А ведь лет пять назад он мог, при желании, стать министром! Ему достаточно было выдать свою внучку за племянника досточтимого Мачели, — он крупная шишка в палате… И план этот провалился только потому, что Нардини спит и видит, как бы заточить Альбу в монастырь. Но что с вами? Вы испугались?
— Ничего я не испугался. Я наступил на острый камешек. Эти башмаки не для загородных прогулок.
— Ну, уж на дороги наши грех жаловаться. Шоссейные дороги находятся в ведении округа, еще и семи лет не прошло, как правительство ассигновало на их ремонт около ста тысяч лир. — Адвокат выстрелил этой цифрой, как из ружья. — Остается добавить, что все проселочные дороги — по моему настоянию и против желания городского секретаря — были при равном участии города и княгини Чиполла…
— Так у вас здесь имеется женский монастырь? — спросил тенор.
— Нет, почему же! Княгиня, чьим поверенным я имею честь состоять, живет в большом свете, в Риме, Париже… Но, разумеется, у нас есть и женский монастырь, хотя лучше было бы вместо него иметь что-нибудь путное. Я вам непременно покажу его. А что, вы горите нетерпением испытать свои чары на наших монашках? Вот молодец, все ему нипочем! Но на один вопрос вы обязаны мне ответить: дама, с которой вы были ночью, — полная?
— Как сказать!
— У меня, видите ли, наметанный глаз: вы как раз во вкусе полных женщин, они и самые доступные, как известно. Но вот и вилла, до которой вам казалось так далеко. И поскольку вы находитесь в обществе адвоката Белотти, никто не возбраняет вам, толкнув калитку и углубившись в эту аллею, насладиться запахом окаймляющих ее розовых кустов. — Адвокат шумно вздохнул: он увлекся новой темой. — Не кажется ли вам, что это сон? В глубине аллеи из роз и кипарисов — тихий дом с двумя выступающими вперед флигелями, таинственный дом, прячущийся в зеленоватом сумраке, под сенью горы. Не говорите мне, что такое расположение на северную сторону нездорово: я знаю это не хуже вас. Но зато как поэтичен этот полумрак с его влажной свежестью и шумом водопада — кстати, там, наверху, наша новая электростанция — не говоря уже о благоухании цветов. Ах, сударь! Цветы, музыка, женщины!.. — Внезапно он захрипел, сложив ладони рупором: — Эй, Никколо! Яйца!
И, пока слуга подходил, принялся вытаскивать из заднего кармана длиннейшую сетку для провизии.
— Но только свежие, Никколо! Да смотри не ошибись при счете. Ровно две дюжины! — И вдогонку: — Синьора Артемизия еще не забыла, как в одном из яиц, когда их подали на стол, оказался совершенно готовый цыпленок. — Покончив с делами, он подхватил тенора под руку. — Пойдемте же, друг мой! Но откуда у вас эта робость? Со мной вы можете чувствовать себя здесь как дома.
Нелло Дженнари пытался унять дрожь. Его испугали яркие краски роз, которые ночью, когда он стоял здесь на коленях, казались поблекшими. Этот дом в глубине, между обоими флигелями, был тогда темен, как самая ночь, и только вон в том уголке, неподвижный и нежный, еле-еле мерцал замирающий огонек, к которому он воссылал свои моления.
Адвокат повел его в сторону от дома, к белой балюстраде, уходившей наверх. Кусты, которые Нелло задевал на ходу, обрызгивали его росой, а выше — могильный запах вековых кипарисов, никогда не видавших солнца, заставил юношу вздрогнуть. Массивные деревья парами, точно вереницы сумрачных пилигримов, поднимались на гору и, отступая перед ущельями, разбегались в стороны, чтобы потом чахлыми, поредевшими рядами вскарабкаться на макушку. Мрачное, почти без окон, здание на вершине скалы как бы служило естественным продолжением ее серых уступов. Оно возвышалось отвесно над домом, охраняя его и угрожая.
— Монастырь, — объяснил адвокат. — Обитатели дома постоянно видят его из своих окон и могут каждый день желать монастырским юбкам доброго здоровья. Они так и делают — на правах близкого родства: ведь все женщины в их роду в конце концов перебираются наверх. — Он вел молодого человека дальше и шептал ему на ухо: — Уже супруга деда окончила там свои дни. Ах, все эти старые истории давно ни для кого не тайна. Говорят, она бежала с офицером, а когда больная и кающаяся вернулась домой, старик заточил ее в монастырь. Да и дочь их после смерти мужа приняла постриг и вскоре отдала богу душу. Почему все они так рано умирают, почему они так печальны и знаются с попами? Надо думать, оттого, что сюда не заглядывает солнце. Разве только в полдень оно чуть-чуть коснется краешка сада. А что ни говорите, жизнь в постоянной тени портит кровь и озлобляет человека. Возьмите, например, Спелло, под горой: оно лежит на солнце. У мужчин в Спелло, как общее правило, отличные тенора, а женщины там красавицы и толстушки. А вот напротив, на северном склоне, селенье Лачизе. И заметьте: у женщин в Лачизе желтый цвет лица, все они наперечет грязнухи, а мужчины, кого ни возьми, разбойники.
— Понимаю, понимаю. Но вы сказали, что женщин в этой семье отдают туда…
— Все как одна кончают жизнь в обители. — И адвокат, растопырив всю пятерню, махнул рукой, словно отвергая малейшую надежду.
— Но в наше время… — Нелло проглотил слюну, — люди мыслят здраво, не правда ли?
И так как адвокат только негодующе засопел носом…
— К тому же одинокому старику не захочется расстаться с внучкой раньше, чем это необходимо.
— Необходимо? Плохо же вы себе представляете, что необходимо такому фанатику: любовь внучки или благословение попов! Увы, сударь, это печальный факт, нашему краю предстоит понести невозвратимую потерю: одна из самых богатых наследниц в округе будет отторгнута от мира, от света, от семейного очага, в ущерб общему благу.
В лице молодого человека мелькнуло мрачно сардоническое выражение.
— Воображаю, сколько на нее уже находилось охотников. И в городе, конечно, есть избранный круг, где Альба, на правах молодой дамы, танцевала бы на балах и читала стихи? И варила бы суп для бедных… И утешалась бы с любовниками… В том числе и с вами, господин адвокат!..
— Ну, что вы, разве это можно сказать заранее? — прохрипел Белотти, охорашиваясь и выпячивая грудь.
Молодой человек резко повернулся к нему, но тут же расхохотался.
— И монастырям жить надо; там она по крайней мере будет свободна и одна!
Ах, в тысячу раз лучше сознавать, что она исчезла и погребена заживо, чем представить себе ее среди пошляков, в пошлой обстановке, в пошлых объятиях!
«Она останется чиста, — подумал он, меж тем как адвокат мерил его разочарованным взглядом. И с глубокой болью: — Я никогда не увижу ее больше. Зато и никто другой не увидит!»
Но вдруг он отпрянул в испуге и схватился за балюстраду.
— Что случилось? — встревожился адвокат.
Однако тенор не ответил и только прижал руку к сердцу. Адвокат последовал за его растерянным взглядом, устремленным на открытую дверь террасы.
— Эй! Никколо, сюда! — крикнул он, и слуга направился к ним с полной сеткой.
— Экий вы пугливый, молодой человек! — сказал Белотти, хлопнув Нелло по плечу. — У вас, я замечаю, пошаливают нервы, впрочем, как у всех служителей искусства. Да оно и понятно.
Он подмигнул и снова благодушно похлопал его по плечу. Нелло отодвинулся подальше, склонился над балюстрадой и закрыл глаза. Это могла быть и она! Что, если бы он ее увидел? Уже эта ночь в ее владеньях, среди вещей, ей принадлежащих, привела его в экстаз и истомила.
Не обращая внимания на адвоката и слугу, вступивших в обстоятельный торг из-за яиц, он спустился вниз, в сад. Не это ли скамья, на которой он спал и на которую она, быть может, не раз садилась отдохнуть? В темноте он ощупью искал след ее ноги, погружал горячие руки в его прохладу, прижимался к нему губами. Где теперь этот след?
«Так, значит, я обманывал себя? И я еще льстил себя надеждой, что ночной ветерок доносит до меня благоухание ее комнаты, а на самом деле обонял лишь запах цветов на этой клумбе. Какой же я глупец, и как я смешон! Разве не мечтал я умереть здесь, на ступеньке фонтана, чтобы она нашла мой охладелый труп, когда утром придет освежиться его животворной струей? Сейчас уже палит зной, меня мучит жажда, и я под самыми ее окнами чувствую, как я одинок и как она далека».
Он увидел в водоеме свои горестные глаза, услышал на позеленевших плитах, тянувшихся вдоль стены кипарисов, свои глухие шаги, снова разыскал калитку, которую глубокой ночью приподнял в петлях, чтобы она не скрипела. Выйдя на дорогу, он поспешил прочь. И на ходу все простирал куда-то руки и качал головой.
Когда адвокат Белотти догнал его, Нелло растерянно оглянулся: куда он попал?
— Бедный мой юный друг, вы, видно, оглохли! Я кричу, кричу, а вы знай бежите вперед без оглядки…
Но так как молодой певец не догадался извиниться, пришлось это сделать Белотти. Он, кажется, заставил себя ждать, но если бы кто знал, какая дотошная хозяйка его сестра, как она потом допекает его этими яйцами, — и он взвесил в руке тяжелую сетку.
— За несвежие платить приходится мне. Горе с этими женщинами! Но полюбуйтесь на нашу городскую прачечную. Идея опять-таки моя, я отстоял ее назло этому кретину Камуцци. Что ж, я с большим удовольствием потрудился на благо женщин, и они платят мне той же монетой, прославляя меня как друга народа. Доброго утра, Фанья, привет, Нана!
Навстречу им попался парикмахер Ноноджи. Он шел вперевалку, весь перегнувшись на левую сторону. Правую руку оттягивала облупленная кожаная сумка, которой он помахивал на ходу, а левую он держал, не сгибая. Ноноджи уже издалека почтительно замахал им шляпой, касаясь ею земли, и, гримасничая, закричал:
— Доброго утра, господа! Ну и денек сегодня! В такой день умирать не хочется!
— Мы и не собираемся умирать, Ноноджи, — возразил адвокат. — Вы к Нардини? Кланяйтесь ему от меня. Я уже заходил к нему по делам.
— А вы, как я погляжу, порядком обросли, молодой человек, — сказал парикмахер, обращаясь к Нелло Дженнари. — Это не нравится дамам, сударь. Если вас вместо стула устроит вон тот камень, — кстати, он в тени, — я мигом вас обслужу. Не угодно? Напрасно отказываетесь! Ну, увидимся в другой раз. Ваш слуга, синьоры!