Статья В. П. Правдухина «Искусство в стихии революции» содержит примечательное наблюдение общего характера, подкрепленное отсылкой к «Марфе Посаднице»: «Пролетариат еще не дал поэта своей эпохи. Поэты, вышедшие из крестьян, — Клюев, Есенин в первую пору своего творчества, Орешин, Клычков, сибирский поэт Ерошин гораздо больше дали поэзии... Сила поэтов в народных, просто человеческих образах, так, сила Есенина в поэме “Марфа Посадница” рождается потому, что он сумел революцию соединить с древнерусскими мотивами — с новгородской Марфой Посадницей» (журн. «Сибирские огни», Новониколаевск, 1922, № 1, март-апрель, с. 142).
Своего рода развитие этого тезиса дал А. К. Воронский: «Кротость, смирение, примиренность с жизнью, непротивленство <...> уживаются одновременно с бунтарством, с скандальничеством и прямой поножовщиной. <...> Все, что шло у Есенина отсюда, побуждало его писать в противовес елейным акафистам. В юношеской поэме “Марфа Посадница” Есенин призывает вспомнить завет Марфы, “заглушить удалью московский шум”, заставить царя дать ответ, разбудить Садко с Буслаем, чтобы с веча вновь загудел колокол. Все это звучит совсем не по-дедовски» (Кр. новь, 1924, № 1, январь-февраль, с. 275).
В 1925 году, повторив за В. Л. Львовым-Рогачевским и В. В. Сиповским общую характеристику поэмы («прекрасное, сильное стихотворение»), Б. Маковский писал: «Но уже здесь... выявляется характерное для Есенина как для крестьянского поэта. Это — власть “дедовских преданий”, засилие религиозного чувства. Марфа переписывается с богом, в качестве почталионов ей служат голуби — символ смирения и кротости» (газ. «Полесская правда», Гомель, 1925, 17 мая, № 111). Отмеченная критиком тенденция получила в редакционном послесловии к его статье более жесткую оценку: «...религиозный национализм продолжает лежать в основе чувствований Есенина...» (там же). Поэт был знаком с этими суждениями — вырезка из «Полесской правды» есть в Тетр. ГЛМ.
Под именем Марфы Посадницы в русскую историю (а впоследствии и в литературу) вошла вдова новгородского посадника И. А. Борецкого, выступившая в 1471 г. во главе части новгородских бояр против Ивана III Васильевича, великого князя Московского. Политика Ивана III, стремившегося объединить под своей эгидой русские земли в единое целое, привела в 1478 г. к падению «Господина Вольного Новгорода» и вхождению его в состав Русского государства. Марфа Борецкая была выслана в Москву (по другим сведениям, в Нижний Новгород).
Внуки Васькины — имеется в виду Василий Буслаев, один из героев новгородских былин.
Правнуки Микулы — речь идет о былинном богатыре Микуле Селяниновиче.
Дулейка (дулетка) — род верхней женской одежды; безрукавка с ватной подкладкой и накладными украшениями.
Извольно — своевольно, своенравно.
Поставник — шкаф, ящик.
Дикомыть — ловчая птица, выученная своему ремеслу уже после того, как она сменила оперение.
Ушук (см. в разделе «Варианты») — шорох, шуршание.
Микола
Бирж. вед., 1915, 25 августа, № 15047; Р16; Р18; Рж. к.; Р21; Грж.
Печатается по наб. экз. (вырезка из Грж.).
Датируется по Рж. к., где дата (1915) проставлена автором (о степени достоверности авторских датировок в Рж. к. см. в преамбуле к комментариям наст. тома). По свидетельству И. В. Евдокимова, в его распоряжении был экземпляр Р16 с другой авторской датой написания поэмы: «Август 1914 г.» (Собр. ст., 4, 378). В наб. экз. — помета: «1913».
Принятая датировка поэмы вполне согласуется с совокупностью сохранившихся документальных данных по предыстории ее первой публикации в Бирж. вед. Так, Л. В. Берман писал Есенину 26 июля 1915 г.: «Был как раз у Дмитрия Владимировича <Философова, редактора журнала «Голос жизни»>, когда (в июне) пришло от Вас письмо <ныне неизвестное> и стихи, которые читал, как всегда, с радостью и... немножко с завистью» (Письма, 203). Судя по всему, Есенин прислал тогда Философову для публикации свои новые сочинения. Еще до получения письма Бермана поэт узнал о внезапном закрытии журнала («Я очень жалею, что “Голос жизни” закрылся», — писал он В. С. Чернявскому 22 июля). Примерно после 15 августа Есенин обращается к Философову: «Мне очень бы хотелось быть этой осенью в Питере, так как думаю издавать две книги стихов. Ехать, я чую, мне не на что. Очень бы просил Вас поместить куда-либо моего “Миколая Угодника”. Может быть, выговорите мне прислать деньжонок к сентябрю». Из сопоставления приведенных сведений следует, что поэма «Микола» бесспорно находилась среди тех новых произведений Есенина, которые получил редактор «Голоса жизни» в июне 1915 г.
Философов выполнил просьбу поэта и переслал рукопись «Миколы» редактору Бирж. вед. М. М. Гаккебушу с сопроводительным письмом от 22 августа 1915 г.: «...прилагаю стихи Сергея Есенина, с его письмом на мое имя. Стихи этого талантливого поэта из народа печатались уже в “Русской мысли” и в “Северных записках”» (Письма, 306). Днем раньше он написал Есенину: «Стихи Ваши “Микола” я отправил <...> редактору “Биржевых ведомостей”. О судьбе их Вас извещу» (Письма, 205). Через несколько дней поэма появилась в Бирж. вед.
Ее датировка 1915-м годом подкрепляется также наблюдениями современных текстологов. Так, анализируя третью строфу третьей главки «Миколы», В. А. Вдовин полагает, что эти строки Есенина «исключают датировку стихотворения 1913 годом, ибо Россия вступила в первую мировую войну, как известно, лишь в августе 1914 года. Но стихотворение это не могло быть написано и в начале войны, когда русские войска одерживали победы и в откликах Есенина на войну преобладали мажорные тона <...>. В дальнейшем, примерно с середины 1915 года, в стихах Есенина появляются сосредоточенность, сдержанная скорбь и глубокое сочувствие к страданиям простых людей» (ВЛ, 1969, № 8, август, с. 191). Приведя далее библиографические данные о первой публикации «Миколы» в августе 1915 года, исследователь заключает: «Примерно в это время оно <стихотворение> и было написано» (там же). С доводами В. А. Вдовина соглашался Е. И. Прохоров (ВЛ, 1972, № 9, сентябрь, с. 187).
Автобиография Есенина (в записи И. Н. Розанова от 26 февраля 1921 г.) содержит краткие сведения о генезисе поэмы: «...в детстве я рос, дыша атмосферой народной поэзии. Бабка, которая меня очень баловала, была очень набожна, собирала нищих и калек, которые распевали духовные стихи. Очень рано узнал я стих о Миколе. Потом я и сам захотел по-своему изобразить Миколу» (Восп., 1, 442). Почти три года спустя (1 января 1924 г.) Есенин написал «Предисловие» к своему собранию стихотворений (издание которого тогда не состоялось). Б`ольшая часть этого текста посвящена разъяснению «щекотливого этапа» — религиозности автора: «Я просил бы читателей относиться ко всем моим Исусам, Божьим матерям и Миколам, как к сказочному в поэзии. Отрицать я в себе этого этапа вычеркиванием не могу так же, как и все человечество не может смыть периода двух тысяч лет христианской культуры, но все эти собственные церковные имена нужно так же принимать, как имена, которые для нас стали мифами: Озирис, Оаннес, Зевс, Афродита, Афина и т. д.».
Одно из первых публичных авторских чтений поэмы состоялось на вечере литературного общества «Краса» в Петрограде 25 октября 1915 г. В отчете о вечере «Красы» З. Д. Бухарова отметила, что в «Миколе» «живет, дышит, колышется вся до последней черточки наша деревня, с мудро-детскими верованиями, исконно-благолепной обрядностью, языческой, природной непосредственностью, трудовым п`отом и праздничным разгулом» (газ. «Петроградские ведомости», 1915, 4 ноября, № 247; подпись: З. Б.).
Было отмечено в печати и другое тогдашнее выступление Есенина с чтением «Миколы» — 19 ноября 1915 г. на первом вечере литературно-художественного общества «Страда» (газ. «Новое время», Пг., 1915, 21 ноября, № 14261, газ. «Петроградский вечер», 1915, 22 ноября, № 166).
В. Л. Львов-Рогачевский, назвав «Миколу» «прекраснейшей поэмой», подчеркнул, что «Микола Есенина — поэт и созерцатель, русский Франциск Ассизский, влюбленный в красоту Божьего мира». Далее критик продолжал:
«Своему Христу, Николе, он сообщает тепло и ласку чего-то родного...
— Я учился в селе Спас, — рассказывал он мне, — и путал в детстве молитву Богородице, читая вместо “Яко Спаса родила” — около Спаса родила <...>.
У этого поэта не византийские грозные лики, а радостные Франциски, благословляющие леса, поля и горы...» (Львов-Рогачевский В. «Поэзия новой России: Поэты полей и городских окраин», М., 1919, с. 72–73).
Три года спустя П. С. Коган писал: «Колыбель его охраняли Христос и святые, и до сих пор он продолжает их видеть среди родных лесов. <...> Ласковый угодник Микола, как и встарь, в лаптях и с котомкой на плечах ходит мимо сел и деревень. <...> В этом эпическом мире, откуда вышел Есенин, неведомы гордые пути организованной человеческой борьбы за свое счастье. <...> Господь с престола посылает Миколу, своего верного раба, обойти русский край, защитить там “в черных бедах скорбью вытерзанный люд”. <...> Вот эту смиренную Русь любит Есенин» (Кр. новь, 1922, № 3, май-июнь, с. 254–255; вырезка — Тетр. ГЛМ).
В книге А. П. Машкина поэма «Микола» была привлечена для иллюстрации следующего положения: в ранней лирике Есенина с деревенским бытом «органически срослась легенда про угодников божьих и других членов божественной иерархии до кроткого Спаса включительно. Здесь и путешествие господа-бога в одеянии нищего, <...>; здесь в лапотках и “милостник” Микола, с котомкой за плечами и с посохом в руке, бродит по земле для защиты скорбью “вытерзанного” люда <...>. Святители как бы входят в житейский обиход деревни поэта, сроднились, слились с ней...» (Машкин А. П. «Литература и язык в современной школе», Харьков, 1923, с. 50).
Чуть позже напостовец Г. Лелевич в категорической форме сопричислил Есенина к кулакам: «Довольством зажиточного крепкого крестьянства дышали первые книги Есенина, и, как подобает домовитому кулачку, Есенин насквозь пропитал эти книжки религиозностью. Телка у него уживается рядом с богородицей, кутья — с угодником Николой, аромат лугов — с душным запахом ладана. И на мир он глядит не только сквозь двери клети, но и сквозь церковные окна» (журн. «Октябрь», М., 1924, № 3, сентябрь-октябрь, с. 180–181; вырезка — Тетр. ГЛМ).