеся на высшей скорости «дворники» не могли сбить с лобового стекла сплошную водяную пленку. Я чувствовал себя как в акваланге. Видимость улучшалась, лишь когда мы попадали под мост, откуда снова ныряли в воду, словно в подводном снаряде.
В этой бешеной гонке, когда над головой с каменных небесных склонов будто скатывались грохочущие скалы и разбивались в невидимых пропастях, сотрясая Землю, был отзвук двугорбого максимума солнечной активности.
В прошлом году, когда раз в тысячелетие совпали столетний и одиннадцатилетний солнечные максимумы, все надеялись, что ураганы, песчаные бури и всяческие капризы природы будущим летом наконец прекратятся. Но максимум на кривой солнечной активности был двугорбый, как верблюд! И второй горб приходился на нынешний год. Он сказался в наших широтах диковинными для июня холодами и неожиданными отзвуками прошедшей весны.
У нас в Абрамцеве до первых чисел июля в окно тянулись пахучие ветки сирени. Не поднималась рука их наломать. Я и так чувствовал себя, словно уткнулся лицом в исполинский букет. От его нежного запаха радостно кружилась голова.
Особый аромат у цветов запоздалых! Особый строй и у запоздалых песен, когда весенние напевы зазвучат вдруг летом!..
Припоминается мне громовая весна 1945 года, последняя весна войны. Как мы все ждали ее!
Вместе с передовыми танками мы ворвались на центральную площадь Вены.
Автоматчики в развевающихся за спиной зеленых плащ-палатках, нагибаясь, перебегали от здания к зданию. Дробно трещали очереди автоматов. Пахло гарью. К мостовой стелился дым.
Гитлеровцы, перепуганные и бесноватые, огрызались.
За моей спиной пылал знаменитый театр Венской оперы.
Горько было видеть покрытую клубами черного дыма каменную громаду, напоминавшую наш Московский Большой театр.
Весна всегда связывалась у меня с музыкой.
Когда столица Австрии была полностью очищена от нацистов, мне удалось побывать на знаменитом Венском кладбище, где я отыскал могилы Моцарта, Бетховена и Иоганна Штрауса.
Собственно, могилы Моцарта я найти не мог, потому что великий музыкант был похоронен в могиле для бедных, которую никто не знал. Много времени спустя поклонники гения установили на Венском кладбище плиту и выбили на ней его имя.
Неподалеку я увидел другую. Она прикрыла собой подлинную могилу еще одного величайшего музыканта с трагической судьбой. Это была простая гладкая плита с лаконичной надписью: «Людвиг ван Бетховен». Но как много она говорила!
И не очень далеко от этих памятных плит высился изящный мраморный павильон. Там, окруженный колоннами, стоял мраморный скрипач – баловень успеха, любимец Вены Иоганн Штраус. Он сумел вальсами завоевать мир, чего не удалось сделать с помощью пушек ни Наполеону, ни Гитлеру.
Три столь непохожие одна на другую жизни прославленных музыкантов своеобразно отразились здесь в камне, в мраморе.
Я смотрел на мраморного Иоганна Штрауса, и мне казалось, что он играет на мраморной скрипке свой вальс «Сказки Венского леса»…
Мне не забыть впечатления от впервые услышанной в 1939 году в Нью-Йорке блестящей разработки этого вальса. Я попал на премьеру кинокартины, которую мы впоследствии узнали как «Большой вальс». Подобно многим значительным художественным произведениям, она получила всеобщее признание много позднее, а тогда… увы, принесла разорение постановщику.
Помню, весь следующий день «Сказки Венского леса» звучали в моих ушах. Я скрывался от американской жары в прохладных залах советского павильона Нью-Йоркской международной выставки будущего, где работал. Выставка называлась «Мир завтра». Ее устроители рассчитывали поразить воображение посетителей. Ради этого сооружены были знаменитые трилон и перисфе-ра, здания в виде двухсотметровой иглы и огромного, размером с восьмиэтажный дом, шара, который будто бы покоился на водяных струях. Эти «архитектурные Пат и Паташон» должны были знаменовать грядущие устремления архитектуры. Там же зарыта была в землю сроком на пять тысяч лет «бомба времени» – крупнокалиберный снаряд из нержавеющей стали. В него поместили всевозможные предметы бьгта и техники того времени, начиная от модных мужских подтяжек, кончая киноаппаратом с фильмами и обращением к потомкам, написанным собственноручно Альбертом Эйнштейном. Великий физик сам присутствовал при отправке этой посылки в будущее. Однако не в этих поражающих и зазывающих сенсациях видели многие американцы свое будущее, не в новых марках холодильников и автомашин, призванных знаменовать с рекламных стендов грядущее. Будущее это еще наканун