— Синьор Нелло Дженнари, лирический тенор.
Молодой человек повернул к женщинам свое лицо, поражающее матовой бледностью. И так как черты его были высечены выразительным и смелым резцом, оно произвело впечатление и на стоявших позади. Все заволновались и вытянули шеи. Кто-то громко сказал;
— Ну и красавец!
Он поблагодарил всех взглядом, спокойно, но с затаенной насмешкой, точно принимая заслуженную дань.
Затем кавальере Джордано повернулся к девушке, стоявшей особняком, и, чуть склонившись всем корпусом, сказал с подчеркнутым уважением:
— А это наша primadonna assoluta [7], синьорина Флора Гарлинда, артистка с огромным будущим, надежда итальянской лирической сцены.
Он выразительно посмотрел на компанию горожан. Адвокат, стоявший всех ближе, слегка попятился, но тут же пламенно приветствовал примадонну, на которую вначале не обратил ни малейшего внимания. Спросил, пела ли она уже в Ла Скала{23}. Она пожала плечами и скорчила гримаску, словно петь в Ла Скала ниже ее достоинства. Адвокат галантно расшаркался.
— Представляю, синьорина, каким вы пользуетесь успехом. От обожателей отбоя нет?
Она прыснула и отвернулась. Он покосился направо, налево, видел ли кто-нибудь его поражение, но вдруг зрители заволновались: кто-то прокладывал себе дорогу в толпе, усиленно выгребая руками поверх столпившихся зевак.
— Маэстро!
Тот пробрался вперед, с трудом переводя дыханье. Его щеки под редкой белокурой бородкой чуть порозовели. За улыбкой затаенного честолюбия проглядывал распиравший его гнев.
— Но ведь это просто… Разве не я здесь капельмейстер? Артисты прибыли по моему приглашению, и никто не дал себе труда позвать меня! Господин адвокат, я вынужден…
Адвокат добродушно потрепал его по плечу.
— Ничего, ничего, милейший Дорленги, все идет как по маслу. Я, как председатель комитета, вступил с этими господами в дружеский контакт.
— Но я не понимаю, как можно было без меня… Тогда уж сами и дирижируйте!
— Успокойтесь, Дорленги! — вмешался аптекарь, а хозяин табачной лавки Полли добавил:
— Охота волноваться по пустякам.
Но музыкант еще яростнее замахал руками.
— То есть как это по пустякам!.. Ага, кавальере! Ведь, если не ошибаюсь, вы кавальере Джордано. А меня зовут Энрико Дорленги, и я всего-навсего дирижер жалкой деревенской капеллы. Я сидел в своей каморке в укромнейшем уголке этого города, где ничего не видишь и не слышишь, и трудился над мессой, которую я еще нынешней осенью намерен исполнить в здешнем соборе. А эти господа между тем пожинали плоды моих трудов. Ибо я горжусь, кавальере, что это я пригласил вас выступить на местной сцене, вас и ваших коллег. Нечего сказать, пустяки! Если бы вы знали, какое это событие для бедного изгнанника, для обреченной жертвы…
Говоря это, он ходил со старым певцом вокруг дилижанса, и его прерывающийся голос то и дело тонул в гомоне толпы. Кругом кричали: «Браво, маэстро!» «Глядите, он совсем с ума сошел!» — восклицали другие. Большинство же, не зная, что здесь происходит, орало во всю глотку: «Эй, Мазетти!», обращаясь к кучеру, который совсем охрип, ругаясь, и теперь молча дергал вожжи, но тщетно — лошади не трогались. Какие-то мальчишки, пролезшие между колен у взрослых, исподтишка теребили и щипали его. Он замахивался на них кнутом…
Из-за дилижанса опять вынырнул капельмейстер, по-прежнему горячо жестикулировавший. Но тут он столкнулся с примадонной. Когда кавальере представил их друг другу, они обменялись взглядом. Музыкант словно онемел, молодая певица явно произвела на него впечатление; их протянутые для пожатия руки повисли в воздухе, и каждый отступил назад. После чего оба церемонно раскланялись: он, весь порозовев от затаенного честолюбия, она — все с тем же независимым видом, с каким одна держава бросает вызов другой. Капельмейстер проговорил:
— Я не осмелился бы и думать о «Бедной Тоньетте», если бы не рассчитывал на вас для главной партии, синьорина Флора Гарлинда.
Она милостиво улыбнулась.
— И ваше имя, маэстро, тоже находит все большее признание. Недавно в Сольяко директор Кремонези в моем присутствии сказал…
Он смотрел на нее голодными глазами. Но ее слова иссякли, как только он начал жадно впитывать их. Хозяин гостиницы Маландрини предложил примадонне одну из своих свободных комнат: высокий толстяк незаметно, ужом, пробрался сквозь толпу и любезно улыбался приезжим, безошибочно называя каждого по имени.
— Вас, кавальере, я помещу в мой салон для особо почетных гостей. К сожалению, я как раз жду одного постоянного клиента, коммивояжера, да еще у меня остановился приезжий без определенных занятий. А то я пригласил бы всех вновь прибывших дам и господ. Но для вас, синьорина Флора Гарлинда…
Примадонна отвергла приглашение; она не так богата, чтобы жить в гостинице.
— Директор Кремонези, — робко напомнил маэстро, — известен как человек со вкусом…
Но тут вниманием всех завладел парикмахер Ноноджи. Стоя на одной ноге, он сделал общий поклон и представился приезжим. В руках у него была болванка для парика, и он восклицал с нежностью:
— Посмотрите, какой парик! В таком парике вас ждет блестящий успех.
— Что я слышу! — сокрушался между тем хозяин гостиницы. — Кавальере уже договорился с городским секретарем? А синьорина Италия Молезин? По рукам, синьорина! Вы здесь самая очаровательная женщина…
— С его мнением считаются, — продолжал между тем капельмейстер. — Мне сдается, что из всех нынешних антрепренеров…
— А вы, синьоры, — надрывался щупленький брадобрей, — дотроньтесь до моей щеки и скажите, можно ли подумать, что здесь когда-нибудь росла борода. Вот как чисто я брею!
— Прошу, прошу также и вас, синьор Нелло Дженнари! Синьорина Италия и синьор Нелло! — воскликнул хозяин гостиницы. — Приветствую вас, как почетных гостей отеля «Лунный свет»! Мазетти — вещи уважаемых господ! Эй, вы там, расступитесь!
Какой-то полупьяный субъект позволил себе обнять на ходу плотную брюнетку, и та стукнула его веером по голове. При этом она засмеялась своим густым грудным голосом.
— Ишь веселая! — послышались голоса. — Славная девушка!
— А гляди, другая-то какая злючка! Ей только ведьм играть! — И женщины плотным кольцом обступили примадонну, уставясь на нее с откровенной неприязнью.
— Нет уж, на тебе я не женюсь, — заявил Альфо со своей неизменной глуповатой улыбкой.
Она серьезно оглядела его, не вынимая рук из карманов.
— На что ты мне нужен, красавчик!
— Какой там красавчик! — крикнула одна из женщин и ударила себя кулаком в грудь. — Разве его сравнишь с вашим тенором.
— Как есть святой отрок!
— Был бы у меня такой сын! Мой сущий ирод, да еще на мать с кулаками лезет.
— Взгляни на меня, мальчик, я тебя поцелую!
— Ах ты бесстыжая!
В толпе раздался звук пощечины.
— Браво! — закричали мужские голоса. — С ума посходили наши бабы!
— Я и сам не устоял бы на их месте, — пробасил аптекарь Аквистапаче, и множество звонких голосов со всех сторон, вблизи и вдалеке, закричали испуганно и блаженно, словно в светлом сне:
— Ах, какие глаза! Он смотрит на нас!
Он стоял один; товарищи, как бывало на сцене, когда публика только ему устраивала овации, отошли в сторону. Он стоял, скрестив руки на груди и приподняв плечи, и с легкой, чуть печальной улыбкой оглядывал толпу. Она отвечала криками:
— Да здравствует Дженнари!
Мальчишки визжали: «Ура!» Где-то раздались рукоплескания и, вспыхивая и ширясь, охватили всю площадь.
Тяжелый удар колокола оборвал аплодисменты, и когда с башни полились звуки «Ave» [8], все обернулись. Толпа раздалась двумя широкими крылами, и в самом конце улицы, образованной умолкшими людьми, открылась перед певцом голая церковная стена. Только здесь еще задержалась полоска вечерней зари. Вверху плыли одинокие звуки, внизу стояла бездыханная тишина, а там, в глубине, в полоске вечерней зари, одна, совсем одна, торопливым шагом шла женщина в черном. Невысокого роста, стройная, она слегка согнулась от быстрой ходьбы, и под черной вуалью, пронизанной закатным солнцем, Нелло Дженнари различил белый-белый профиль с упрямо опущенным веком. Она подошла к собору, поднялась по ступенькам между двумя львами, и на пороге готовой поглотить ее темноты сверкнул в лучах заката тяжелый узел ее отливающих бронзой волос — как вдруг она повернулась, вся повернулась, и посмотрела на простертую у ее ног живую улицу. А Нелло там, в самом конце этой улицы, уже опустил скрещенные на груди руки, и его нерешительный взгляд старался проникнуть сквозь дымку вуали, где смутно белел мрамор лица…
Еще мгновение, и звон умолк, толпа сомкнулась, точно ворота шлюза, и Нелло увидел перед собой физиономии, которые он успел уже начисто забыть.
Его товарищ, баритон, стоял перед ним и говорил:
— Я побегал тут кругом, искал комнату для своих. Если не быть очень требовательным, можно устроиться недорого.
— Кто была эта женщина, Гадди?
— Опять женщина! У тебя одни женщины на уме! Ах, Нелло, неисправимый Нелло! Ты не теряешь времени даром.
— Кто она?
— Да я никого не видел, голубчик Нелло! Что с меня спрашивать: я отец семейства, сколько у меня забот! Сейчас нагрянет вся моя орава, четверо душ, надо найти им какое-то пристанище. Я ищу некоего Савеццо, у него будто бы есть свободные комнаты.
— Никого не видел?.. А ведь ты, наверное… нет, не уходи, это крайне важно! — ты, наверное, прошел мимо нее.
— Да мало ли мимо каких женщин я проходил! И ты, Нелло, так же благополучно пройдешь мимо этой, как и мимо всякой другой. Ну, будь здоров!
И человек с профилем Цезаря степенно пошел своей дорогой. А тенор, не зная, куда девать себя, смешался с толпой. «Пройти мимо нее? — думал он. — Равнодушно разминуться с ней на дороге? Нет, это невозможно! Встретить ее — значит полюбить навек, навек!»