Однако адвокат окликнул его и, когда парикмахер подошел совсем близко, сказал вполголоса, оглядевшись по сторонам:
— Ноноджи, вы видели барона? Я тоже. Ноноджи, у него с этой приезжей в гостнице «Лунный свет», с артисткой, уже пошли шуры-муры.
— Ага!..
Маленький человечек то широко открывал, то крепко зажмуривал свои масленые глазки. Красные жилки на его лице отплясывали какой-то кровожадный танец.
— Ноноджи, — предупредил его адвокат, — необходима величайшая осторожность, ведь это такая родовитая семья. Но вам все равно кто-нибудь расскажет, а потому предупреждаю: строжайшее молчание!
Парикмахер уже давно прижимал руку к сердцу. Он подпрыгивал, извивался в поклонах, складывал рот сердечком и далеко отставлял руку с кожаной сумкой.
— До чего же огорчительно, — посетовал он, — что наши большие господа такое себе позволяют. А с другой стороны, это даже хорошо. Но довольно, ни слова больше! О, господин адвокат знает меня не хуже, чем я его!
— А иначе скандал неминуем, Ноноджи! В конце концов это вполне простительная слабость, но нам приходится считаться с такой публикой, как этот несносный священник.
— Еще бы не считаться, господин адвокат! А иначе что станется с нами самими? Сможем ли мы устоять перед искушением плоти? Потому что, если, к примеру, взять нашего брата парикмахера — жены у нас невозможные образины. Это странно, непонятно, но это факт. — Он недоуменно растопырил пальцы. — Не смейтесь, господин актер! Я говорю сущую правду! Когда мы на них женимся, они вроде и ничего, а потом глядеть противно. Посмотрите на жен местных цирюльников — Бонометти, Друзо, Макола, или на собственную мою супружницу. Нет, лучше не смотрите! Я и сам на нее не смотрю, чтобы не сглазить.
Он растянул рот до левого уха, помахал шляпой и сумкой и пустился дальше.
Всю дорогу до городских ворот адвокат смеялся. Здесь он сразу напустил на себя серьезность и прикрыл полой сетку с яйцами. Впрочем, без излишней торопливости.
— Так все же лучше для проформы. Хоть я здесь достаточно известен, и никто не осмелится…
Таможенный чиновник приложил к шляпе с пером два пальца.
— Здравствуйте, Чигонья, — милостиво откликнулся адвокат. И, повернувшись к своему спутнику, свысока добавил — Видали?
Тихонько насвистывая, он вытащил из-под полы сетку с яйцами.
На улице на них оглядывались. Между притворенными ставнями адвокат замечал в окнах бледные лица и глаза, жадно устремленные на актера, который шел, не поднимая головы. Тогда адвокат взял своего красивого спутника под руку и, дружески склонившись к нему, начал что-то говорить и смеяться, выказывая ему самые нежные, можно сказать, братские чувства. Когда, миновав площадь, они проходили мимо полукруглых аркад ратуши, на балкон второго этажа вышла, тихо напевая и держа перед собой тяжелую звериную шкуру, молоденькая синьора Камуцци и, развернув, стала вытряхивать ее. И тут же опустила от неожиданности.
— Ах, простите, господин адвокат! Я вас не заметила!
— Продолжайте в том же духе, сударыня! Для меня это честь! — воскликнул адвокат, шарахаясь от летящего сверху мусора.
Синьора Камуцци так и застыла, наклонясь над шкурой, которую она подняла и бросила на балконную решетку, и, вся зардевшись, пристально поглядела на юношу. Тенор снял шляпу. Она кивнула ему медленно и очень серьезно. Адвокат еще долго перхал и отплевывался. Не доходя до кафе, он снова остановился и зашептал, усиленно помогая себе руками:
— Скажите на милость, ведь это же форменное безобразие, что у кретина Камуцци такая жена, и притом она не обманывает его. Вот поймите женщин! Именно эта безусловно верна.
В дверях ратуши показался высокий, тощий, весь в белом, как вчера, но с еще более заметными мешками у глаз старый тенор Джордано и, не спеша, дабы все могли оценить игру бриллианта на его пальце, поднес руку к шляпе.
— А!. Кавальере! — Адвокат со всех ног кинулся к старику и засопел ему на ухо — Вам посчастливилось, кавальере! Вы квартируете у самой хорошенькой женщины в городе. Такой человек, как вы, конечно, не преминет воспользоваться случаем. Помните, на вас устремлены все взоры!
Старик небрежно кивнул, словно давая понять, что об этом не стоит много говорить, но тут адвокат, задрав вверх голову, в ужасе попятился.
— Что это значит? Возможно ли?
— Разве вы не знаете? — удивился кавальере Джордано. — Обыкновенный дуговой фонарь.
— Я и сам вижу, что дуговой фонарь, — огрызнулся адвокат. — Но он поставлен здесь без моего ведома. Очевидно, это сделано ночью, и я угадываю в этой проделке руку небезызвестного Камуцци. Он воспользовался минутой, когда я всецело посвятил себя искусству. Как общественный деятель, как государственное лицо, я должен быть сугубо бдительным!
Из переулка Лучии-Курятницы твердым шагом, держа руку в кармане брюк, вышел баритон Гадди. Плотный, коренастый, он присоединился к группе мужчин и загудел, как медная труба:
— Мы, очевидно, первые. Ты, Нелло, конечно, после очередного приключения; мне не дает спать мое семейство, ну, а кавальере в его годы не очень-то спится.
Старик Джордано сделал гримасу. Гадди, подняв вверх импозантный профиль, достойный Цезаря, похвалил архитектуру площади: занятный городок. Адвокат вызвался показать господам актерам местные достопримечательности; они не пожалеют, он знает назубок историю города, в ящиках своего письменного стола он уже двадцать лет копит материал для капитального труда.
Для начала он прочитал своим спутникам латинские надписи на мраморных плитах по фасаду ратуши. Одна из них была расположена так высоко, что прочесть ее можно было не иначе как взгромоздившись на плечи какого-то малого, которого подозвал адвокат. То же самое он предложил сделать кавальере Джордано и был крайне озадачен, когда тот отказался. Город по своему происхождению древнее Рима. Многие столетия здесь стоял храм Венеры.
— Он занимал все это пространство. Наш храм был величайшим святилищем богини, почитатели стекались к нему со всей Италии.
Все трое с вниманием слушали его.
— Доходное дельце, — заметил баритон.
— Ах, — воскликнул адвокат восторженно и вместе сокрушенно, словно он сам был очевидцем этого векового упадка. — Вот было времечко! Не то что сейчас, когда город получает какие-то гроши… — И прикрыв рот ладонью: — С заведения на виа Триполи.
Все трое понимающе кивнули.
— Да, жалкие гроши! Между тем как тогда, представьте себе, уважаемые, целые полчища жриц населяли сады, раскинутые по этим склонам.
Судя по выражению лица, слушатели представили себе и жриц. У Нелло Дженнари расширились зрачки и рот застыл в скорбной гримасе.
— Поселения их тянулись до самой Вилласкуры. Более того, у нас имеются доказательства, что именно в Вилласкуре жили наиболее благородные из этих дам.
Он хрипло рассмеялся, кавальере Джордано сочувственно заблеял, Гадди громыхнул медью. Молодой тенор прикусил губу и потупился.
— А теперь сами понимаете, — добавил в заключение адвокат, — какие внучки у таких талантливых прабабушек.
И он повел своих приятно возбужденных слушателей во двор ратуши к мадонне Вальвассоре{25}.
— Великий мастер чинквеченто{26} подарил ее родному городу. Обратите внимание, какой сочный колорит.
Но сколько восковых свечей ни зажигал адвокат, приезжие не видели за проволочной решеткой ничего, кроме черного, потрескавшегося лака. Пока слушатели не остыли, адвокат непременно хотел показать им деревянное ведро, которое местные жители триста лет назад похитили у населения Адорны. Между двумя городами разгорелась по этому случаю кровопролитная война. Обе стороны ради ведра не пожалели ни крови своей, ни имения. Сами боги, по преданью, разделились и воевали вместе с ними.
— И победили мы, ибо на нашей стороне была сама Афина Паллада. С тех пор ведро так и висит в колокольне, — заключил адвокат. — Вот поглядите, поглядите сами.
Он побежал вперед через площадь и, налетев на мачту дугового фонаря, снова возмущенно посмотрел наверх.
— Кто это сюда поставил? Здесь ему совершенно не место!
Когда они перешли на ту сторону, адвокат в нерешительности остановился и, повернувшись к своим спутникам вполоборота, зашептал:
— Вон там, рядом с колокольней, черный дом; но только ради бога не смотрите туда, за нами наблюдают. — Он потянул их за угол колокольни и каждому в отдельности шепнул на ухо: — Это одна из наших величайших достопримечательностей, можно сказать, ребус нашего города, нечто поистине загадочное; чудо, как сказали бы фанатики.
И он поведал им об Эванджелине Манкафеде, которая уже девять лет сидит у себя взаперти, однако видит и слышит все, что происходит в городе.
— Удивительно, — заметил баритон.
— Безобразие! — произнес Нелло сквозь зубы.
— Мало того, — продолжал адвокат, — насчет вас, кавальере, она предсказала, что вы к нам приедете.
Старый певец был явно озабочен: не к добру это.
— Мне предрекли, — пояснил он, — что я умру в городе с населением меньше, чем в сто тысяч жителей, при весьма таинственных обстоятельствах. Я должен быть очень осторожен.
— Вам, с вашим цветущим видом, не пристало говорить о смерти, — сказал Гадди, поглядывая на крашеные скулы старика.
— Слава — подлинный залог бессмертия, — изрек адвокат и толкнул дверь. Они гуськом полезли вверх по скользким ступенькам. Перед обитой железом дверью адвокат остановился; осенив головы идущих позади благословляющим жестом, он решил запечатлеть в их сердцах торжественность этой минуты.
— В истории с ведром заключен — особенно для вас, господа служители искусства, — поучительный смысл. Сонмы храбрецов сложили свои головы за ведро. Чего стоит человеческая жизнь!.. Долговечно только ведро! Слава не умирает.
— Браво! Браво! — воскликнули все трое. На глазах у Джордано показались слезы.