— Красотка-то она красотка, да не про вас писана, — рассмеялся городской секретарь. — Даже Северино Сальватори пришлось убраться ни с чем, хотя другого такого шарабана с плетеным кузовом ни у кого в городе нет. Разве только от приданого откажетесь. Старик рад будет задешево сбыть ее с рук. У него скупость сильнее благочестия.
— Нет, старик и в самом деле благочестив, — возразил Савеццо. — Он и добрые дела творит. Старый Брабрá уже тридцать лет живет у него на хлебах. В Вилла-скуре каждое воскресенье после обедни раздают беднякам муку. Сама Альба раздает.
— Да, сама Альба, — подтвердил Альфо.
— А когда я пришел к нему с подписным листом, — заявил адвокат, назидательно подняв палец, — знаете, что Нардини мне ответил?
Все знали, но готовы были в десятый раз вознегодовать по поводу этого ответа.
— Он сказал, что с удовольствием даст деньги, лишь бы актеры не приезжали.
Аптекарь хватил кулаком по столу. В молчании остальных чувствовалось возмущение. И только красавец Альфо с простоватой улыбкой, обнажившей его белые зубы, сказал:
— А я все-таки женюсь на Альбе.
Никто не удостоил его ответом.
— Да и за аренду водопада, — напомнил кум Акилле, — он безбожно много взял с города.
— Сами виноваты, — сказал городской секретарь, пожав плечами. — Я лично был против электростанции, да и сейчас против. Но меня ведь не слушают, — добавил он, покосившись на адвоката, который сразу же замахал руками.
— Так что же мы — за прогресс или против? — взвизгнул он, борясь с одышкой.
— И кому мы обязаны прогрессом, — подхватил молодой Савеццо, — если не адвокату?
— Допустимо ли, чтобы в таком городе, как наш, — продолжал адвокат, — все общественные места освещались керосином? Какими глазами мы будем смотреть на приезжих, которые повалят к нам, как только откроется театральный сезон?
— Разумеется! — поддакнули все. Только городской секретарь всплеснул руками в потряс ими в воздухе.
— В том-то и дело! Раз у нас открывается театральный сезон, подавай нам и электрическое освещение, а когда мы, в подражание Венеции или Турину, празднуем День конституции, нам необходимы фейерверки, а это значит пустить на ветер ни более ни менее как пять тысяч лир. Так, одержимые манией величия, творим мы одно безумство за другим, и приведет это в конце концов к банкротству. Ах, господа, меньше всего я могу винить в этом нашего досточтимого мэра, синьора Августа Сальватори, который давно уже не у дел и никуда носа не кажет. Вот кто виноват!
И он ткнул пальцем в сторону адвоката, который от возмущения заерзал на стуле:
— Так как же мы — за прогресс или против?
Лейтенант поднес ладонь к уху:
— Кажется, тарахтит, слышите?
Все насторожились. Савеццо и Альфо бросились за угол дома и стали всматриваться вдаль. И вдруг оба закричали, приставив руки ко рту:
— Эй, Мазетти! Потише!
Слышно было, как под яростное щелкание кнута прогромыхала внизу по шоссе почтовая карета.
Пока она заворачивала к воротам, все припоминали те поистине чудовищные опоздания, которые позволял себе этот Мазетти; надо сказать, он не торопится домой к жене, — и когда он выехал на площадь, его встретили оглушительным свистом. Оба карабинера спешились и, сняв треуголки, принялись вытирать потные головы. Дилижанс с громом подкатил к зданию почты. Только теперь все увидели, сколько в нем народу: внутри сидело восемь пассажиров, девятый слезал с козел. Это был коренастый человек с профилем Цезаря, — если бы не отливающие синевой бритые щеки и какие-то особенно эластичные и четкие движения, коммивояжер мог бы вполне принять его за собрата.
Не успели лошади остановиться, как из дилижанса, в панике наступая на ноги своим спутникам, выскочили две монахини и с такой быстротой пустились вверх по уличке, ступеньками ведущей к монастырю, что кресты у них на четках так и подпрыгивали. Вслед за ними показался молодой человек с красивым бледным лицом и равнодушно огляделся по сторонам.
— Нелло! — окликнул его из кареты женский голос. — Помоги мне, пожалуйста!
— Нет, уж позволь мне, — сказал худощавый старик, одетый во все белое, и с юношеским проворством протянул даме морщинистую руку, на которой сверкал крупный брильянт.
— Да ведь это они, актеры! — возгласил адвокат. — Мне, как председателю комитета, полагается их приветствовать.
Он встал и, виляя задом, поспешил к почте. Следом, немного отступя, потянулись остальные.
Из дилижанса между тем выгружали смеющуюся брюнетку, но кто же — адвокат обомлел и остановился на полдороге, — кто поддерживал ее сзади, подхватив под мышки, как не барон Торрони, на красном лице которого задорно топорщились белокурые усы! Он повернулся — из его ягдташа торчали птичьи клювы — и высадил на тротуар еще одну даму, маленькое, невзрачное существо в грязно-сером плаще, висевшем на ней мешком, и с пропылившимися волосами. За ней с игривой, но смущенной физиономией вылез хозяин табачной лавки Полли.
— Эй, Полли, что с тобой? — окликнул его адвокат. Полли поспешил присоединиться к компании.
— Не спрашивайте! Одна из них чуть-чуть не поцеловала меня. Та большая, черная.
— Великолепная женщина! Воображаю, какой у нее голос! — воскликнул адвокат.
— Да, такую крикунью поискать надо. А уж каких анекдотов наслушался я сегодня в старой скворешнице, прямо рот разинешь. Я подумал: неужто монашки их уже слыхали. Не зря они молились все громче и громче, а сейчас глядите, как чешут.
— И что эти монастырские юбки повсюду треплются? — возмутился адвокат. — По всем дорогам только их и видно.
— Посмотрите на старика, — шепнул Полли. — Он накрашен.
Вся компания украдкой оглядела актеров. Адвокату теперь труднее было найти с ними общий язык, чем представлялось ему по юношеским воспоминаниям. Коренастый человек, слезший с козел, еще до некоторой степени внушал ему доверие, но сейчас он вместе с кучером был занят выгрузкой багажа. Остальным тряс руки барон Торрони, обещая прислать им свою дичь в гостиницу. Он угловато раскланялся, как настоящий кавалерист, и стал пробираться сквозь толпу служанок и детей. Как только он, щеголяя кожаными крагами, подошел к своему подъезду, оттуда прошмыгнула в храм какая-то черная фигура.
Между тем к дилижансу подходили все новые торговцы осведомиться о присланных товарах. Коммерсант Манкафеде давно уже разыскивал свои. Несмотря на жару, он был в своей обычной коричневой стеганой куртке. Его выпученный глаз на заячьем профиле упорно и лихорадочно высматривал что-то среди нагроможденных на крыше тюков.
— А где же керосин? — спросил он невозмутимо, тыча сухим пальцем в кучера Мазетти.
Тот даже подскочил от злости и, свесясь вниз, закричал, что за те гроши, какие ему платят, нечего с него столько спрашивать. У этих приезжих багажа хватило бы на целый поезд. Позади едет телега с пассажирами и грузом, там с божьей помощью будет и керосин.
От такого недружелюбного приема лицо его пылало еще больше, чем обычно; весь красный, стоял он под голубым небом и, угрожая толпе, возмущенно размахивал руками.
Манкафеде посмотрел на него прищурясь и повернулся к соседу.
— Полли, а твоя служанка опять дома не ночевала.
Хозяин табачной лавки зарделся.
— Эванджелина тебе сказала?
— Она, — уверенно и веско подтвердил Манкафеде. — А еще говорила, что к нам в город приедут актеры… Уж не они ли это? — Он сделал вид, будто впервые их заметил. — Моей Лине известно, что с ними должен приехать знаменитый тенор Джордано.
Услышав это, старик в белом внезапно повернулся к ним.
— Кавальере Джордано — это я! — сказал он просто и вместе с тем величественно.
Мгновенье, и адвокат тряс руку старого певца.
— Вы кавальере? Какая встреча! Вы, конечно, не забыли нашего знакомства в Перудже? Белотти, адвокат Белотти. Мы с вами частенько встречались в кафе «Старые друзья». Играли в домино, я все время выигрывал, и вы платили за мой пунш… Как? Не помните? Ну, еще бы, ведь прошло уже тридцать лет, чего только вы не перевидали за это время! Слава, женщины, грандиозные турне! Вот это жизнь! Здесь, в нашем захолустье, — но нет, вы должны узнать нас поближе: и у нас умеют веселиться, и у нас есть ценители искусства. Мои друзья сочтут за счастье с вами познакомиться. — Он кивком подозвал их. — Синьор Аквистапаче, наш аптекарь; синьор Полли, ваш давешний попутчик; синьор Кантинелли, рекомендую: он с исключительным мужеством командует нашими вооруженными силами… — И для того, чтобы не представлять приезжему своего противника, городского секретаря, он выхватил из стоящей вокруг толпы первого попавшегося. — Синьор Кьяралунци, рекомендую, искуснейший портной, он, кстати, играет в оркестре на валторне.
— И еще как играет! — раздался насмешливый блеющий голосок парикмахера Ноноджи.
Но долговязый костлявый портной без всякого смущения выступил вперед, неторопливым, чистосердечным взглядом окинул приезжих, а затем торжественно в пояс поклонился маленькой невзрачной особе в грязно-сером плаще, да так низко, что затряслись кончики его отвислых рыжеватых усов. Невзрачная стояла сама по себе, в стороне от своих смеющихся и перешептывающихся коллег; по оттянутым карманам видно было, что руки ее стиснуты в кулачки, а широко расставленные глаза испытующе и холодно оглядывали все прибывающую толпу, словно одна держава бросала вызов другой. При виде склонившегося перед ней портного лицо ее неожиданно озарилось детской улыбкой, и она протянула ему свою маленькую серую руку.
После этого портной пожал руку старому тенору, который, не глядя, обвел остальных певцов широким жестом, словно государь, представляющий свою свиту.
— Синьор Вирджиньо Гадди, баритон.
Коренастый, с профилем Цезаря, не вынимая руки из кармана, смешался с кучкой горожан.
— Синьорина Италия Молезин, сопрано.
Плотная брюнетка, сверкая белыми зубами, подарила всех улыбкой и, кокетливо передернув плечиком, отбросила на спину шаль; как и стоявшие в толпе девушки, она была в шали и без шляпы.