Хихикая, подняли они крышку ларя, где фру Андерссон хранила картошку, и общими усилиями вытащили мешок на пол.
— Но они, верно, побоятся приходить сюда раньше завтрашнего вечера, — с надеждой в голосе сказал Понтус.
Расмус думал то же самое.
— Это мы быстренько обтяпаем. Думаю, мы стащим кувшин.
Но это было не так-то легко обтяпать, как рассчитывал Расмус. Эрнст, верно, был недоверчивый тип, и его угроза поставить на мешок пломбу не была пустой болтовней. Там в самом деле была надежная свинцовая блямба, которую нужно было выломать, чтобы добраться до содержимого мешка.
— Это дело ерундовое, — сказал Понтус. — Я смогу сделать такую же блямбу, если расплавить несколько оловянных солдатиков.
Расмус покачал головой:
— He-а, заметят. Он поставил какую-то особую печать на свинец. Как он ее сделал?.. Похоже на монету.
— Мы тоже, верно, можем поставить туда печать, — сказал Понтус.
— Да, но не такую. Он использовал какую-то удивительно странную денежку… Дурак этот Эрнст, он подозрителен, как старый козел!
Они ощупали мешок, ощутили серебряные предметы под своими ладонями и искренне огорчились, что не могут хотя бы взглянуть на них.
Расмус размышлял.
— Знаешь что, — задумчиво сказал он, — можно, разумеется, разрезать мешок снизу, а потом сшить его.
Понтус хихикнул:
— Сдается, эту идею мы продадим Альфредо, так что Эрнст останется со своей свинцовой блямбой…
Магистр Фрёберг постоянно говорил, что есть люди, чьи идеи движут миром, ведут его вперед; должно быть, он имел в виду таких, как Расмус, — Понтус был в этом уверен.
— Знаешь, Расмус, ты вот такой — с идеями, — сказал он. — А я — я такой, который бежит за ножницами и иголкой с нитками.
Так он и сделал. Потом они принялись за работу. С некоторым трудом Расмус разрезал мешок, и когда они вытрясли его содержимое, в погребе фру Андерссон на некоторое время воцарилась благоговейная тишина.
— Елки-палки! — произнес наконец Расмус.
В том, что это была одна из самых замечательных антикварных коллекций серебра в стране, сомневаться не приходилось. Здесь было все: маленькие кубки и кубки побольше, чайники, и подсвечники, и табакерки — все из серебра; и еще маленькие изящные солонки — тоже из серебра, щипцы для сахара — из серебра, креманки для мороженого — из серебра… И еще тот роскошный кувшин, вызывавший аллергию у Крапинки, тот, в который Альфредо ставил букет сирени.
— Как по-твоему, что бы нам свистнуть? — спросил Понтус. — Может, лучше взять какую-нибудь мелкую безделушку, чтобы было незаметней?
— Чепуха! Кувшин не так уж и велик, — сказал Расмус. — Он немногим больше, чем мамина старая металлическая ступка у нас дома.
Сказав это, он вспомнил, что мамина старая металлическая ступка уже не у них дома. Ведь мама на прошлой недели отдала ступку на склад металлолома и купила новую, более удобную — поменьше.
Металлическая ступка! То была искра, от которой возгорелось пламя. Расмусу пришла в голову новая, блестящая идея!
— Послушай-ка, Понтус! — сказал он, но тут же смолк и немного поразмышлял.
Этот Антиквар-Акула, о котором говорил Эрнст и который явится сюда завтра вечером… Мешок будет запломбирован, когда его станут передавать ему, никто не увидит содержимого до этой минуты. Но прежде чем Альфредо и Эрнст отправятся в путь, они должны вернуть Глупыша… Когда они откроют мешок, Глупыш должен быть вне пределов досягаемости для всех покушений с их стороны… Да, все совпадает… Насколько он мог видеть, в его великолепной идее не было ни сучка ни задоринки.
— Знаешь, Понтус, — сказал он. — Мы обещали не ябедничать на них, но мы не обещали, что не стянем серебро. И теперь я собираюсь стянуть все вещи до единой!
— Ты в своем уме? — воскликнул Понтус. — Ты никогда не получишь обратно Глупыша! Страшно подумать, как они разозлятся — Эрнст и Альфредо!
— Они и не заметят, — сказал Расмус, посмеиваясь тихо и счастливо.
Удивленный Понтус спросил:
— Как это не заме…
Расмус прервал его:
— Не раньше, чем будет слишком поздно, — сказал он. — На складе Объединенного акционерного общества «Металлолом», пожалуй, металлолома столько, что хватит заполнить до краев этот мешок, а?
Понтуса словно молотком ударили.
Он даже не хихикал, он только в немом восхищении смотрел на Расмуса, более чем когда-либо убежденный в том, что такие, как он, движут миром, ведут его вперед.
«Маленькие мальшишки должны быть веселыми!» — сказал этот Альфредо… Жаль, что он не видел, какими веселыми были они, те двое, что, нагруженные табакерками, и подсвечниками, и кувшинами, передвигались челночным способом между погребом фру Андерссон и Объединенным акционерным обществом «Металлолом». Работали они быстро и методично. Серебро запихали в угол, где держали макулатуру и старые газеты, и прикрыли все вместе так, что ни один человеческий глаз не заподозрил бы, какое богатство спрятано внизу, под этой кучей. И они выбрали из металлолома то, что по тяжести и объему как-то совпадало с украденным богатством. А в конце им предстояло самое тяжелое — сшить полотнище мешка.
Расмус сидел на полу погреба скрестив ноги, как заправский портной, и трудился не покладая рук.
— Жаль, что я никогда выше «неуда» на уроках труда не получал, — сказал он.
— Думаю, ты и вправду Шьешь здорово! — сказал Понтус. — Это тот шов, который называется лангет?
Расмус взглянул на дело рук своих.
— Ой, никогда бы, пожалуй, и не подумал! Я-то считал, что это стебельчатый шов, хотя и не до конца был уверен. Но теперь, во всяком случае, — порядок!
Они положили мешок на место — в ларь, где хранилась картошка, и Расмус, словно желая подбодрить мешок, слегка хлопнул его на прощанье.
— Интересно, что скажет Альфредо, когда найдет записку?
Чтобы не возбуждать ненужных подозрений у похитителей серебра, они сняли свою фирменную вывеску. И теперь она, как скромный привет от них, лежала в старой металлической ступке. «Если вам необходим еще металлолом, обращайтесь безо всяких сомнений в Объединенное акционерное общество „Металлолом“. Владельцы Понтус Магнуссон и Расмус Перссон».
Понтус хихикнул:
— Да, хотел бы я видеть рожу Альфредо, в самом деле хотел бы! Но теперь, может, нам лучше смыться отсюда?
Ах, почему он сказал это только сейчас, когда было уже слишком поздно? Поздно смываться. Потому что в эту минуту они услыхали, как кто-то спускается по лестнице погреба. Их было двое, и один сказал:
— У тебя нервы слабые, Эрнст, такого с тобой никогда не было…
Расмус и Понтус в дикой панике неотрывно смотрели друг на друга. Теперь все кончено. Глупыш погиб! Серебро погибло! Никакого выхода из этих тисков не было.
«На помощь! — мысленно воззвал Расмус. — На помощь!»
Как бы в ответ на его мольбу на лестнице раздался грохот. Расмус схватил Понтуса за руку:
— Быстрее!
Они помчались изо всех сил и, когда Понтус снова захлопнул висячий замок, услыхали рассерженное ворчание Альфредо:
— Помоги мне, Эрнст! Эта лестница специально спроектирована так, чтобы люди ломали ноги!
Спасение пришло буквально в последнюю секунду. Сердце у них ушло в пятки; стоя в погребе, где находился их склад металлолома, они смотрели через щелки в стене, как Альфредо отпирает висячий замок, который они защелкнули несколькими секундами раньше.
— А теперь посмотри, Эрнст!
Ничего, кроме злобного бормотания Эрнста, они не услышали.
— А теперь посмотри, Эрнст! — повторил Альфредо. — Не будь так недоверчив к милой бедняжке Берте… Смотри, пломба не тронута, абсолютно не тронута.
Глава восьмая
Его первой мыслью, когда он проснулся утром в субботу, было: «Сегодня мне вернут Глупыша! Не завтра вечером или на следующей неделе, а сегодня вечером. И он снова будет лежать рядом со мной!»
Он слегка согнул ладонь, словно желая потрогать головку Глупыша. Он совершенно точно знал, какова на ощупь его жесткая шерстка. Память жила в его руке и была такой свежей, что он почти внушил себе: песик уже здесь.
Он ужасно тосковал по Глупышу, но, как ни странно, он больше не беспокоился. Когда этот день подойдет к концу, все его заботы улетучатся, он был в этом уверен и поэтому радовался.
Стоя у окна своей комнаты, он, насвистывая, натягивал на себя одежду. Сегодня хороший день… ничего, что идет дождь. Весь сад заволокло мягкой, серой, туманной дымкой. Лепестки опадали с яблоневых деревьев на лужайку, и все это походило почти на снег. А какое тихое было утро! Дрозд не пел, как всегда; может, дрозды не любят дождь?.. Обычно он и сам не любил его, но сегодня это было все равно — сегодня ему вернут Глупыша!
Жаль только, что нельзя рассказать об этом маме; она была так расстроена и обеспокоена, что почти плакала.
— Он никогда не пропадал так надолго, — говорила она. — Целые сутки… Куда он мог удрать?
Расмус, пытаясь утешить, погладил ее по щеке:
— Не беспокойся, мама! Вот увидишь: он вернется!
В школе у него был один из светлых дней. Он смог ответить на все вопросы, кроме одного, он получил обратно работу по чистописанию всего с двумя ошибками, а магистр Фрёберг сказал, что если бы Расмус Перссон использовал те умственные способности, которыми наделило его Провидение, он мог бы очень хорошо считать.
На переменах Понтус с Расмусом, стоя в луже на школьном дворе, тихо и таинственно беседовали друг с другом и неудержимо радовались, когда думали о Глупыше и о мешке, лежавшем в ларе, где фру Андерссон держала картошку.
К Расмусу даже вернулась способность жалеть Крапинку. Бедняжка Крапинка, она всегда прогуливалась на переменах с Йоакимом, а теперь торчала перед гимнастическим залом вместе с другими девочками из ее класса. Неподалеку же Йоаким беседовал с какой-то черноволосой девчонкой, которая жутко громко смеялась каждому его слову. Дурья башка, неужели он не видит, что Крапинка гораздо милее?! Не потому, что Расмуса интересовало, как выглядят девчонки, он был далек от этого, но когда Крапинка надевала свой зеленый дождевик, а волосы ее беспорядочно развевались, как бывает в дождливую погоду, она была, во всяком случае, самой хорошенькой на их школьном дворе. Это мог бы понять даже Йоаким с его скудным и жалким умишком. У Расмуса было большое желание подойти к нему, схватить его за благородный баронский нос и подвести к Крапинке, потому что она ведь, ясное дело, не могла жить без Йоакима. Расмусу хотелось, чтобы она была счастлива, как он сам. Все люди должны быть счастливы, мама и папа тоже, разумеется, если они еще не слишком стары для этого. Даже учителям желал он всего самого лучшего в тот день, когда ему вернут Глупыша.