— Однако у нас нет ключа, — спохватился адвокат и крикнул куда-то наверх — Эй, Эрменеджильда!
Но только пустота ответила ему эхом. Адвокат поднялся еще на три ступеньки и на каждой снова принимался кричать. Наконец наверху показалась мрачная физиономия старухи.
— Чего вам? Нет у меня никакого ключа. На ведро смотреть больше не разрешается!
— Что такое? Да ты с ума сошла, Эрменеджильда! Разве ты меня не узнаешь? Я — адвокат Белотти!
— Знаю. Да ключ-то у дона Таддео.
— Что ты говоришь? У дона Таддео? Но ведь это сущий произвол! Грабеж среди бела дня! Господа, призываю вас в свидетели неслыханного насилия! Вам придется подтвердить мои слова, когда я обжалую это беззаконие в магистрате! У меня даже в голове не укладывается.
Адвокат трагически всплеснул руками, а потом ринулся вниз, чуть не сбросив актеров с лестницы, с развевающимися полами выбежал на площадь и кинулся опрометью ко входу в собор, охраняемому двумя львами. Остальные неслись за ним.
— Господин адвокат! — умолял баритон. — Бросьте, голубчик! Мы нисколько не в претензии…
Адвокат уже исчез в ризнице, но мигом выбежал оттуда.
— Как бы не так, теперь его днем с огнем не сыщешь! Он боится — и правильно делает. Но мы еще посмотрим, чья возьмет! Так это ему не сойдет с рук! Там, в этом капище мерзости, — он показал на ризницу, — очевидно, не только гнездятся козни и подкопы, это форменный разбойничий притон!
— Да ведь и вы когда-то стянули ведро, — урезонивал его баритон.
— Это просто какое-то недоразумение, — предположил старый певец.
— Подумаешь, событие! — небрежно бросил Нелло Дженнари. И, увидев, что адвокат в ужасе воздел руки, добавил — А может, священник и прав. Ведро ведь хранится в его владениях.
— Вот уж неслыханный софизм! Ведро, эмблема нашего города! Наше великое завоевание! И какой-то священник осмеливается… Но я знаю, где его искать… Он, конечно, в школе. Друзья, за мною в школу! Мы так отделаем мерзавца, что век помнить будет.
Его с трудом удалось удержать. Вокруг них собрались мальчишки. На площади и в примыкающих к ней переулках стихло пение и стук молотков, люди вышли на пороги своих жилищ. К компании присоединился аптекарь Аквистапаче. Он нашел, что это явная месть со стороны дона Таддео; священнику не по душе тот расцвет искусства, — и он указал на трех певцов, — какой теперь наблюдается в городе.
— Это вызов лично мне, ведь я пригласил их сюда, — продолжал горячиться адвокат. И все же его уговорили — до решающих боев пропустить стаканчик вермута у кума Акилле. Кстати, подошли Полли и Камуцци. Парикмахер Ноноджи, который вышел проводить их из своего заведения, при виде адвоката счел благоразумным скрыться. Мимо проходил лейтенант карабинеров. Адвокат не преминул воззвать к бравому воину, чтобы тот вооруженными силами вернул городу ключ. Но городской секретарь считал подобные методы противозаконными.
— Ага, к попам переметнулись? Я давно замечаю, Камуцци, не любите вы прогресса! Вот и фонарь вы поставили просто на смех, да еще тайно, под покровом ночи — пусть, мол, все на него натыкаются. Не думал я, что вы способны так низко пасть.
Секретарь уверял, что он судит вполне беспристрастно. Тут вопрос о сферах компетенции. Ибо если ведро принадлежит городу, то колокольня, где оно хранится, является церковным имуществом.
— То же самое говорю и я, — отозвался Нелло Дженнари. Перепалка между этими господами и та важность, с какой они толковали о своих делишках, глубоко претили ему. Нелло казалось, что и сам он и его чувство вправе требовать от окружающих почтительной дистанции и тишины. Пусть убивают друг друга, какое ему дело. — Священник прав! — выкрикнул он громко и раздраженно. — Да и вообще, нельзя же без религии!
Но адвокат пропустил его замечание мимо ушей. Он с торжеством посмотрел на окружающих:
— Вам нужны доводы? Извольте! Я приведу вам доводы. — И приставив к носу палец: — Ведро, как вы говорите, висит на колокольне? Хорошо, но заметьте, висит. Земли оно не касается, а веревка, к которой оно привязано, принадлежит городу. Я сам купил ее у канатчика Фьерабелли, потому что старая показалась мне ненадежной. Ну вот! Стало быть, ни сверху, ни снизу, ни с какой-либо стороны ведро не соприкасается с церковными владениями. Уж не хотите ли вы сказать, что окружающий его воздух принадлежит церкви?
— Это вопрос спорный, — сказал Камуцци, и Нелло поддержал его.
— Меня вам не переубедить. Воздух принадлежит всем. Я могу сколько угодно стрелять дичь над вашим виноградником, лишь бы я не топтал вашу пашню. — Сказав это, адвокат пригубил свой вермут и, плотоядно прищурясь, оглядел приунывшего противника. Победа его успокоила. — Держите ноги на перекладинах стульев, господа! — воскликнул он, развеселившись. — И к вам не пристанут блохи. Ах, в такое прекрасное утро голова у меня изумительно работает, а какое наслаждение поговорить о всякой всячине в мужской компании! Женщины для этого не годятся!
Все общество принялось отвешивать поклоны мамаше Парадизи, которая заполнила целое окно своими волнующимися телесами. В окошке рядом толкались ее хорошенькие дочки.
— Что-то они нынче рано навели на себя красоту, — заметил аптекарь. — Уж не вас ли они имеют в виду, синьор Дженнари, — не в обиду другим будь сказано, к себе-то я этого не отношу.
Тенор отвернулся.
— Вы избалованы, молодой человек. — И старый ветеран широкой ручищей похлопал его по спине.
Нелло вспыхнул:
— Нельзя ли запретить этим бабам открывать ставни на день? Вон они расположились вокруг площади, и каждая готова раскрыть тебе объятия. Женщина, не умеющая держать себя, внушает мне отвращение. Ничего не могу с собой поделать.
— Однако, Нелло, сколько я знаю, — возразил баритон, — ты и сам обычно не любишь проволочек. Да вот не далее как вчера ты еще и часу не пробыл в городе, а уже гонялся за какой-то красоткой, которая вошла в собор.
— Кто вошел в собор? Ну что ты опять выдумал! Уж не заплатила ли тебе какая-нибудь, чтобы ты ей посодействовал?
— Я не узнаю тебя, Нелло! Господа, этот безумец был еще недавно кумиром и отрадой всех женщин — в каждом городе, где нам случалось петь. Бывало, ни одной отказа нет. Какая муха тебя укусила?
Старик Джордано посылал направо и налево воздушные поцелуи.
— Их слишком много, на каждую не напасешься разговоров, — объяснил он окружающим. — А почему в некоторых домах ставни закрыты? — полюбопытствовал он мимоходом.
Все посмотрели на аптекаря.
— Ближайший дом — мой, — признался тот чистосердечно. — Но жена парикмахера Ноноджи тоже, как видите, не открывает ставен. Все они в подчинении у дона Таддео, а тот рад бы запретить всякое искусство. Моя жена не исключение. У него здесь целая партия сторонников. Сами знаете.
— Что ж, мы принимаем вызов, — провозгласил адвокат. — Вот увидите, он отдаст нам ключ. И хотя бы мне всю жизнь пришлось судиться с ним от имени города, я своего добьюсь. Я, адвокат Белотти, самолично поведу ваших хористок на колокольню и покажу им ведро. Мне и святой Агапит не помешает.
— Потолковали бы вы на эту тему с собственным братцем, — посоветовал Камуцци. — Это человек с головой. Да вот как раз и он, время-то десять часов.
Арендатор восседал между двумя огромными корзинами на спине маленького ослика, трусившего вверх по улице Ратуши. Поравнявшись с ратушей, он снял пенсне с синими стеклами и соломенную шляпу грибом и помахал ими. Потом подъехал к кафе и слез с ослика.
— Мое нижайшее честной компании! — приветствовал он всех.
— Вот адвокат утверждает… — начал Камуцци.
— Ничего я не утверждаю, — поспешил заверить адвокат.
Арендатор посмотрел на него с презрительным сожалением.
— Адвокат? Знаю я его. Небось все языком треплет: халды-балды! — И он злобно передразнил своего замечательного братца.
Адвокат с достоинством откинулся назад.
— Друг мой, есть вещи, о которых такому человеку, как ты, трудно судить.
— Ну, ладно, молчу, — ответил Галилео. — А это еще что за публика? — И он поочередно ткнул пальцем в каждого из трех артистов. Во время процедуры представления и обмена приветствиями он старательно шаркал, тяжело вздыхал и, наконец, повалился на стул, смачно сплюнув для облегчения души. Усевшись, он широко раздвинул толстенькие ляжки и свесил между ними загорелые кулачки, в то время как глаза его, презрительно щурясь из-под нависших седых бровей, испытующе оглядывали собеседников, а рот кривился ехидной гримасой на каждое их замечание. Наконец, потеряв терпение, он громогласно потребовал, чтобы его сосед, раз уж он такой артист, изобразил какой-нибудь фокус или рассказал анекдот. Старый певец с возмущением вскочил со стула. Он уже пятьдесят лет артист, негодующе заявил он, но ничего подобного… Каждая жилка на его лице дрожала, точно он вот-вот расплачется, и, разводя морщинистыми руками, он, видно, совсем позабыл о бриллианте.
— Чего ему надо? — недоумевал Галилео. — Этакий олух! Халды-балды!
Он говорил тем же издевательским тоном, каким передразнивал брата. Кавальере Джордано порывался уйти, но адвокат участливо и почтительно молил его остаться.
— Не обижайте нас, кавальере! Нигде вас так не ценят, как в нашем городе. Вы просто не поняли моего брата, он тоже вами восхищается. Галилео, о тебе сестра спрашивала, что-то у нее с козой.
— Что же ты раньше не сказал? Уж эти мне адвокаты!
Он вытер рот рукой, взял под уздцы осла, который, стоя за стулом хозяина, все время тыкался мордой ему в спину, и зашагал с ним вверх по ступенчатой уличке.
Адвокат продолжал улещать старого певца.
— Кавальере, вы заслуженный человек, ну можно ли обращать внимание на всякое ничтожество. Подумаешь, какой-то мужик не оказал вам почтения! Потому что мой брат самый обыкновенный мужик. В семь часов он заваливается спать, в час ночи выезжает в поле, а в десять, когда становится жарко, возвращается домой. Единственное его развлечение — перекинуться с соседями в картишки. При папской власти он ходил к обедне, теперь, натурально, бросил, но просвещенье так и не коснулось его. К выжившей из ума старухе Лучии-Курятнице он ходит узнать, какой будет урожай. Однако, — адвокат выпустил певца из своих объятий, — не будем отвлекаться по пустякам. Кавальере, время назрело! Господа, я вижу на Корсо священника.