— Пожалуй, вы правы. — И адвокат повернул в обратную сторону. — Всегда надо держаться старых привычек. За последние двадцать семь лет я считанные разы не выходил утром прогуляться и льщу себя надеждой, что еще по крайней мере двадцать семь лет буду держаться этого правила.
Выйдя задворками, он по склону виноградника спустился на шоссе, еще густо исчерченное кружевной тенью платанов, и снял шляпу, чтобы вытереть обильный пот.
«Вот где легко дышится! Эта актерская братия не знает такого воздуха у себя в столицах… А барон, видно, не промах по части женского сословия. Говорят, когда он был на военной службе… в Рондоне у него будто бы растет ребенок… Подумаешь, невидаль! Если все сообразить, то и я, возможно… Сынишка Андренны — хотя постоянством она никогда не отличалась — что ни год все больше на меня смахивает, если только можно говорить о сходстве между мной и каким-то мужичонкой. Тогда я просто повалил Андреину в рожь… С актрисами тоже нечего церемониться…»
Он остановился и воровато посмотрел кругом, будто ища уже подходящего местечка, и снова вытерся платком. Пониже шоссе серебристые маслины террасами спускались к самой реке, омывавшей сверкающей лентой их черные корни. Вдали, меж стволами, белели деревенские строения, и казалось, что деревья и дома купаются в море, так густа была уже синева накаленной солнцем равнины. Сверху на адвоката глядел город — сверкающие стекла, белые, словно вставленные в темную зелень кипарисов стены, черные пещеры ворот.
«Куда же девался этот тенор? Уж верно, провел ночь где-нибудь в укромном уголке. Подумать только, что его могла пустить к себе жена моего же приятеля, из тех, кто дрыхнет как колода. Может быть, даже и Полли, ведь его не добудишься. Прошлой осенью было землетрясение, а ему хоть бы что. Пожалуй, это и по лицу заметно будет. Если мужчина рогат, это должно быть за версту видно. Хе-хе, что ни говори, а холостая жизнь имеет свои преимущества. Нет такого дома там, наверху, где бы актер не мог тешить черта, а у меня — шалишь!.. Ну, а Камуцци, как обстоит дело с Камуцци?»
Сияющее лицо адвоката вытянулось, когда он подумал о своем противнике, городском секретаре.
«Вот кто заслужил это, грубиян этакий, узколобый кретин! Сколько ни корчи насмешливую рожу, все равно, дружок, мы увидим, как у тебя надо лбом что-то прорезается! — Адвокат блаженно вздохнул: — Право же, утро хоть куда!»
«К сожалению, — подумал он тут же, — у милейшей синьоры Камуцци, кажется, нет оснований быть недовольной. Когда Северино Сальватори предложил покатать ее в своей плетушке, она, говорят, ответила: «Ни даже через площадь, до дверей собора!» А ведь он приглашал ее вместе с ее мамашей. Но Камуцци скромна и горда, она ни на кого не глядит и ходит только в церковь. Скоро она, чего доброго, совсем перемахнет на сторону дона Таддео… Нет, — вынужден был признать адвокат, — на нее надежды плохи… — Однако он сразу же воспрянул духом. — Но не надо пренебрегать и другими… Я лично не возражал бы, если б докторша… Вот уж распутная баба, сразу чувствуется! Прежде всего она слишком толста, чтобы быть добродетельной. Пусть только согрешит с этим актеришкой, а там посмотрим — собственно говоря, что такое актер и чем другие хуже? Признаться, у меня у самого были намерения… Не мешало бы показать ее муженьку, что сахар, который он будто бы у меня нашел, ничему такому не мешает. Подумать только, сахар, хотя бы и в самой чуточной дозе, у такого мужчины, как я. И мне будто бы надо принять меры! Я ему покажу, какие я приму меры! Ха-ха!»
Он потер руки, сделал пируэт и захохотал, словно бросая вызов городу. Но тут же задумался: город был сегодня не тот, что раньше. Многое еще вчера казалось бы невозможным. Конечно, и здесь не без того, что бывает в других городах. Не говоря уже о заведении на виа Триполи — вот и о прачках из предместья идет дурная слава, а уж кому-кому, как не ему, адвокату, знать, чем промышляет небезызвестная вдова некоего таможенного чиновника, якобы занимающаяся отделкой шляп. Недаром также в городе злословят на счет мамаши Парадизи и старика Манкафеде, а совсем недавно стали шептаться по поводу трактирщицы Маландрини и барона Торрони — хотя сегодня эта версия, по мнению адвоката, должна была отпасть. Но сейчас речь шла уже не о каких-то исключениях. Сегодня, когда по городу рыщет актер, ни на одну женщину больше нельзя положиться; и вот что было бы, пожалуй, пикантнее всего: пока барон обманывает жену с актрисой, пускай бы баронесса вознаграждала себя в обществе тенора.
Фантазия адвоката разыгралась, дух его воспарил над городом, как над собственным охотничьим заповедником. Он следовал за актером по пятам, провожая его в каждую спальню. Перед спальней баронессы ему пришлось преодолеть застарелую робость — впрочем, сегодня он шутя перескочил и через этот порог.
Омывшись в струях фантазии, он зашагал вперед, не замечая, как загребают воздух его руки и как из-под парика ручьями льется пот. И вдруг, уже за городской прачечной, на полдороге к Вилласкуре, он носом к носу столкнулся с тенором. Тот поклонился и хотел уже не спеша пройти мимо, но адвокат, задыхаясь, бросился к нему.
— Так это вы? Вы, собственной персоной?
— Да, я, к вашим услугам, — подтвердил актер.
— Ой ли? — И пергаментное лицо адвоката расплылось в циничной ухмылке. — Где уж нам знать, к чьим услугам вы готовы.
— Что вы этим хотите сказать? — вскинулся молодой человек. Лицо его приняло грозное выражение.
— Ничего, уверяю вас, ничего. Вы, я замечаю, гуляете, синьор Дженнари? Тоже ранняя пташка! Для меня, признаться, дело чести быть каждое утро первым на улице; но что стоит человеку вашего возраста разок подняться в пять часов утра, после приятно проведенной ночи!
— Мою ночь, — возразил со сдержанной враждебностью тенор, — трудно назвать приятной. Вчера вечером мне захотелось прогуляться, и я свернул с большой дороги. Но тут, как вы помните, небо обложило тучами, я заплутался и вынужден был заночевать где-то на винограднике. Как видите, я еще весь в глине.
Адвокат повернул его и внимательно оглядел.
— Удивительно! — Но затем лицо его приняло равнодушное выражение. — Итак, вы отдохнули. В таком случае проводите меня. Познакомьтесь с нашими окрестностями. Вилласкуру вы, конечно, уже видели, а?
— Не знаю, сударь, что это вы говорите. Я ведь доложил вам, что побывал там, внизу.
Адвокат укоризненно посмотрел на актера, вытащил карманное зеркальце и поднес к его лицу.
— Что вы делаете? — удивился тот и невольно заглянул в зеркальце. Он увидел глаза, обведенные кругами и потому сверкавшие чересчур мрачным огнем, и лицо еще более бледное, чем обычно. Из этой белизны зернистого мрамора ушла вся теплота, а черные завитки волос на лбу, густые полосы бровей и полные яркокрасные губы резко выделялись на ослепительно белом лице.
— Я отнюдь не хочу сказать, что вам не к лицу такой вид, словно вы провели бессонную ночь. Вас, молодежь, издержки ваших ночей только красят! Горе нам, зрелым мужам! Я это к тому говорю, что безмятежный сон на мягкой земле виноградника, в ночной прохладе, вряд ли оказал бы на вас такое действие. — Предупреждая гневную вспышку актера, он умиротворяюще простер обе руки. — Сударь, вы, кажется, принимаете меня за врага. А между тем я не враг вам, боже упаси! Напротив, меня только радует, когда молодые люди, особенно служители искусства, склонны повеселиться. Я, как убежденный холостяк, ничего от этого не теряю. Другое дело мои женатые друзья, им, конечно, будет труднее проявить такую снисходительность. — И адвокат отважился на улыбку. — Итак, я ваш друг, сударь, а если бы вы, — но вы для этого, разумеется, слишком джентльмен, — сочли возможным открыть мне, в каком доме нашего города провели вы эту ночь, то, поверьте, на адвоката Белотти можно положиться.
С лица тенора сразу сошла вся его воинственность, оно стало мирным и даже безучастным.
— Ах, так вы думаете, что я ночевал в городе? Ну что ж, пускай.
Он рассмеялся, и смех его прозвучал чисто и мелодично, как звон колокола. Адвокат довольно потер руки.
— Ну вот, мы уже понимаем друг друга. Да и как таким мужчинам, как мы с вами, не сговориться, когда дело идет о женщинах?
— Вы правы! — Тенор смеялся уже от всей души. Адвокат ткнул его пальцем в живот.
— Ах вы шутник! Так, значит, наш город понравился вам? Правда, он невелик, зато у нас процветают легкомысленные, галантные нравы. Наши дамы — но, я надеюсь, это останется между нами, холостяками?..
— Ну, конечно, говорите!
— С великим удовольствием! Кстати, та дама, у которой вы провели ночь, тоже, конечно, моя знакомая.
— Не сомневаюсь! — воскликнул актер, но теперь в его смехе сквозила горечь.
Адвокат пришел даже в какое-то исступление. Взмахами обеих рук он рассекал воздух.
— Вы бы удивились, если бы я порассказал вам кое-что о себе и о младших отпрысках некоторых наших самых уважаемых семейств.
Он остановился и посмотрел на молодого человека недрогнувшим взглядом.
— Изумительно, — заверил его артист, и они пошли дальше.
Когда адвокат немного отдышался, он деловито заметил:
— Не забыть бы купить яиц в Вилласкуре.
— Далась вам эта Вилласкура!
— Ну, вот вы опять нахмурились! Вам, верно, не нравится название: villa scura — унылая вилла. Я обычно запасаюсь там яйцами, чтобы не платить городской пошлины. Беру ровно две дюжины — для сестры. Это у меня вошло в обыкновение.
— Что-то я не вижу вашей Вилласкуры! Долго нам еще до нее тащиться?
— Погодите, вот обогнем гору. А пока полюбуйтесь на эти кукурузные поля, на эти оливковые рощи, вон они куда тянутся — до самой долины. Все это принадлежит к той самой вилле, которая вам так не угодила, уважаемый. Синьор Нардини главный производитель оливкового масла в наших краях: он продает триста гектолитров ежегодно. И хотя мы с ним в разных политических лагерях, я никогда не устану повторять, что дело свое он знает и оказывает великое благодеяние всему краю. Что касается его взглядов, то они достойны сожаления. Упрямый старик, назло всем, поддерживает местных клерикалов.