Весь день Сяо шел по вязкому, илистому берегу вверх по реке.
Как нарочно, все встречные близ берега лодки направлялись не в ту сторону. Несколько шампунок прошло вверх, но все они шли на противоположный берег или куда-нибудь к ближайшей пристани. Некоторые шампунки хотя и плыли далеко вверх, все же их хозяева отказались взять странного маленького пассажира, направляющегося в далекий У-хан.
Так весь день Сяо без толку искал попутную лодку и все дальше и дальше удалялся от каменоломни.
Уже темнело.
Усталый Сяо остановился в безлюдном месте отдохнуть и перекусить. Скинул с плеч маленький мешочек, набитый всякой снедью и связками чохов – медных дырчатых монеток, наменянных на дорогу.
Сяо отыскал удобный камень и уселся на него. Вынул вкусную засахаренную мучную лепешку и жадно принялся грызть ее.
Ему вспомнилось почему-то, как он так же на берегу великого Ян-Цзы-Цзяна сидел на камне и грыз лепешку. Это был первый день на земле оставленного семьей речного мальчика… И камень показался Сяо похожим на черепаху. Но теперь знакомая земля не страшила его. За короткую жизнь маленький мальчик перевидел и пережил больше, чем другой взрослый человек.
Выступили звезды над Ян-Цзы-Цзяном, и их серебристые отражения рассыпались по воде. А маленький Сяо все сидел на камне и вспоминал свою большую, необычайную жизнь.
Вдруг он заметил огонек на реке. Это безусловно плыла лодка вверх по реке.
Огонек поравнялся с Сяо.
Мальчик вскочил и что есть сил крикнул:
– Подождите! Подвезите меня! Я хорошо заплачу!
По огоньку видно – лодка задержалась.
– Хао! (хорошо!) – донесся голос с лодки.
Сяо задрожал от этого голоса: в нем было что-то до боли знакомое.
Лодка повернулась и пошла к берегу.
– Ты опять, не заштопанная твоя голова, наступил мне на ногу!
Сяо замер, ясно расслышав ворчливый голос деда.
«Померещилось!»… – не верил Сяо ушам.
Недалеко от берега гребец ловко вильнул широким веслом, лодка повернулась тупой кормой и влипла в самый ил берега.
Сяо не мог вымолвить и слово от радостной неожиданности: перед ним в освещенной тусклым мерцанием фонаря лодке была вся его родная семья.
Даже заспанная сестренка Ку-Ня выглядывала из-за соломенного навеса… Сяо плакал и смеялся, переходя с рук на руки.
Маленькая прядильщица*
От Желтой до Голубой реки на огромном пространстве распласталась «Желтая земля» – жирный плодородный лесс.
Тысячи разбросанных поселков, сотни кропотливых муравейников-городов, опутанных морщинами узких улиц, живут пестрой трудовой жизнью на несметных просторах «Желтой земли».
Кое-где у проселочных дорог, веками на сажени вглубь протоптанные ногами пешеходов и гружеными арбами, ютятся сельские поселки в самой утробе земли.
Глинистая масса желтозема достаточно крепка, чтобы не похоронить под собой людские кровы вместе с их обитателями. Упорная почва вдоль и поперек изрыта множеством галерей, уличек, со ступенчатыми входами на поверхность земли…
Северная деревня «Тигровая ловушка», где родился Тин-Мин-Ху, была одним из таких подземных селений. Все имела в своем подземелье «Тигровая ловушка»: подземные трактиры, подземную школу и даже подземный храмик, посвященный местному богу – духу «Желтой земли».
В маленькой норке без окон и дверей, с входным отверстием на крутую галерею, похожую в дождевую пору на ручей, появление на свет Тина никого не обрадовало: в бедняцкой семье уже копошилось четверо детей мал-мала меньше.
И в своем детстве Тин знал лишь постоянный голод, колотушки со всех сторон, кротовую тьму да материнский плач…
Далекая теперь родина кажется Тину смутно-желтым сном… Все там желто: и люди, и глиняные фанзы, и земля, и редкие придорожные деревья, покрытые желтой пылью, и ручьи, размывающие желтозем, и все, все – желто-желто…
Особенно ярко помнит Тин «желтые ветры», когда со степей на край неслись неугомонно тучи плотной желтой пыли, закрывающей подчас самое солнце…
…Когда Тину исполнилось десять лет – полный рабочий возраст в бедняцкой китайской семье, – родители, чтобы не умереть с голоду, продали мальчика на много лет проходимцу-вербовщику Лю-Хан-Бину.
Из подземной убогой, но родной деревушки «Тигровая ловушка» Тин сразу же попал в страшный гигантский город машинных чудовищ, донебесных фабричных труб, летающих металлических драконов-аэропланов, в чужой город «рыжих дьяволов» (иностранцев), в Шанхай.
Далеко по ту сторону Голубой реки, на самом юге Поднебесной страны, там где Жемчужная река впадает в море, родилась Лю-Чьен в пловучей фанзе – на лодке, в жалкой семье «речных людей».
«Дочь – это только полсына», – говорит китайская пословица. И горе в той фанзе, где мать разрешилась от бремени девочкой: некуда девать лишний рот.
Вот почему воды Жемчужной реки уносят на своих волнах немало трупиков девочек-младенцев.
Но Лю-Чьен осталась жить. Как волчица, оберегала ее мать на груди своей от нападков сурового отца и не отдала дитя свое ненасытной реке…
Когда Лю исполнилось семь лет, мать умерла. Отец похоронил мать, вложив в гроб мужские туфли, чтобы в будущем воплощении, подруга его жестокой жизни родилась более достойным и счастливым существом, то есть мужчиной.
И, только после похорон матери, Лю впервые вступила своей крошечной ножкой на землю. Отец отплыл далеко вверх по реке и в пустынном месте высадил дочь на берег.
– Поиграй здесь, я приду за тобой, – сказал отец, не глядя в доверчивые глаза дочери, сунул в маленькие ручонки несколько рисовых лепешек и скрылся в зарослях гаоляна…
Истомилась ожидать отца Лю и, шатаясь от непривычки к земле, засеменила по берегу к тому месту, куда причалила лодка.
Но ни отца, ни лодки нигде вокруг не было…
Плачущую крошку Лю подобрали чужие люди, и, после множества мытарств, переходя с рук в руки, безродная девочка оказалась в том чудовищном логове «рыжих дьяволов» – в Шанхае, где с каждым годом вырастают трубы фабрик, куда со всей страны скупаются дети в рабство иностранцев.
Судьба бросила и южанку Лю и северянина Тина в тот же Шанхай… И здесь эти два заброшенные существа встретили друг друга.
Маленькая Лю работала прядильщицей на японской текстильной фабрике «Гай-Най-Кайша», а Тин – на английской спичечной фабрике.
Как-то в первый день Нового года – единственный нерабочий день в году для детей иностранных предприятий, – Тин забрел в роскошный иностранный сеттльмент.
Недалеко, у калитки, ведущей в сад, стояла желтенькая девочка, и на нее загляделся от нечего делать Тин.
Раскосые глазки китаянки жадно прыгали за узорчатую изгородь сада, где на песке играли красивые, разодетые белые девочки с такими же красивыми и нарядными, но не живыми, крошечными девочками-куклами.
Кукол китаянка увидала в первый раз и, чтобы лучше разглядеть их, она направилась к калитке – пройти в сад.
– Не иди туда! – испуганно-предостерегающе крикнул Тин, но желтая девочка не послушалась и переступила порог.
Ведь она неграмотна и не могла прочесть объявление над калиткой:
Ездить в саду на велосипедах по аллеям,
водить собак,
а также входить в сад китайцам
ВОСПРЕЩАЕТСЯ.
И тотчас бронзовая рука привратника-индуса грубо вышвырнула девочку за запретный порог, на улицу.
Девочка упала и разбила нос; на грязном желтом лице растеклись красные капли крови, смешанные со слезами…
Тин подбежал к девочке, помог ей встать, повел под тень деревьев, на тротуар.
– Ведь я кричал тебе; «не иди туда», – строго говорил мальчик плачущей китаянке, утирая полою синей кофты слезы и кровь.
В синей кофте брякнули медные чохи…
Тин, заслышав вдали заунывный визг звучащей раковины торговца сластями, кинулся на призывный манящий звук.
– Посиди тут и подожди меня, – крикнул он на ходу.
Вскоре у мальчика в руках краснели засахаренные мелкие яблочки, нанизанные на бамбуковые прутики, и к кофте липли желтые липучки, усыпанные зерном…
– Как тебя зовут?
– Лю-Чьен, – ответила девочка.
– На, Лю; это тебе, это мне… это тебе, это мне…
Мальчик поровну разделил вкусную покупку.
Сладости сблизили детей.
– Я сразу угадал, что ты – работница, как только увидел тебя, – заявил Тин, когда девочка, отвечая на его расспросы, рассказала о своей короткой, но жестокой жизни.
– Я тоже рабочий, – прибавил мальчик и тут же рассказал о Желтой земле, о подземной родине, о продаже в рабство и, наконец, о жестокой английской фабрике-тюрьме.
– У нас работают и не такие большие мальчики, как я… У нас сотни пятишестилетних детей. У вас, наверное, лучше работать, не пахнет противным белым фосфором, от которого пухнут все внутренности. Мой учитель – взрослый рабочий У-Бай говорит, что этот белый фосфор белые собаки, запретили употреблять на фабриках у себя на родине, а нас травят, проклятые дьяволы!
– Зачем ты их ругаешь? Если бы их не было, мы умерли бы с голоду… Они дают нам кров, пищу и даже немного денег…
– Молчи! – перебил мальчик Лю. – Я больше тебя знаю, что говорю… А, кроме того ты – девочка, значит, не должна спорить со мной, – всерьез рассердился Тин.
Спускающиеся сумерки примирили детей: обоим надо было спешить на фабрики, чтобы целый год изо дня в день прозябать в каторжном труде, не выходя вовсе за фабричные стены.
Текстильная фабрика «Гай-Най-Кайша» и спичечная, на которой работал Тин, оказались почти рядом, и дети, прощаясь, условились снова встретиться, поиграть на том же месте, на тротуаре, в тени запретного сада, на будущий Новый год.
Раз в году встречались Тин и Лю и весь свободный день проводили вместе.
Учитель мальчика У Бай не только грамоте обучал своего ученика, но и открывал ему глаза на с