«…счастье уйдет вместе с обманом. Оно продлится лишь ночь. Так насладимся же этой ночью! Драгоценная ночь — она, быть может, будет стоить мне жизни».
«Драгоценная ночь» вторил хор, сопровождая ликованьем мрачные и грозные интонации Пьеро. Свадебный поезд полями возвращался в деревню, где уже звонили к вечерне. И, когда звон умолкал, слышно было пение флейт: незримо и где-то вдалеке, словно то сон и наваждение, пели они ту самую мелодию, которая мощно звучала на авансцене в страстной жалобе влюбленного. Теперь он был один на сцене, допевая последнюю ноту своей арии; и в то время как внизу, в оркестре, валторна Кьяралунци повторяла его скорбный крик, Пьеро схватился обеими руками за виски, стремительно, точно падая, кинулся вперед и задрожал всем телом…
Он исчез. В зале все еще стояла тишина; слышно было, как похрапывает синьора Джоконди; но не успел муж ущипнуть ее, как все руки поднялись и зал загремел от рукоплесканий. Все неистово хлопали, точно пытаясь догнать в воздухе смолкнувшие звуки. И то, что оркестр рвался вперед, выводило всех из себя.
— Бис! Бис!
— Да замолчишь ты наконец! — зашипела синьора Камуцци, обернувшись через плечо к мужу.
— Но ведь он же отлично пел, дорогая, — не сдавался городской секретарь. — Все находят это.
— Только не я! — Она до крови прикусила губу. «Он счастлив, — думала она, — но я ему отомщу».
Он появился из-за левой кулисы со своей загадочной улыбкой на устах.
— Бис! Бис!
Синьора Камуцци с чарующей любезностью повернулась к мужу.
— Ты слишком добр, мой милый. Для жены твой характер — сущий клад, но в общественной жизни надо быть пожестче. Почему ты уступил, когда адвокат Белотти вздумал выписать эту жалкую труппу? А уж если ты не мог помешать этому, надо было захватить инициативу в свои руки.
— Ты находишь, душа моя? Признаться, я не верил в эту затею. Я думал, адвокат сядет в лужу… Но что это, у тебя, кажется, веер сломался? Мне послышался треск.
— Тебе показалось… А теперь остается одно, друг мой. Надо укрепить партию дона Таддео, постоять за правое дело. Да и вообще не мешает немного осадить адвоката. Посуди сам!.. Ты слышал, какую булочник Крепалини поднял бучу из-за того, что ему не дали ложи? Среди этой публики много недовольных. Договорись со средним сословием, мой Гино.
— Что ж, это мысль, — согласился городской секретарь и, сунув руки в карманы брюк, стал в позу рядом с признанной красавицей женой, выставляя для обозрения свою стройную талию. — Увидим, уцелеет ли детище адвоката в драке между двумя партиями. Думаю, театральный сезон у нас особенно не затянется. Я уже высчитал, что за недостатком средств придется остановить электрическую станцию.
— Какие у тебя планы?
— Планы?.. Надо будет переговорить со слесарем Фантапие, он приверженец священника, пусть перетянет своих друзей на сторону дона Таддео.
— Так ступай же, мой друг! — Но как только он вышел, синьора Камуцци уронила сломанный веер и наступила на него ногой. «И это — муж!»
С чарующей улыбкой, стиснув зубы, отвечала она на поклоны приветствовавших ее мужчин.
— Бис! — продолжал неистовствовать зал.
Капельмейстер дирижировал руками и всем телом, словно несся куда-то галопом, словно ему надо было укрыться от своры собак. Но они гнались за ним по пятам и настигли его. Изнемогая, он опустил палочку; оркестр умолк; Тоньетта поспешила скрыться в доме, из-за кулис снова вышел Пьеро. Он поклонился и хотел убежать. Но неутомимые руки снова вытащили его на сцепу. Капельмейстер поднял голову и палочку. Тогда тенор сделал ему знак рукой, не то уступая, не то прося. Он стал на прежнее место. Хор вернулся и построился. Капельмейстер постучал палочкой. На стоячих местах партера молодые люди в широкополых шляпах и ярких галстуках с радостным удовлетворением следили за тем, как единственно благодаря крепости их ладоней, победивших время и повернувших его вспять, повторяется минувшее блаженство.
Когда Пьеро кончил, рев публики заглушил валторну.
— Браво! Молодец!
Многие оглядывались с гордостью, словно это пели они. Сборщик налогов Лоретани, сидевший за толстухой Лауреттой во втором ряду, по неопытности снова дал волю энтузиазму:
— Бис!
В ложе клуба купеческие сынки с издевкой подхватили:
— Бис!
Кто-то зашикал. Пьеро исчез. Молодые люди в партере аплодировали, не жалея рук, чтобы отомстить за него. Ложи заволновались. В зале пришли в движение языки и руки. Синьора Камуцци шикала, прикрывшись носовым платком. Каждое шиканье в зале пронизывало ее точно электрическим током, и на ее потускневшем личике злобно разгорались глаза.
Капельмейстер продолжал дирижировать, но теперь на его губах играла сардоническая улыбка.
— Дайте послушать Тоньетту! — надрывалась галерка.
И только тут в публике заметили, что Тоньетта уже поет, повернувшись плечом к залу. Она склонила колени у входа в дом, перед стенным изображением мадонны.
— Да ведь это же ее молитва! — крикнул старик Джоконди. — Замолчите вы!
Все уже понимали, что в то время как лунный луч, пробиваясь сквозь листву, дробится и играет на ее непокрытых волосах, Тоньетта молит небо, чтобы оно хранило ее счастье. Голос ее отбросил от себя весь этот шум, подобно тому как душа сбрасывает телесную оболочку, и понесся ввысь. Люди, разинув рот, с горящими глазами следили за его взлетом. «Господи!» — то здесь, то там вырывалось у женщин. А потом они свесились с галерки и стали хлопать, опустив руки как можно ниже, чтобы приблизиться к этому хрупкому созданию, которое кланялось там внизу. При первом же взрыве аплодисментов Тоньетта поднялась с колен, нехотя, словно еще утомленная своим вдохновенным полетом и равнодушная ко всему земному.
— Какой голос! Би-и-ис!
— Только сейчас видно, какая она красивая. Волосы блестят, как золотая пряжа. Би-и-ис!
С каждым шагом походка ее становилась все легче и быстрее. И вот она уже у авансцены и кланяется с какой-то бездушной гибкостью — сначала галерке, потом партеру и наконец ложам. В ее улыбке что-то неуловимое, она обращена ко всем и ни к кому. А мгновеньями лицо ее мрачнеет и суровый взгляд устремляется на капельмейстера.
— Бис!.. Бис!..
Капельмейстер, не смущаясь, отбивал такт. На этот раз он им не поддастся. Пусть орут.
«Хоть бы даже никто не услышал ни звука, я доведу акт до конца!»
Он свысока посмотрел на примадонну и не заметил, что, улыбаясь публике, она топнула ногой. Потом круто повернулась, не глядя на него, сделала ему знак и снова опустилась на колени перед домом.
— Браво! Сейчас повторит!
Но вместо этого появился Пьеро, они увидели друг друга и сошлись, вступив в лунный круг. Наверху по-прежнему орали:
— Би-и-с! Би-и-с!
— Бис, бис, какого беса вам еще надо! — крикнул Галилео Белотти и этим только подлил масла в огонь.
Актеры стояли друг против друга, неуверенно подняв руки. Видно было, как открываются и закрываются их рты, но не слышно было ни звука.
— Сначала! Браво, Тоньетта!
Примадонна обвела своим ясным взглядом беснующуюся публику, опустила его с презрением на капельмейстера и, пожав плечами, продолжала петь. Тенор так же пожал плечами и протянул руку, стараясь утихомирить публику. Холодная дрожь охватила капельмейстера. Он уже не отрывал от пюпитра опущенных глаз. Одиночество вокруг него было подобно смерти. На мгновенье ему представилось, что даже оркестр покинул его и молчит. Спасаясь от преследований этой своры там, позади, он повис над пропастью. Может быть, они выбьются из сил и отстанут?.. Ладно! Он уже хотел опустить руку и покориться неизбежности. Левой рукой он вытер лоб.
— Ничего не слышно! Замолчите вы, черти! Мы тоже деньги платили!
— Тише! Теперь начнется самое интересное! — кричал неунывающий синьор Джоконди. Сверху донесся визг служанок:
— Да уймитесь вы, сейчас Нина будет играть на арфе!
Это подействовало. Синьора Цампьери в первом ряду партера нагнулась вперед и с просветлевшим лицом смотрела туда, где за золотой изгородью струн сидела ее лилейно-белая девочка. Ведь только благодаря ей все перестали бесноваться. «У нас не нашлось денег на пудру, а ручки у нее все-таки белые-белые». Все молчали. Лишь тихое пение скрипки легким дуновеньем вторило звукам арфы, и эти звуки тянулись, подобно лунным лучам, и таяли в воздухе. Казалось, стоит ей умолкнуть, как наверху, над сценой, погаснет луна, и Тоньетта с Пьеро перестанут петь. Синьора Цампьери в своем черном, а сейчас выцветшем от старости платье высоко подняла плечи, трепеща, как бы эти звуки не оборвались.
«Когда Лучано получит, наконец, место младшего учителя, мы кое-как перебьемся… Знать бы, какие намерения у молодого Мандолини. Он все отрывается от своей скрипки, чтобы посмотреть на Нину. Играй же, играй, Нинетта!»
— Видишь, — говорила Лауретта, обращаясь к Тео. — Я так и знала, что Тоньетта честная девушка, а не какая-нибудь… А теперь, похоже, и он этому поверил, и они показывают друг другу свою убранную цветами постель. Господи, до чего трогательно!
— Но ведь они хотят умереть…
— Это он только говорит так: у мужчин одна песенка, и, пока мы неопытны, мы готовы им верить.
Мамаша Парадизи тайком от дочерей перегнулась через стенку ложи и вздохнула от глубины души.
— Тоньетта права, надо и в несчастье любить друг Друга.
Коммерсант Манкафеде кивнул, озираясь, как бы приказчики не увидели.
Розина Джоконди с презрением отвернулась: «Все это враки! А если бы она не принесла ему в приданое этот дом? Недаром она то и дело напоминает ему»: «Взгляни, любимый, наш домик весь в цветах».
Кругом шептались.
— Ага, вот оно, это самое место! Я давно его жду… Потише, Эленучча, ничего прекраснее ты в жизни не услышишь… Минуточку, синьора! Этот дуэт — самое замечательное место в опере, весь мир его знает… Ах!.. Ах!.. Ну что же это такое? Да разве это человеческие голоса? Не поют ли и деревья? Не поет ли луна?.. Эта музыка из чистого шелка!