— И не мечтай, что такой плакса, как ты, станет когда-нибудь Белой Розой.
Это помогло. Мальчик замолкает, а Ева Лотта быстро и ловко надевает на него кеды. Калле склоняется над ним и умоляюще говорит:
— Расмус, нам опять нужно удирать! Может, нам придется жить в отличном шалаше, где ты уже ночевал! Тебе надо бежать изо всех сил!
— Ничего подобного! И не собираюсь, — говорит Расмус, потому что так иногда говорит папа. — Ничего подобного! И не собираюсь. Чего придумали!
Наконец-то они готовы. Калле подбегает к двери и напряженно прислушивается. Все тихо. Похоже, путь свободен. Он ищет в кармане ключ. Ищет, ищет…
— Ой, ой, ой, — стонет Ева Лотта. — Только не говори, что ты потерял ключ!
— Он должен быть здесь, — отвечает Калле. От волнения у него дрожат руки. — Он должен быть здесь!
Но как ни ищи, а в карманах брюк пусто. Никогда еще в карманах его брюк не было так ужасающе пусто. Андерс и Ева Лотта молчат. Беспомощно кусают пальцы и молчат.
— Подумать только, неужели ключ выпал, когда они вчера вечером вносили меня сюда?!
— Да, почему бы ему не выпасть, когда все и так висит на волоске, — горько говорит Ева Лотта. — Этого и следовало ожидать.
Секунды бегут. Драгоценные секунды. Дети лихорадочно ищут на полу. Все, кроме Расмуса. Он тем временем принимается играть со своими лодочками, и они плывут по скамейке, на которой спал Калле. Скамейка — это бескрайний Тихий океан. Там, в бескрайнем Тихом океане, лежит ключ; Расмус поднимает его и превращает в капитана корабля, который называется «Хильда из Гётеборга». Это Никке так красиво окрестил корабль. Так назывался корабль, на котором Никке давным-давно плавал юнгой.
Секунды бегут. Калле, Андерс и Ева Лотта судорожно ищут ключ и чуть не кричат от волнения. Но Расмус и капитан «Хильды из Гётеборга» ничуть не переживают, ну просто ни капельки. Они переплывают бескрайний Тихий океан, и им так хорошо! До тех пор, пока Ева Лотта не срывает с криком капитана с его мостика и не оставляет «Хильду из Гётеборга» без хозяина посреди бурного моря.
— Быстрее, быстрее! — кричит Ева Лотта и отдает Калле ключ.
Он берет ключ и только собирается вставить его в замочную скважину… Но тут он что-то слышит и бросает отчаянный взгляд на Андерса и Еву Лотту.
— Слишком поздно, они уже идут, — говорит он.
Собственно говоря, сообщение это излишне, потому что на бледных лицах Андерса и Евы Лотты можно видеть: они слышали все не хуже его самого.
Тот, кто идет, торопится, страшно торопится. Они слышат, как ключ поворачивается в замочной скважине, дверь распахивается, и на пороге появляется совершенно обезумевший Петерс. Он бросается прямо к Расмусу и хватает его за руку.
— Идем! — бесцеремонно говорит он. — Да побыстрее!
Но Расмуса уже разозлили все эти глупые посягательства на его особу. Чего они тут ходят и хватают всех направо и налево? Сначала капитана «Хильды», а теперь его самого!
— А вот и не пойду, понятно? — яростно кричит он. — Убирайся прочь, глупый инженер Петерс!
Тогда Петерс наклоняется, крепко охватывает мальчика рукой и несет его под мышкой к двери. Мысль о том, что его разлучат с Евой Лоттой, Калле и Андерсом, смертельно пугает Расмуса. Он отбивается и кричит:
— Не хочу… не хочу… не хочу!
Ева Лотта закрывает лицо руками и плачет. Это так ужасно! Калле и Андерс тоже замерли и в отчаянии слышат, как Петерс запирает дверь, слышат, как он уходит, слышат крик Расмуса, который постепенно замирает вдали.
Но тут Калле приходит в себя. Он снова вытаскивает ключ. Терять им больше нечего. Они должны по крайней мере видеть печальный конец этой истории, чтобы потом все рассказать полиции. Потом, когда будет уже слишком поздно и Расмус с профессором окажутся где-то далеко, где шведская полиция уже ничего не сможет сделать.
Они лежат за кустами близ причала и горящими глазами следят за трагическим исходом этой истории.
Там — самолет. И туда приходят Блум и Сванберг, между ними — профессор. Пленник со связанными за спиной руками не оказывает ни малейшего сопротивления. Он производит впечатление человека, почти впавшего в апатию. Безропотно входит он в самолет, садится и равнодушно смотрит прямо перед собой. Тут из большого дома выбегает Петерс. Он несет Расмуса, а Расмус так же яростно отбивается и так же дико, как раньше, кричит:
— Не хочу… не хочу… не хочу!
Петерс быстрыми шагами проходит вдоль длинного причала, и при виде сына на лице профессора появляется выражение такого отчаяния, какое Калле, Андерс и Ева Лотта даже не могли предположить в человеке.
— Не хочу… не хочу… не хочу!.. — кричит Расмус.
Петерс в ярости бьет его, чтобы заставить молчать, и Расмус кричит так, как никогда в жизни еще не кричал.
И тут вдруг на причале появляется Никке — они даже не видели, откуда он взялся. Лицо у него багровое, кулаки сжаты. Но он не двигается, он только неподвижно стоит и смотрит на Расмуса с неописуемым выражением скорби и сострадания в глазах.
— Никке! — кричит Расмус. — Помоги мне, Никке! Никке, ты же слышишь…
Нежный голосок замолкает, Расмус отчаянно плачет и протягивает руки к Никке, доброму Никке, который умеет делать такие красивые игрушечные лодки из коры.
И тут происходит нечто невообразимое. Словно огромный разъяренный бык, Никке бросается вперед и мчится вдоль причала. Он настигает Петерса возле самого самолета и, свирепо рыча, вырывает у него Расмуса из рук. Никке наносит Петерсу такой удар в подбородок, что тот, качаясь, едва удерживается на ногах. А прежде чем он снова обретает равновесие, Никке уже бежит изо всех сил обратно вдоль длинного причала.
Петерс кричит ему вслед, и Ева Лотта содрогается от ужаса, потому что более страшного крика она не слыхала никогда:
— Никке, остановись! А не то стрелять буду!
Но Никке не останавливается. Он только крепче прижимает к груди Расмуса и мчится по направлению к лесу.
Тогда гремит выстрел. Еще один. Но Петерс явно слишком взволнован, чтобы тщательно прицелиться. Никке бежит дальше и вскоре исчезает в ельнике.
Вопль, который издает Петерс, вряд ли можно назвать человеческим. Вопль означает, что Блум и Сванберг должны следовать за шефом. И вот они все трое мчатся за беглецом.
Калле, Андерс и Ева Лотта по-прежнему остаются лежать за кустом, не спуская глаз с леса. Что происходит там, в ельнике? Когда ничего не можешь видеть, все кажется еще страшнее. Они слышат лишь ужасающий голос Петерса, который кричит и бранится, удаляясь все глубже в лесную чащу.
Тут Калле бросает взгляд в другую сторону. В сторону самолета. Там сидят профессор и пилот, охраняющий его и машину. Больше там никого нет.
— Андерс, — шепчет Калле, — можно мне взять твой нож?
Андерс вытаскивает из-за пояса охотничий нож.
— Что ты собираешься делать? — шепчет он.
Калле пробует острие ножа.
— Саботировать, — говорит он. — Помешать самолету подняться. Это единственное, что я сейчас могу придумать.
— Для человека с проломленным черепом не так уж и плохо, — подбадривающе шепчет Андерс.
Калле раздевается.
— Крикните несколько раз погромче, — чуть погодя говорит он Андерсу и Еве Лотте. — Пусть летчик посмотрит в вашу сторону.
И он пускается в путь. Крадучись, Калле делает большой круг между елями и приближается к причалу. А когда Ева Лотта и Андерс издают клич индейцев, он пробегает те немногие метры, которые остаются до причала, и соскальзывает в воду.
Он рассчитал правильно. Пилот бдительно смотрит в ту сторону, откуда доносится клич индейцев, и не видит, как мимо, словно молния, проносится тоненькое мальчишеское тело.
Калле плывет под причалом. Плывет беззвучно, как не раз плавал во время войны Роз. Вскоре он уже добрался до края причала и очутился у самого самолета.
Он осторожно выглядывает из воды и через открытую дверцу кабины видит летчика. Он видит и профессора, но что гораздо важнее — профессор видит его. Летчик неотрывно смотрит в сторону леса и не знает, что творится у него под носом. Калле поднимает нож и делает вид, что наносит несколько ударов, чтобы профессор понял, зачем он явился.
И профессор понимает. И догадывается также, что надо делать ему самому. Если Калле начнет орудовать ножом, в самолете, несомненно, раздастся шум, который не сможет не услышать пилот. Если его внимание не отвлечет еще худший шум с противоположной стороны…
Профессор берет на себя ответственность за этот шум. Он начинает кричать, скандалить и топать ногами. Пусть летчик думает, что он сошел с ума, — да, по правде говоря, просто чудо, что профессор еще не рехнулся.
При первых громких криках пленника пилот в ужасе вздрагивает. Он пугается от неожиданности. Потом свирепеет от испуга.
— Заткнись! — говорит он с каким-то своеобразным иностранным акцентом. Он не очень хорошо знает шведский язык, но это выражение он запомнил.
— Эй ты, заткнись! — повторяет он, и благодаря своеобразному акценту голос его звучит почти добродушно.
Но профессор продолжает кричать и топать ногами.
— Я буду скандалить сколько вздумаю! — кричит он, чувствуя в эту минуту, как в самом деле приятно топать ногами и шуметь. Это успокаивает его напряженные нервы.
— Эй ты, заткнись, — говорит летчик, — а не то я расквашу тебе нос!
Но профессор кричит не умолкая, а внизу, у самой воды, быстро и методично работает Калле. Совсем рядом с ним находится левый понтон самолета. И он раз за разом всаживает в него нож, ударяет всюду, куда только может добраться. Через множество маленьких дырок начинает просачиваться вода. Калле доволен своей работой.
«Да, да, в конце концов вам бы пригодился пуленепробиваемый металл, когда кругом все рушится», — думает Калле, плывя обратно под причалом.
— Эй ты, заткнись! — снова довольно добродушно говорит пилот.
И на этот раз профессор слушается его.
18
Вторник, первое августа, время — шесть часов утра. Солнце светит над островом Кальвён, над голубым морем, цветущим вереском, травой, мокрой от росы. Ева Лотта стоит в кустах, ее рвет. Неужели она будет плохо чувствовать себя всю жизнь всякий раз, когда вспомнит это утро? Ни она и никто другой из тех, кто был тогда на острове Кальвён, не забуду