— Из всех почтенных горожан, — выкрикнула жена пономаря, — только Нардини устояли… да еще семейство Аквистапаче, — поспешила она добавить, потому что аптекарша так и впилась в нее глазами.
— И добрая, благочестивая синьора Камуцци не поддалась соблазну, — присовокупил слесарь Фантапие. — Никто не видел, чтобы она выходила из дому.
Все подтвердили это, и только священник молча понурился. Ибо он видел, как его духовная дочь, выскользнув из домика прачки Гратталупи, вбежала на каменную лестницу и, подобрав юбки, скрылась за поворотом. Должно быть, поднялась со двора ратуши, не побоявшись оступиться на старых, давно искрошившихся ступенях, тайно последовала зову греха. Видно, правду говорит Эванджелина Манкафеде, что синьора Камуцци спуталась с самым молодым из актеров.
Дон Таддео содрогнулся. От картины, представившейся его взорам, его бросило в жар и голова пошла кругом.
— Все будем гореть в геенне огненной, — пробормотал он, — а уж та, кого зовут Италия, это у них самая отъявленная погубительница!
Матушка Пипистрелли и синьора Аквистапаче сочувственно закивали.
— Блудница вавилонская, — сказал старик Фантапие.
— Клянусь Вакхом, — отозвался слесарь Скарпетта, — после того как адвокат, барон, синьор Полли и чуть ли не конюх трактирщика Маландрини имели с ней дело, каждый может считать, что теперь его черед.
И так как обе женщины с презрением от него отвернулись, он смущенно отвел глаза. Все замолчали, а перед доном Таддео всплыл образ этой женщины, какой он ее увидел, когда взобрался на вышку собора, чтобы посмотреть на окошко, впопыхах разбитое Пипистрелли. Дон Таддео и не подозревал, что оно глядит в одно из окон гостиницы «Лунный свет». То была как раз ее комната, а увидел он там греховное объятие. У дона Таддео так задрожали руки и ноги, что он еле спустился с лестницы. И теперь, когда перед ним в сумерках возникла эта картина, его опять охватила дрожь.
— Дон Таддео! — окликнул его барон Торрони, выбегая из дому; он явно куда-то торопился. — Если вы не заняты, баронесса просит вас зайти.
Дон Таддео робко поднял голову, поклонился барону, не смея взглянуть на него, и направился к палаццо Торрони; слышно было, как сутана на каждом шагу бьет его по ногам.
— Баронессу-то мы и забыли, — сказала матушка Пипистрелли. — Вот еще одна овечка во утешение пастырю. Зато уж барон, — все посмотрели ему вслед, — наверняка побежал в театр. Ишь краги нацепил. Бедняжка баронесса! Воображаю, чего это ей стоило!
— И все это зря, раз их проклятый комитет осмеливается поднять руку на церковь.
— Не кажется ли вам, что Пипистрелли стал звонить тише? — спросила его жена. — Боюсь, как бы они там на него не напали.
— Что ж, мы как-никак мужчины, — возмутились Фантапие и Скарпетта.
— В данном случае и мы тоже! — ввернула синьора Аквистапаче. — Сейчас мы покажем этим господам.
Она двинулась вперед, и все четверо гуськом направились через площадь.
— За дона Таддео есть еще кому постоять, — объявила матушка Пипистрелли, припадая на одну ногу.
А Скарпетта, чтобы придать себе храбрости, остановился в тени каменной лестницы и, глядя вверх, крикнул:
— Еще посмотрим, кто кого!
Как только они скрылись из виду, из-под аркад ратуши выступил адвокат Белотти и, деловито виляя задом, подошел к аптеке. Он поднял занавеску и пронзительно зашептал:
— Пошли! Путь свободен.
В ответ послышался радостный вопль, и старик Аквистапаче выскочил наружу, стуча на всю площадь своей деревяшкой.
— Тс-с! — прошептал адвокат. — Как бы не всполошить врагов искусства! Ты слышал, как я их тут пробирал? Ну что ж, все идет как по маслу!
— Да и я не промах, — ликовал аптекарь. — Надел халат поверх парадного сюртука.
Они взялись под руку и, приплясывая, зашагали наверх, то и дело по-приятельски толкая друг друга в бок.
— Экий ты старый осел!
Через ступеньку они останавливались и прислушивались к шагам тех, что были впереди. Адвокат оглянулся.
— Неужто и Лучия-Курятница там? Весь город точно вымер. На площади ни души. Впрочем, нет. Брабра, как всегда, на своем обычном месте.
Последний отблеск заката, сразу же затерявшийся в тени колокольни, на мгновение осветил древнего старичка; он широким жестом приветствовал всю площадь, словно она была заполнена многочисленным обществом.
— Сегодня ты мог бы посодействовать мне насчет Италии, — как мальчишка клянчил Аквистапаче. — Все равно скоро я окажусь последним. А уж у кого столько женщин, как у тебя, — ведь говорят, та рослая крашеная тоже не устояла.
— Э, мало ли что говорят. — И адвокат захихикал масленым смешком. — А насчет Йоле Капитани нет разговоров?
— Как, и она тоже?
— Ее муженек будто бы обнаружил у меня сахар; представляешь, сахар у такого мужчины, как я! Пусть теперь убедится, что мне это нисколько не мешает…
— Адвокат, ты гений, я и не подозревал!..
— Э! Давай поговорим о более серьезных вещах. Сколько еще, по-твоему, протянет священник?
— По-моему, он при последнем издыхании. Твои статьи в «Народном колоколе» его доконают.
— Ты думаешь? Так вот я скажу тебе, я… — И адвокат ткнул себя в манишку. — Дон Таддео не протянет и недели. Я сообщил Ватикану об этой истории с ключом. Кроме того, я написал епископу по поводу боргосских событий, указав ему на несомненную причастность дона Таддео к восстанию суеверной черни.
— Но ведь он же… — и старый гарибальдиец в ужасе воздел руки, — ведь это он урезонивал крестьян; говорил, что, мол, ваша мадонна и не думала мигать — они его чуть камнями не закидали.
Адвокат передернул плечами и, растянув рот, оскалил зубы.
— Враг он нам или нет? И хотим мы посмотреть «Бедную Тоньетту» или не хотим?
— Конечно, хотим! Еще бы! — Аптекарь вымахнул своей деревяшкой на самую верхнюю ступеньку.
— Осторожно, — сказал адвокат. — Освещение здесь далеко не блестящее; пришлось все бросить на иллюминацию фойе и зрительного зала. Однако в общих чертах картина мне ясна. Твоя жена находится не в толпе, осаждающей княжеский дворец в надежде услышать увертюру; скорее всего она в кучке суеверных мятежников, вон там, у стен монастыря: видишь, стоят, задрав головы, словно ожидая, что с колокольни вместо этого дикого гула к ним в рот посыпятся макароны. Э, да им явно не до нас. Они и оглянуться не успеют, как мы удерем из-под самого их носа. Я укрою тебя в своей ложе, мой бедный друг! Эй, вы, пропустите тех, кто деньги платил!
— Мы тоже хотим послушать, — отвечали из толпы.
Под сводчатыми воротами дворца горел электрический фонарь.
— Тем лучше, — сказал адвокат и полез в своем фраке, который от напряжения трещал по всем швам, прямо через кучу щебня и мусора. — Хорошо, что здесь фонарь, по крайней мере не наступишь на какую-нибудь гадость. Уму непостижимо: эти люди все еще пользуются для своих естественных надобностей входом в театр. Экий, право, невоспитанный народ…
— Хорошо, что вы догадались осветить фойе, адвокат, а то тут последнюю ногу сломаешь. Какой великолепный красный занавес у входа в партер! С золотыми кистями!
— Занавес мы взяли напрокат у Манкафеде. Он-то норовил совсем сбыть его с рук. Уж мы пригрозили отнять у него концессию на дилижанс в Кремозину. Старый плут!
Они вошли в узкое фойе перед ложами.
— Добрый вечер, папаша Корви! — приветливо воскликнул адвокат. И, увидав протянутую руку билетера: — Билетов с нас не спрашивайте, вы же знаете, что это моя ложа.
— Никак невозможно, господин адвокат. Я знаю, что ложа ваша, но без билета я вас все равно не пропущу, да и господина аптекаря тоже.
На расплывшейся красной физиономии старика насмешливо поблескивали озорные глазки, он загораживал брюхом проход в ложу.
— Не говорите глупостей, Корви, — строго прикрикнул на него адвокат. — Не забудьте, что вы просите место весовщика у городских весов.
— Совершенно верно, господин адвокат, надеюсь, вы замолвите за меня словечко? Но не могу же я выложить за вас две лиры из своего кармана, — у меня их попросту нет.
— Если бы вы не объявляли себя трижды банкротом, — адвокат заплясал на месте от раздражения и замахал руками, — вам не пришлось бы сегодня вечером приставать к порядочным людям и требовать с них билеты.
— Это мне от господа такая напасть, — прошамкал старик, но адвокат уже ринулся прочь.
— Входите, входите, синьор Аквистапаче, — обратился Корви к аптекарю, — а насчет места весовщика разрешите на вас рассчитывать!
В ложе аптекарь застал вдову Пастекальди с юной Амелией, но он только молча пожал им руки, так ошеломил его ярко освещенный, битком набитый зал. Такого зала еще не видели в городе! Вдоль ярусов сверкали огни, а под потолком горел такой яркий дуговой фонарь, что не видно было, кто сидит в задних рядах.
— Посмотрите, еще один старый дуралей приплелся! — крикнул кто-то с галерки, и аптекарь покраснел, узнав голос служанки Феличетты, на которую он в свое время исподтишка заглядывался, пока его супруга, по совету дона Таддео, не прогнала ее со двора. Увидела-таки, негодная девка! Он невольно покосился наверх. Феличетта открыто скалилась в его сторону и нашептывала что-то своей соседке. А соседка была Помпония, служанка купца Манкафеде — первая сплетница в городе!
Обе наперебой пересказывали левой галерке последние городские новости. Феличетта не могла знать столько, сколько знала наперсница Невидимки, а потому на каждую историю Феличетты Помпония отвечала двумя. Жена портного Кьяралунци расселась в креслах, будто благородная, — экое бесстыдство, — это ей за то такая честь, что муж ее живет с ихней жиличкой, актеркой. Хорошо, что барон Торрони оставил жену дома, ложа-то его у самой сцены, и уж наверно ему захочется перемигнуться с той, другой актеркой, его симпатией. Наискосок от барона сидит докторша — говорят, будто доктор Капитани определил черную меланхолию у плотника, того самого, с виа дель Торкио, что трех жен схоронил, а докторша, видать, не дождется своего Нелло, ненаглядного Нелло, — а пока его не видно за занавесом, тоже времени не теряет, кокетничает напропалую с молодыми людьми, недаром и ложу она себе достала рядом с ложей клуба. Ах, грех какой, мамаша Парадизи устроилась рядом с ложей Манкафеде! Он то и знай сует голову ей под шляпу, а шляпа такая, что и в ложе-то не умещается, поля о стенки шаркают. Уж если старики себе такое позволяют, значит, молодым сам бог велел. Вон Рина из табачной лавки забралась на верхотуру, где толкутся школьники, а сама перевесилась через перила и глаз не сводит с пустого стула, на который сядет ее маэстро. Чудачка, нашла в кого втрескаться, он теперь, поди, со всеми этими вертихвостками крутит.