— Никакого Тиволи, пока не выучишь уроки, — сказала она, когда все сели обедать.
— Ш-ш-ш, — успокаивал ее Расмус, — нам почти никаких урок…
Тут его прервала Крапинка. Критически посмотрев на его полную до краев тарелку и на миску с пюре и сосисками, которую он почти опустошил, она сказала:
— Послушай-ка! Вот везуха, что ты не прикончил еще и картофельное пюре. Так что, вижу, и для меня тут капелька осталась.
— Ой, прости, пожалуйста, я как-то не подумал раньше. Э-э… Мама, можно мне пойти? Да?
— В кастрюле на плите есть еще, — сказала мама. — Но никакого Тиволи не будет, пока не справишься с уроками.
— Ш-ш-ш… — снова повторил Расмус. — Нам совсем почти не задали уроков на завтра. И вообще я их уже знаю.
Он немного пожевал, прежде чем продолжить:
— И вообще я могу выучить их на переменке, вместо завтрака, вот!
— Так, — сказала мама, — вижу — все как всегда. Тебе вообще никаких уроков не задано, и ты их уже знаешь, и вообще можешь выучить их на переменке вместо завтрака. Ну и лафа же у вас нынче в школах!
Тут в разговор вмешался папа:
— Должен сказать тебе, Расмус, в мое время нам никогда не разрешали ходить в Тиволи, пока мы не вызубрим все — все эти реки в юго-западной Швеции: Вискан и Этран, Ниссан и Лаган.
— Может, нам вовсе вернуться в первобытные времена только потому, что я хочу пойти в Тиволи? — с горечью спросил Расмус. — Может, в Обществе родителей постановили, что пока ходишь в школу, то и веселиться уже ни чуточки нельзя?
— Так-так-так, спокойнее, — продолжал отец, отвлекая внимание от Тиволи. — Веришь ли, Расмус, я немножко хвастался тобой сегодня.
— Перед кем? — обеспокоенно спросил Расмус.
Он хорошо знал, как бывает, когда отец его начинает хвастаться своими детьми. Он слишком хорошо помнил, что сказал на днях папа старшему полицейскому, которого он называл СП, когда Расмус ненадолго заглянул к нему в полицейский участок:
— Не понимаю, как это у меня получились такие красивые и одаренные дети? Да, это, разумеется, заслуга Гуллан. Будь уверен, СП, эти дети получают отличное образование! Они кое-чему научатся и узнают не только реки Ниссан и Лаган и прочую мелкую муть. Ее пусть учат другие! Нет уж, мои дети получат солидное образование с «Sprechen Sie deutsch»[37] и прочей дребеденью.
А теперь папа сидел тут и ухмылялся, такой довольный, как всегда, когда говорил, что еще немножко похвастался.
— Перед кем я хвастался? Ну, разумеется, перед СП! «Будь уверен, СП, мой Расмус далеко пойдет в школе», — сказал я.
— Ха-ха, — засмеялась Крапинка, — лучше бы ты сказал, что он долго будет ходить туда.
И Расмус и папа неодобрительно посмотрели на нее.
— Тебе весело, да? — сказал Расмус.
— Патриция! — произнес папа, обращаясь к дочери. — Подумай, ты говоришь о моем сыне! О моем сыне, который как раз только что решил серьезно взяться за уроки после того, как проглотил столько свиных сосисок!
— Ш-ш-ш… — сказал Расмус.
— Вот именно! — вмешалась мама.
Потом некоторое время все молчали. Как обычно, в саду распевал во все горло маленький черный дрозд. Время от времени через открытое окно кухни вливался аромат сирени, беззастенчиво смешивавшийся с запахом свиных сосисок; этого было достаточно, чтобы Крапинка внезапно размечталась.
— Вообще-то я тоже пойду в Тиволи, да, пойду! — сказала она. — С Йоакимом!
— Все Йоаким, Йоаким да Йоаким, дался он ей!.. — тихонько проворчал Расмус про себя. — Вбила себе в голову!..
Но папа с восхищенным видом дернул Крапинку за лошадиный хвостик.
— Йоаким — это в него ты так здорово влюблена, а?
Крапинка выразительно кивнула:
— Да, все в него влюблены. Все, все до одной в зубрильне влюблены в него.
Расмус скорчил гримасу.
— Только не я, — сказал он. — А как у тебя вообще-то с уроками? — продолжал он. — Ты не удерешь в Тиволи, пока не вызубришь их, да будет тебе известно.
Крапинка расхохоталась:
— Будь совершенно спокоен.
Затем она повернулась к маме:
— Мама, после Тиволи мы репетируем дома у Йоакима, так что не тревожься, если я задержусь.
Расмус с возросшим интересом поднял на нее глаза:
— А что вы репетируете?
— У школьного оркестра «Pling Plong Players»[38] репетиция к весеннему празднику, который состоится в воскресенье.
Крапинка играла в этом оркестре на гитаре.
Расмус снова всецело занялся картофельным пюре.
— Вон что, а я-то думал, что вы с Йоакимом будете репетировать такие слова: «Какая ты милая, Крапинка, как я без ума от тебя!»
— Ха-ха! — рассмеялась Крапинка.
— Это Йоаким так говорит? — спросила мама.
— Да, представьте себе, — торжествующе произнесла Крапинка. — Все девчонки в школе влюблены в него, а ему нравлюсь я.
— Последние четверть часа — да, — подтвердил Расмус.
У Крапинки было мечтательное выражение лица.
— Когда я выйду, замуж за Йоакима, я больше не захочу, чтобы меня называли «Крапинка», а только — Патриция. Патриция фон Ренкен! По-моему, здорово!
— Потрясающе, — сказал Расмус.
Но мама покачала головой.
— Не болтай глупости, Крапинка, — сказала она.
Расмус взял миску, стоявшую рядом с Крапинкой.
— Желаете ли вы, фру баронесса, еще свиную сосиску, или я могу взять последний кусочек?
До этой минуты Глупыш тихонько лежал под столом у ног Расмуса, но тут звучно тявкнул, чтобы все знали, кому, собственно говоря, должен достаться последний кусочек. Расмус посмотрел на него.
— Да, Глупыш… да, сейчас! Мама, можно отдать Глупышу последний кусочек сосиски?
— Да, пожалуйста, — сказала мама. — Хотя, собственно говоря, Глупышу не разрешается клянчить за столом, ты это знаешь.
Расмус сунул Глупышу кусочек сосиски.
— Нет, собственно говоря, нет… но уж… пусть!
Затем появился десерт, и Расмус, когда подошел его черед, положил себе изрядную порцию. Он удовлетворенно посмотрел на свою тарелку, где большой розовый остров из ревеневого крема плавал в море белого молока. Ложкой проложил он канавку в ревене и вообразил, что это — Суэцкий канал. Некоторое время это его усиленно занимало и мысли его были далеко, пока он не услышал, как Крапинка спрашивает:
— А вы знаете, что у Йоакима есть…
Вот как, стало быть, Йоаким снова появился на горизонте! Вообще-то у Крапинки жутко однообразные темы для разговора.
— У него есть каталог, — сказала Крапинка и слегка хихикнула. — «Каталок дешевой распродажи»…
«„Каталог дешевой распродажи“ — это, вероятно, специально для мамы, — подумал Расмус, — ведь она так любит бегать по всяким распродажам». И верно, на лице у мамы сразу появился интерес.
— Что еще за «Каталог дешевой распродажи»? — спросила она.
— Каталог девочек, — сказала Крапинка. — Всех девочек, которые ему надоели, он вклеивает в «Каталог дешевой распродажи». Я имею в виду — вклеивает фотографии, которые от них получил.
— Да, ничего себе — хорошенькое у него маленькое хобби, — сказала мама. — И сколько понадобится времени, чтобы в этом каталоге оказалась ты?
Папа страшно разозлился:
— О, и не стыдно ему?
— Я? Я никогда не попаду в «Каталог дешевой распродажи», — сказала Крапинка, победоносно вздернув голову.
У мамы чуть дрогнули губы.
— Ты так уверена в этом?
— Да! — заявила Крапинка, и глаза ее заблестели, когда она произносила эти слова. — Я уверена! Потому что Йоакиму раньше никто по-настоящему не нравился. Он говорит: со мной все совсем по-другому.
— Это он говорит, да! — эхом отозвался Расмус, и целая гамма сомнений послышалась в его голосе.
— Да, но это же правда! — неожиданно воскликнула Крапинка. — Вообще-то, если он меня вставит в этот каталог, я умру, так и знайте!
Патрик похлопал ее по плечу:
— Ну-ну, спокойнее!
— Кстати о спокойствии, — сказала мама и пустила еще раз по кругу ревеневый крем. — Как у тебя сегодня, Патрик, не случилось ли чего-нибудь особенного?
— Канарейка фру Энокссон снова улетела… если ты считаешь это чем-то особенным, — ответил папа.
Мама засмеялась:
— Канарейки и пьяницы — это все, чем вы занимаетесь?
Папа энергично кивнул:
— Именно так. Именно это я и сказал не далее как сегодня моему СП. «Канарейки и пьяницы», — сказал я. — Скотланд-Ярд чистейшей воды.
Всем показалось это забавным, и, воодушевленный успехом, папа продолжал:
— А когда я отправлялся на свой дежурный обход, я сказал СП: «Слушай, СП, если в мое отсутствие прилетит какая-нибудь канарейка, попроси ее подождать».
Все снова рассмеялись, хотя Расмус неожиданно задумался:
— Хотя представь, папа, а если вдруг вынырнет какой-нибудь по-настоящему крупный мошенник, вы, верно, с непривычки все грохнетесь в обморок?
Но папа выпятил грудь и, похоже, ничуть не встревожился.
— Если вынырнет какой-нибудь мошенник, я тут же его и прикончу.
Расмус восхищенно посмотрел на отца:
— Вот было бы здорово! Тогда и мне нашлось бы что порассказать, когда Спичка начнет хвастаться, что его папаша был боксером. Спасибо, милая мама, спасибо, милый папа, за обед!
Сидя после обеда в своей комнате, он неистово зубрил уроки. Разумеется, это было совершенно ни к чему, но ведь с такой твердокаменной мамой другого выхода нет. Переварив в какой-то степени немецкий и биологию, он снова вышел на кухню. Мама и Крапинка как раз закончили мыть посуду, а папа читал газету.
Расмус счел наиболее разумным немного продемонстрировать свои только что приобретенные знания:
— Отгадайте, сколько желудков у коровы? Четыре! Вернее, отделов желудка: рубец и сетка, книжка и сычуг; вы это знали?
— Да, мы это знали, — ответила Крапинка.
— Но ты, во всяком случае, не знала, как они называются, — сказал Расмус.
И немного поразмышлял, прежде чем продолжить: