— Вы же поели?
— Поесть-то поели, а выпить вот и забыли.
Веселый смех остальных поддержал рабочего.
— Водки хотите?
— А неужели воды?
Рабочие опять расхохотались.
— Ты ему сунь воды, — показал рабочий на обрюзгшее от водки лицо соседа, — а он тебе в морду, пожалуй.
Рабочие совсем развеселились.
— Да где же здесь достать водку? — спросил Карташев.
— Э-во! — ответил парень. — Только доставалки были бы, а то в один миг…
— Ты, что ли, пойдешь? — спросил Карташев.
— А неужто, — показал парень на опившегося, — его посылать? Туда-то он махом, а назад раком. Лучше я пойду.
— Тебя как звать?
— Тимофей, что ли…
Тимофей взял деньги и, пока приступал Карташев к разбивке, уже возвратился с водкой.
Другой рабочий позаботился и об закуске, забежав по дороге в баштаны и сорвав несколько огурцов.
— Вот что, ребята, — сказал Тимофей, — присесть надо.
И, обращаясь к Карташеву, сказал:
— Ты пять минут нам дай сроку, а потом мы тебе на рысях отзвоним тебе, — и танцса твоего, и бисестриц…
Карташева сильный соблазн разбирал при виде огурцов, только что, да еще воровски, сорванных с баштана. Всегда в детстве такие огурцы казались ему особенно вкусными. Он не утерпел и, поборов смущение, нерешительно сказал:
— Может быть, есть лишний у вас огурец?
— О?! — радостно ответил Тимофей. — Бери сколько хочешь, — у нас кладовая во какая.
Тимофей махнул рукой на всю даль баштанов.
Нашелся и нож, и соль, и темный пшеничный хлеб с особым ароматом.
Присев под дерево, Карташев разрезал огурец, посолил его, потер обе половинки и стал есть его с хлебом.
— Ну-ка, лети еще за огурчиками, — скомандовал Тимофей одному рабочему.
Выпив, рабочие заедали огурцами без соли и хлебом. Челюсти их медленно, как работу, жевали пищу.
— Еще один, еще два, — поднес Тимофей Карташеву в подоле рубахи огурцы.
Рабочие выбирали уже желтевшие огурцы, а Карташеву хотелось зеленых.
— Я сам себе выберу, — не утерпел Карташев и пошел сам на баштаны.
— Го-го! — пустил ему вдогонку Тимофей, — из наших, видно, тоже…
Как раз когда наклонился к огурцам Карташев и стал рыться в зеленой листве их, из-под которой сверкали желтые цветы, из шалаша вышел сторож с ружьем и медленно пошел к Карташеву.
Карташев сорвал три огурца и ждал сторожа.
Рабочие с любопытством следили за развязкой.
Когда сторож подошел, Карташев сказал:
— Вот мои рабочие и я сорвали десятка два огурцов. Рубля довольно за них?
— Я не хозяин, — ответил флегматично хохол-сторож, уже старик.
— Ну, — сказал Карташев, протягивая ему рубль, — что следует хозяину отдай, а остальное себе возьми.
— Хм… — сказал хохол, — хиба вин сдачу мне дасть? Отбере усе…
Тогда Карташев достал мелочь и сказал:
— Вот двадцать копеек отдай хозяину, а вот эти восемьдесят себе возьми.
— А за що?
— Да так просто…
— Хм…
Хохол еще подумал и, решительно отдавая деньга, сказал:
— Ни, не возьму.
— А водки хочешь?
— Хиба есть?
— Пойдем.
Хохол пошел за Карташевым, и рабочие угостили его водкой.
— На, диду, — сказал Тимофей.
Перед тем как выпить, хохол снял шляпу, перекрестился, лицо его сделалось ласковое, умильное, и, почтительно кивнув Карташеву, сказал:
— Ну, дай же ты, боже, що нам гоже, а що не гоже…
Хохол беспечно махнул рукой.
— Того не дай, боже…
Он выпил, крякнул и, взяв огурец, подсел к рабочим.
— Старый, дид? — спросил Карташев, принимаясь за новый огурец.
— Старый, — мотнул головой дед.
— Сколько лет? Годыв скольки?
— Не знаю… Помню ще Екатерину. В косах ходили солдаты, ще мукой посыпали их. А вшей, вшей в них, — не доведи, боже… Гайдамашку ще помню…
— Сам, чай, гайдамакой был, — подсказал Тимофей.
— Ни, чумаковал… Пара волов, воз соли два карбованца стоил, а теперь и за полтыщи не ухватишь.
— Ну, дид, еще горилки.
Дид опять встал, перекрестился, покивал на все стороны и, выпив, крякнул.
— Добра…
— Еще осталось… Кому отдать? Пьянице, — решил Тимофей и передал рабочему с одутловатым лицом.
Рабочие вставали; Карташев, съев третий огурец, тоже поднимался.
— Ну, дид, — сказал Тимофей, — иди спать теперь, а мы тоже уйдем: никто больше красть у тебя не станет.
— А що хоть и возьме кто? Всем у бога хватит. Только вот хлопоты мне с этим, — показал дид на двугривенный, — куда его сховать?
Карташев опять предложил ему деньги.
— Ну! — брезгливо махнул дид рукой и побрел к своему шалашу.
— Ну, ребята, смотри только как бока отбивать! — весело командовал Тимофей.
Кривая была быстро разбита. Последнюю кривую, когда уже солнце длинными лучами скользило по долине, Карташев разбивал на глазах у Пахомова, нагнав его.
Пикетажист и Сикорский остались далеко позади и не были видны.
Пахомов, кончив работу, стал и молча, сдвинув брови, смотрел, как на рысях команда Карташева, совершенно приспособившаяся, вела свою работу.
Карташев боялся только, как бы рабочие не начали при Пахомове свою болтовню и не выдали бы его, Карташева, начальственную слабость. Но самый строгий глаз не заметил бы малейшей непочтительности или чего-нибудь такого в обращении, что напомнило бы, что он, Карташев, вместе с этими самыми рабочими воровал сегодня огурцы с огородов.
Когда разбивка была кончена, Пахомов подошел ближе и внимательно, с видом знатока, смотрел на колья, обозначавшие кривую. Местность была открытая, пологая, красивая кривая ясно обозначалась кольями, и Карташев, затаив дыхание, следил за Пахомовым.
Он, очевидно, остался доволен, но ничего не сказал и только, сильнее сдвинув брови, буркнул:
— На сегодня довольно. Идем в эту деревню.
Пахомов с Карташевым пошли вперед, а рабочие, значительно отстав, смешавшись с рабочими Пахомова, шли веселой гурьбой.
Напрасно ждал Карташев, что Пахомов хоть одним словом обмолвится… Так молча и дошли они до просторной молдаванской избы, чисто, опрятно выбеленной белой глиной.
На пороге избы уже стоял, выжидая, брат Сикорского и, согнувшись, почтительно пожал руку Пахомова.
— Все в порядке? — сухо спросил Пахомов.
— Все, Семен Васильевич, — ласково, с особым тоном почтительной фамильярности своего человека, ответил Сикорский.
— Ну, вот познакомьтесь, — буркнул Пахомов.
Сперва Сикорский важно было протянул руку Карташеву, но затем весело и с уважением в голосе крикнул:
— Кого я вижу? Один из столпов нашей революции в гимназии. Ведь, Семен Васильевич, — он, Корнев и Рыльский были наши самые первые главари, бунтари. Писарев, Шелгунов…
— Вот как, — ответил односложно Пахомов, усаживаясь на широкую деревянную скамью и скользнув с любопытством по Карташеву.
— Да как же? Наши светила…
— Ну, вот, — смущенно отвечал Карташев, и польщенный и с тревогой думавший, как посмотрит Пахомов на то, что он когда-то был бунтарем.
Изба была просторная, прохладная, с чисто вымазанным глиняным полом, с сильным и приятным запахом васильков. Посреди избы уже стоял накрытый стол, на нем тарелки, деревянные ложки, водка, вино, разные закуски.
— Не взыщите, как умел, — говорил Сикорский.
На что Пахомов только сильнее сдвинул брови, и Карташев, внимательно наблюдая его, не знал, что это значило: доволен он или нет?
Когда пришли младший Сикорский и пикетажист, сели ужинать.
Младший Сикорский, войдя, сделал презрительную гримасу и жест в воздухе.
— Семен Васильевич, — сказал он, — вы бы его дубиной, — указал он на брата. — Что он тут за разврат развел? Закуски, анчоусы. Тварь!
Старший Сикорский, только растерянно оглядываясь на всех и мигая маленькими глазами, повторял:
— Ну вот, ну вот…
Пахомов нервно, громко и коротко рассмеялся и опять уже угрюмо сказал:
— Ну, будем есть.
— Я сейчас, — ответил младший Сикорский.
Он ушел, вымыл лицо и руки, расчесался и возвратился к столу, когда уже ели борщ из свежей капусты, помидор и утки с салом.
Младший Сикорский сделал еще раз пренебрежительный жест, показав на закуски, причем у старшего брата Леонида опять появилось испуганное выражение лица, и принялся за закуски. Он ел сардинки, пикули, икру. Ел помногу.
Леонид сказал:
— Ругал меня, а один ест закуски.
— Не пропадать же, — ответил младший брат.
— А ты лучше суп ешь. Всегда вот так: закусок наестся, а остального не ест.
На второе подали синие баклажаны по-гречески.
— Это я буду есть! — сказал младший Сикорский и, обходя борщ, наложил полную тарелку баклажан. — А кайенский перец есть?
— Есть и кайенский, — с гордостью ответил старший брат. И, обратясь к Пахомову, жалобно сказал: — Вот так он всегда, Семен Васильевич: ворчит, что много, а чего-нибудь не окажется — ругаться начнет. Больше, господа, ничего нет.
— А чай будет? — спросил Пахомов.
— Эй, Никитка, живо самовар! Убирай все тут…
Никитка, проворный и глуповатый парень, быстро стал приготовлять чай.
Старший Сикорский, наклонившись к Карташеву, в это время громким шепотом говорил:
— На все руки парень… Раздобудет хоть черта из ада.
— И девиц? — иронически бросил младший брат.
— Ну да, кому они нужны, — засмеялся, краснея, старший брат и, впадая опять в благодушный тон, весело прибавил: — Написал записку ко мне и подписал: «Ваш всенижайший раб Никитка — как собака преданный».
— А ты и рад? Тебе бы поручить, — снова рабство завел бы.
— Вовсе не завел бы, но приятно встретить преданного человека.
— Э, дурак! Ну с чего он будет тебе предан?
И столько было презрения в тоне младшего Сикорского, что тот опять покраснел, замигал усиленно глазками и уныло замолчал.
Карташеву было от всей души жаль старшего Сикорского.
— Я чай пить не буду, — сказал младший Сикорский, — а пока светло еще, выверю инструменты. Вам тоже выверить, Семен Васильевич?