— По этой части он всегда был знатоком, — не отставал от других Полли. — Ему подавай самое нежное упитанное мясцо.
Однако адвокат считал, что наиболее лестная сторона его успеха еще недостаточно освещена.
— А как же барон? — шепнул он хозяину табачной лавки.
Слова его услыхал и аптекарь и зашептал в ответ:
— Ты натянул ему нос, адвокат! Если кто когда оставался с носом, то уж безусловно он.
— Молодчина, адвокат! — воскликнул Полли с искренним восхищением.
Но в эту симфонию славословий ворвался режущим диссонансом противный голос секретаря.
— А вот вам и плоды! — воскликнул он и указал на собор. На паперти толпились мальчишки, с жадностью следя за представлением, которое давал им ученик кондитера. То тут, то там над головами мелькали его руки, и хор отвечал ему взрывами смеха.
— Не нужно особой смекалки, чтобы угадать, чем развлекается эта банда.
— О чем это вы, Камуцци? — невинным тоном спросил адвокат, хотя чувствовалось, что он неприятно задет. — Что вы мелете? — Однако, увидев, как густо зарделась Италия, он сказал, прижимая руку к жилету: — Честью вас заверяю, мальчишка ничего не видел.
Секретарь угрюмо покачал головой.
— Ага, вот когда в нем заговорила совесть, в этом стареющем сластолюбце; наконец-то он узрел дело своих рук. Ведь он отравляет умы наших детей. Господа, наша молодежь в опасности!
— Эк куда хватили! — отпарировал адвокат и, прочитав на всех лицах одобрение, окончательно осмелел. — Эти сорванцы еще нас с вами поучат. Колетто из кондитерской Серафини только на днях застали с девочкой-судомойкой из гостиницы. Лейтенант здесь, он вам расскажет… Но смотрите, смотрите, друзья, вот и священник!
Дон Таддео приподнял кожаную завесу, скрывавшую вход в собор, и, словно тигр, приготовившийся к прыжку, наблюдал за мальчишками. Внезапно он вихрем налетел на них и, раздавая тумаки направо и налево, разогнал всю ораву. Те, что опомнились первыми, исчезли в мгновение ока; белый колпак маленького кондитера давно уже скрылся среди домов на Корсо, а дон Таддео все еще чинил расправу: полы его сутаны развевались, и он, не помня себя, срывал свой гнев на самых неловких и слабеньких, которые только прятали голову в плечи и ревели. Горожане заволновались.
Кум Акилле, просунув живот в дверь, бормотал:
— Ишь как его разобрало, гнусного стервеца!
— Самого бы таким манером, — предложил Полли, и даже коммерсант Манкафеде согласился, что патер хватил через край.
— Вот они, союзники синьора Камуцци, — подвел черту адвокат. — И этим людям он помогает обделывать свои делишки!
— Основы морали, — попытался возразить секретарь, — не меняются оттого…
— Ах, что там! — И адвокат с шумом отодвинул чашку. — Основы морали тут ни при чем! Законы свободной человечности, которые все мы чтим… — Он посмотрел на Италию, — не в пример чище и куда более угодны богу, чем ваше постное отрицание.
— Браво, адвокат! — воскликнул кавальере Джордано.
— Он дело говорит, — подтвердил Гадди.
А молодой Савеццо, скосив глаза на нос, добавил:
— Просвещение, прогресс, расцвет: от кого нам и ждать этих благ, если не от адвоката?!
Адвокат с выражением сурового достоинства на лице приготовился выслушать поздравления своих сограждан. И даже Италия с важной миной обвела взглядом стол, ожидая признания своих заслуг. Как только последний хнычущий мальчишка, прихрамывая и держась за пострадавшее место, поравнялся с ними, адвокат усадил его за столик и стал утешать, давая волю священному негодованию, а Италия сунула ему в рот кусок сахара. Секретарь, уставясь на них рыбьими глазами, поправил элегантный галстук и принялся протирать стекла пенсне. Чтобы как-нибудь сгладить свое поражение, он вступил в разговор с актерами.
— Я не хочу прослыть ханжой или обскурантом, но всякое хвастовство мне претит. Ибо, что бы мне ни говорили, я не верю в любовные победы адвоката, равно как и в другие его победы; вообще не верю, что у нас что-то происходит или может произойти.
— Почему же — многое может произойти, — пробормотал молодой Савеццо, больше обычного кося глазом, — только нечего нам надеяться на адвоката. Нечего надеяться все на те же считанные семьи, будто бы только они могут подарить нам гения, а все остальные на это не способны.
Под насмешливым взглядом секретаря он окончательно закусил удила.
— Здесь превозносят бездарность. И мне приходится этому поддакивать; а вот таланты, которые были бы просто неоценимы для общества, гибнут в душной конторе где-нибудь на задворках.
— Например, в конторе вашего отца? — съязвил секретарь.
— Да, и в конторе моего отца, а почему бы и нет? Кто знает, какие политические планы я таю в груди? Уж во всяком случае не такие, как устройство прачечных или благоустройство окрестных дорог. Единственное, что мне нужно, это больший простор для моей инициативы, движение вместо застоя и свобода соревнования. Но ничего этого у меня нет, вот и приходится гнуть спину перед посредственностью.
На лбу его пиявками шевелились густые брови, на скрещенных руках ходуном ходили вздутые мускулы. Городской секретарь пожал плечами.
— Вы еще кончите тем, что провозгласите кого-нибудь великим человеком: пожалуй, даже самого себя.
Нелло Дженнари завидел вдали маленькую одинокую фигурку примадонны, шедшей по переулку Лучии-Курятницы, и со всех ног бросился к ней.
— Тут, кажется, прохладнее, — сказал он, переводя дыхание; и, нагнувшись к самому ее уху: — Славная ты девушка, молодец, что не выдала меня.
— Очень нужно! Валяйся в грязи, если охота.
Он прикусил губу.
— Какая ты бессердечная, Флора. А впрочем, ты права. Видимость против меня. — И, так как она только фыркнула в ответ: — Завидую я тебе. Кто способен, как ты, жить исключительно для искусства! Преследовать одну лишь цель, быть честолюбивой только в одном!
Она смерила его своим холодным быстрым взглядом. — Все это не для тебя, малыш. Будь самим собой.
— Но и я, — с вырвавшимся из груди сухим рыданием, крикнул он, — верю в нечто единственное, великое!.. — И тихо, вкладывая в слова всю душу: — Ради чего я хочу жить — за что я умереть готов…
На ее лице мелькнуло беспокойство.
— Ты будешь учиться петь? Скажи, ты хочешь учиться петь?
— Вряд ли я когда-либо достигну большего, чем то, что дано мне от природы.
— Этого тебе вполне достаточно, — сказала она, успокоившись.
За столиком перед кафе все встали, чтобы освободить ей место.
Адвокат, приложив правую руку к жилету, запел:
— «Взгляни, любимый, наш домик весь в цветах…» — Недостаточные голосовые средства он возместил тем, что закатил глаза под лоб. — Ах, синьорина Флора, кто слыхал вас, ввек не забудет!
— Хорошо, что вы это поете, синьорина, — галантно заявил Полли, — значит, мне незачем отдавать в починку мой граммофон: деньги целее будут.
— Не могли бы вы дать несколько уроков моей жене? — спросил Камуцци.
Лейтенант хотел уже обратиться с тою же просьбой, как вдруг аптекарь приставил к уху ладонь. Послышалось дребезжанье, потом щелканье кнута; из улицы Ратуши выбежали мальчишки, а там показался и Мазетти на козлах своей колымаги.
— Верно, порожняком едет, — сказал коммерсант.
— Я тоже заметил, — подтвердил Полли, — что у него то полным-полно, то никого.
— А кто еще тебе нужен, раз синьорина уже с нами? — И адвокат склонился перед примадонной.
Италия укоризненно толкнула его в бок, и он, чтобы загладить свою невежливость, наступил ей под столом на ногу.
Из дилижанса вышли две монахини и юркнули в уличку, ступеньками уходившую к монастырю. Аптекарь выругался.
— Удивительно, — сказал адвокат, — зачем эти девы все разъезжают? Что они никак не успокоятся…
Он запнулся: из дилижанса ловко выпрыгнул в своих кожаных крагах барон Торрони.
— О, — начал лейтенант, — на этот счет рассказывают любопытные истории…
Секретарь довольно улыбнулся.
— Ага! Адвокат зрит врага и трепещет!
— А ведь верно, — догадался Полли, — адвокат некоторым образом нарушил права барона.
И он опасливо покосился на Италию. Та вспыхнула.
— Да что вы, в самом деле! Неужто вообразили, будто я… Ах, какие же вы пакостники! Дождетесь, что я все расскажу!
Она зарыдала. Адвокат поднялся с места.
— Синьорина находится под моим покровительством, а синьор Камуцци напрасно думает, что я трепещу. Скажите, трепетал я перед доном Таддео? А ведь никто не станет отрицать, что церковь куда более опасный противник, чем аристократия.
— На всякий случай имей в виду, — вставил аптекарь, — сегодня утром заезжал ко мне боргосский крестьянин, которому барон проломил череп. Что касается драки, он любого за пояс заткнет.
— Да ведь барона ждет баронесса! — крикнул Полли. — И раз синьорина Италия с тобой, чего тебе еще надо?
От адвоката тоже не укрылось, что баронесса стоит подле львов и ждет, и шаг его стал тверже. Италия догнала адвоката и вцепилась в его рукав.
— Только без глупостей, адвокат. — И, пройдя несколько шагов: — Ты, стало быть, все еще веришь, что я с бароном… Веришь, после того, что я тебе сказала и что я сделала для тебя? О, я несчастная!
В столь критическую минуту адвокату было уже не до галантных прикрас.
— Еще бы мне не верить, когда я своими глазами видел!
Однако больше всего убеждало его то, что она ему отдалась. Это могло случиться только оттого, что барон положил начало, а иначе он никогда бы не добился Италии.
— Ты лжешь! — воскликнула она и вся побледнела, ее воодушевлял справедливый гнев: в кои-то веки она, многогрешная, была обижена безвинно. — Что ты видел?
— Как что? Он ни свет ни заря вышел из гостиницы, и хозяин знал, от кого он идет.
— Ничего он не знал! А вот я, я скажу тебе от кого. От самой хозяйки гостиницы! Дух ее покойного отца и был барон Торрони, но я слишком порядочная девушка, чтобы рассказывать об этом направо и налево.
— Тише, — остановил ее адвокат, — мы не одни на площади. — И после некоторого раздумья: — О женщины! И ты хочешь, чтобы я поверил этой басне?