Одно из первых авторских публичных исполнений поэмы состоялось в Баку 3 октября 1924 года в студенческом клубе им. Сабира. В отчете об этом «вечере стихов» М. Х. Данилов сообщал, что «наибольший успех имели, конечно, “Москва кабацкая” и “Русь советская”» (Бак. раб., 1924, 6 октября, № 226; подпись: М. Д-ов; вырезка — Тетр. ГЛМ). Другой бакинский репортер писал об этом же выступлении Есенина следующим образом:
«Вдохновенно, горячо, с изысканным мастерством бросал он в черепа слушателей стих за стихом.
— Я дам всю душу октябрю и маю,
Но только лиры никому не дам
<цитата неточна: ср. текст в наст. томе>
Это красиво, а как поскоблишь, вскроется ложь: ведь душа поэта и есть его лира. Раз эту лиру, то, чем живешь, прячешь глубоко и только для себя, что же отдаешь ты Октябрю? Пустоту и больше ничего.
Поэт Есенин отделяет поэзию от жизни, отрывается от борьбы, приходит в страх от мысли, что надо служить массам. Он становится “ненужным” и сам сознается в этом, иначе не кричал бы он во все свое босяцкое горло:
— В своей стране я словно иностранец!
Поэт, насильно обращающий себя в пилигрима, более чем смешон. <...> Однако нельзя же всей спиной отворачиваться от жизни. Самые смелые странники не решились бы на это. Поэтому надо бросить в напряженные головы слушателей подкупающее признание:
Приемлю все.
Как есть все принимаю.
Готов идти по выбитым следам.
Красиво сложен этот стих, вдобавок можно всерьез подумать, что тут целое отречение от старого. Но это не так. <...> Есенин “ни в чьих глазах не находит приют” потому, что он опирается на самый безнадежный социальный слой, на среду босяков, проституток и дряблой части интеллигенции» (газ. «Труд», Баку, 1924, 5 октября, № 224; подпись: Циклоп; псевдоним не раскрыт).
В. А. Мануйлов, слушавший Есенина в тот вечер, запомнил один из штрихов авторского чтения: «Когда же речь шла о Демьяне Бедном, Есенин иной раз с подчеркнутым лукавством особо выделял псевдоним “Бедный”, превращая его в эпитет <имеется в виду строка “Поют агитки Бедного Демьяна”>» (Восп., 2, 181).
Первая группа откликов на печатный текст поэмы появилась в связи с ее журнальной публикацией. Обозреватель тифлисской газеты писал: «Среди многочисленных стихотворений выделяется “Русь советская” Сергея Есенина. Так часто повторяющийся в творчестве поэта мотив отрезвления после прошедшего “урагана жизни” и мотив самопереоценки выявлен здесь особенно отчетливо. Во внешней форме тот же уход от бурного имажинизма к спокойному пушкинскому стиху» (З. Вост., 1924, 19 октября, № 707; подпись: Н. И.). Схожая оценка была дана П. Ионовым: «Особенно замечательна по силе и вместе с тем удивительной простоте стиха “Русь советская”. Рисуя картины советской деревни, автор проникается покаянным настроением, остро чувствуя свою ненужность и чуждость новой родине» (газ. «Правда», М., 1924, 24 октября, № 243; вырезка — Тетр. ГЛМ). Г. Лелевич, в свою очередь, как бы продолжил эти слова: «Он, правда еще не в силах <...> запеть по-новому, но для первого шага немало и того, что он почувствовал величие нового, что он разглядел его.
Куда пойдет теперь Есенин? Бесполезно гадать — жизнь покажет. Если он вернется на путь певца старой деревни или кабацкого разгула, он будет конченый поэт. Если же он пойдет далее по своему новому пути, — революция получит нового, чрезвычайно талантливого поэта. Пожелаем ему успехов на этой новой дороге» (журн. «Октябрь», М., 1924, № 3, сентябрь-октябрь, с. 182; вырезка — Тетр. ГЛМ).
С. П. Постников начал свою рецензию на IV–VIII книжки Кр. нови (1924 года) такими словами: «Когда рассматриваешь книжки журнала, всегда хочется найти такую вещь, которая была бы безусловно хороша, которая бы сама за себя говорила; достаточно указать на нее читателю без всякой похвалы, и он воспримет ее как настоящую вещь, как подлинное художественное произведение. Такой вещью в лежащих передо мною книжках “Красной Нови” являются стихи Есенина. Когда снова перелистываю я эти книжки, перечитываю отдельные отрывки из рассказов и повестей, то невольно опять и опять возвращаюсь к Есенину. Судите сами. Вот отрывок из стихов его “Русь советская” <приведены первые 39 строк и часть финала>» (журн. «Воля России», Прага, 1925, <кн.> III, с. 164). И далее: «Есенин называет себя “российским скандальным пиитом”. Для нас в этом нет ничего нового. В русских людях, и особенно талантливых, скандального элемента всегда было много. У Есенина этот элемент носит вполне современный характер: он дебоширует в голодные годы в различных “стойлах” поэтов, ночью бегает по Москве с ведром краски и переименовывает старые улицы на Есенинские и Мариенгофа; но ему мало Москвы: он скандалит вместе с Дункан по Европе и Америке с тем, чтобы возвратиться на село и сесть с поклоном на деревенскую скамью. Хорошо, если и реакция на это озорство тоже будет русская, т. е. муза его станет глубже и проникновеннее. Так, по крайней мере, было всегда у русских» (там же, с. 166).
Напротив, несколько саркастических слов в связи с «Русью советской» тогда же обронила З. Н. Гиппиус: «...Есенин, в похмельи, еще бормочет насчет “октября”, но уж без прежнего “вздыба”. “Кудри повылезли”, и он патетически восклицает: живите, пойте, юные!» (газ. «Последние новости», Париж, 1925, 22 февраля, № 1482; подпись: Антон Крайний).
Не обошла поэму Есенина своим вниманием и советская сатира: «...“пиит” (старенькое слово, специально для рифмы пущенное!) сетует: “И некому мне шляпой поклониться”. А вы бы, товарищ Есенин, попробовали головой кланяться!» (журн. «Крокодил», М., 1924, № 101, с. 6, без подписи; рубрика «Вилы в бок»). Со слов В. А. Мануйлова известна реакция Есенина (сентябрь 1924 года) на подобную же претензию В. Л. Львова-Рогачевского: «Этот педант уверял меня, что шляпой никто не кланяется, кланяются, мол, только головой. Не понял он, что тут все в этой шляпе!» (Восп., 2, 173).
Сразу же по выходе Р. сов. М. Х. Данилов писал: «“Русь советская” — сборник последних стихов Сергея Есенина, разновременно помещенных в закавказской печати. <...>
В новых есенинских строках есть еще очень много отзвуков прежнего лубочного “мужиковства”, он все еще хочет видеть “Русь”, хотя бы и советскую, и чувствуя, что она уходит, не только грустно сознается в своей ненужности, но даже готов один идти “к неведомым пределам, душой бунтующей навеки присмирев”. Но это, конечно, только невольная рисовка поэта, отрезвляющегося от угарного похмелья творческого беспутства: книжка говорит о другом. <...>
Свежий советский ветер опахнул большую творческую душу Есенина, изболевшую, искалеченную кабацким надрывом.
И в струях этого ветра омылось чудесное дарование Есенина, зазвенело новыми песнями. <...>
И напрасно Есенин утверждает, что “октябрю и маю” он “лиры милой” не отдаст.
Он уже отдал ее, сам того не замечая» (Бак. раб., 1924, 25 декабря, № 294; выделено автором).
В 1925 году «Русь советская» не раз упоминалась как в работах, специально посвященных поэту и его новым книгам (Р. сов., Ст24, Стр. сов., И25), так и в обзорных статьях. О ней писали И. М. Машбиц-Веров (журн. «Октябрь», М., 1925, № 2, февраль, с. 144) и И. Н. Розанов (журн. «Народный учитель», М., 1925, № 2, февраль, с. 114–115; подпись: Андрей Шипов), А. К. Воронский (журн. «Прожектор», М., 1925, № 5, 15 марта, с. 26) и А. Лежнев (газ. «Правда», М., 1925, 15 марта, № 61; вырезка — Тетр. ГЛМ), Ф. А. Жиц (Кр. новь, 1925, № 2, февраль, с. 282–283; вырезка — Тетр. ГЛМ) и А. П. Селивановский (журн. «Забой», Артемовск, 1925, № 7, апрель, с. 16), Б. Маковский (газ. «Полесская правда», Гомель, 1925, 17 мая, № 111; вырезка — Тетр. ГЛМ) и А. А. Туринцев (журн. «Своими путями», Прага, 1925, № 6/7, май-июнь, с. 26), С. А. Селянин (газ. «Рабочий край», Иваново-Вознесенск, 1925, 28 июля, № 168; вырезка — Тетр. ГЛМ) и анонимный рецензент («Красная газета», веч. вып., Л., 1925, 28 июля, № 185; вырезка — Тетр. ГЛМ), В. А. Красильников (журн. «Книгоноша», М., 1925, № 26, 31 июля, с. 17) и Г. Лелевич (газ. «Ленинградская правда», 1925, 9 августа, № 180), Г. Г. Адонц (журн. «Жизнь искусства», Л., 1925, № 35, 1 сентября, с. 9–10; вырезка — Тетр. ГЛМ) и К. В. Урлин (газ. «Нижегородская коммуна», 1925, 1 октября, № 224), А. Я. Цинговатов (журн. «Комсомолия», М., 1925, № 7, октябрь, с. 64) и А. И. Зонин (журн. «Комсомолия», М., 1925, № 8, ноябрь, с. 53). Авторы этих работ — за исключением А. А. Туринцева — не выходили из того круга суждений о поэме, который был только что проиллюстрирован примерами отзывов 1924 года.
Наиболее развернуто изложили свое впечатление о «Руси советской» в 1925 году А. Лежнев и В. А. Красильников. В «Литературном обзоре» первого читаем: «...поэт разрывает заколдованный круг личной лирики и как будто впервые замечает то, чего прежде не видел: новую Россию. <...> Он, правда, еще не совсем разобрался в новом, смотрит на это новое со стороны, но все-таки как друг, а не как безразличный человек <...>. Идеологической эволюции поэта соответствует формальная его эволюция. <...> Поэт все дальше отходит от имажинизма к классическому стиху, к Пушкину» (ПиР, 1925, № 1, январь, с. 130). Мнение А. Лежнева не было, однако, разделено В. А. Красильниковым; «И в 24-м, заглянув к своим тополям, Есенин увидел: <...> старый хозяин деревни — старый быт ссутулился, одряхлел, и вот последние слова возвратившегося блудного сына <цитируются строки от «Вот так страна!» по «...сам я тоже здесь не нужен»>.
Новгородским удалым молодцом по прозванию Васька Буслаевич проходит жизненный путь поэт С. Есенин. В свое время пошутил он достаточно шуточек немалых и так же, как Васька, почуял необходимость свою “душу спасать”, прощенья просить. Оказалось, только не у кого просить ему прощенья, и ходит он нераскаянным грешником, пока не найдет какой-нибудь камень “мал-невелик”, где бы разбить свою голову.