Не хочешь ты повиноваться
И пропадаешь вдруг в лесу.
Хожу, ищу твои каменья,
Твой аметист, твой изумруд,
Твое цветное оперенье,
Но вижу, что напрасный труд.
— Что потерял? — смеются люди. —
Что собираешь в узелок?
— Помешан я на изумруде,
Что кинул мне Илья-пророк.
Все пальцем тычут на поэта
И прячут камешек в пращу.
И никому не надо это,
Что я о радуге грущу!
Ткачи
Люди, что нас одевают
В шерсть, и в сукно, и в шелка,
Целыми днями бывают
Возле машин и станка.
Это ткачи и ткачихи,
Это пролетариат,
Труд для них верный учитель,
Возрастом он староват.
Опытом он не моложе
И существует давно,
Ткет и брезент и рогожи,
Штапель и шелк-полотно.
Тянутся тонкие нити,
И возникает сатин.
Вот он! Красавец! Взгляните,
Марки его высоки.
Ткут и Калинин, и Вязники,
Кинешма, и Кострома,
Ситцы, как светлые праздники,
Просятся в наши дома.
Кузнец
Его наковальня — рабочее место.
Приблизишься — жаром тебя обдает.
Кузнец — это старый подручный Гефеста,
Весь день он у жаркого горна кует.
Удар! И железо податливо гнется.
Удар! И подкова в горячих клещах.
А мастер счастливо, устало смеется
И что-то уж новое держит в руках.
Все мысли его у горячего горна,
Все силы его — что-то сделать, сковать.
Глядит на огонь он задумчиво, гордо,
Углем бы его в этот миг рисовать!
Прожжен его фартук, а ворот расстегнут,
А мускулы ходят его ходуном.
Да, жизнь нелегка, но умелец не согнут,
Хоть он поседел, но силенка при нем.
Удар! И расплющена гайка в лепешку.
Удар! И готово большое кольцо.
Удар! И смеется: — Живем понемножку! —
И пламя багровое рвется в лицо!
Страда
В старину была страда,
Люди на поле потели,
Потому что города
Звать деревню не хотели.
Знай одно мужик — вставай,
От натуги лезь из кожи,
И при этом урожай
Был трагически ничтожен.
Вся-то техника — соха,
Вся-то сила — сивка-бурка.
Трудно, что таить греха,
Доставалась людям булка.
А теперь и трактора,
И комбайны, и моторы,
И деревне города
Помогать во всем готовы.
Белоручек в поле нет,
Там, как пчелы, дружным роем
И рабочий, и студент,
И артист картошку роют.
Хлеб — всеобщее добро,
Хлеб — всеобщая забота.
Современное село —
Всклень наполненные соты.
Нет страды, есть труд людей,
Их обязанность святая.
Труд сегодняшних полей
Никого не угнетает!
Пахарь на пашне
Пахарь на пашне
Царь-государь.
Пахарь на пашне
Лирник, кобзарь.
Пахарь на пашне
Широкоскул,
Плуг для него —
Это кресло и стул.
Сядет-присядет
За скромный обед,
Телом красавец,
Душою поэт.
В поле, под высью
Как он силен,
Светлою мыслью
Лоб осенен.
Смех его юный
В смоль бороде:
— Что ты задумал,
Вор-воробей?!
Хочешь посевы склевать?
Обожди:
Пусть поклюют их
Сначала дожди!
Пахарь — хозяин
Трудного счастья.
Просто нельзя им
Не восхищаться!
* * *
Осенний холодок на пригородной станции,
Покрикивает где-то птичья стая,
Поблескивает будка в красном панцире,
Посверкивает линия пустая.
Стерня повита тонкой паутиною,
Ушли с полей машины под навес,
Покрякиванье сытое утиное
Во мне рождает внутренний протест.
Самодовольство, сытость, потребительство —
Враги! И мне не быть у них в плену.
Все трубачи земли, в трубу трубите
И объявляйте сытости войну!
* * *
Бессонно звучит в Переделкине Сетунь,
Одна электричка сменяет другую.
Пронизан прохладой, росой в рассветом,
Всю ночь я сегодня не сплю в рифмую!
На станции тихо зевает кассирша,
От холода плечиками пожимая,
Берет мою мелочь и, не спросивши,
Дает мне билет на Москву машинально.
Я еду. В вагоне тесно, как в соборе,
Хотя обстановка отнюдь не святая.
Поэзия! Как мы сегодня с тобою
Пахали, трудились, очей не смыкая.
Нас всех, кто приехал, перрон не вмещает,
Но люди расходятся мало-помалу,
И вот уже радиорупор вещает:
На третьей платформе посадка на Нару.
Захлестнут людьми и людскою волною,
Шум жизни я слышу как шум водопада.
Надежная связь между ними и мною,
Что им, то и мне — и другого не надо!
Распахнуты крылья газет на витринах,
Роса убралась, и попрятались рифмы.
И в судьбах людей, как на бурных быстринах,
Чернеют подводные камни и рифы!
Снежная прелюдия
В. Кострову
Зажгу я лампу — снег летит в окно,
Свет выключу — в окне его шуршанье,
Остановись! В ответ непослушанье,
В характере, как видимо, оно!
Открою дверь, снег в ноги, словно пудель,
Толкну ногой, он сразу заскулит
И от скуленья пуще повалит,
Тут жалоба, что путь наземный труден.
Пойду пешком, снег перейдет на хруст,
Точь-в-точь такой бывает с кочерыжек.
Но что это?! Снег-пудель руки лижет
И тает в преизбытке верных чувств.
Сажусь в троллейбус, снег уж тут как тут,
Пристроился на плечике соседки.
Глядит, как горностай, с еловой ветки,
А на дворе его уже метут!
Сугроб, — куда там университет,
Зима богата нынче белым снегом,
На это было соглашенье с небом,
В таком согласье неустойки нет.
Всю ночь он вяжет скатерти для пира,
Глубокий и пушистый белый снег.
Окончена прогулка, я — в квартиру.
Снег — в форточку, летит за мною вслед!
Послание архитектору
Далеко ли до Кижей
Архитектору из Минска?
Дом в двенадцать этажей
Сляпал он, не зная риска.
Дом имеет силуэт
Древнегреческой гробницы,
Вот и весь его проект,
А другого он боится.
А-квадрат и Б-квадрат,
Вот и вся его затея.
Вот и весь его фасад,
Он безлик и он затерян.
Я квадрата не хочу,
Дайте круг и дайте эллипс.
Я решительно ворчу:
Квадратуры нам приелись!
Архитектор! Мы живем
Только раз. Учтите это.
Фантазируйте свой дом
С вдохновением поэта!
Не хотите? Вот те раз!
Вы стоите за коробки,
За дома, где нет прикрас,
Лозунг ваш: «Долой барокки!»
Далеко вам до Кижей,
До фантазии свободной
С квадратурою своей,
С геометрией холодной!
* * *
За синь моря,
За синь просторы,
За синь леса
Лети, мой стих,
Будь искренен
И будь раскован,
Чтоб радовать
Людей простых.
От зауми