— Минутку терпенья, господа!..
В наступившей тишине из последнего ряда партера раздался голос булочника Крепалини:
— Ага, адвокат пролез и в ложу клуба! Сколько же у него лож? А я-то за шесть мест уплатил…
— Молчать!.. — Наверху уже размахивали кулаками. — Из-за тебя мы голодаем. Он единственный булочник в городе, потому что все власти у него на откупу. Вот он и дерет сколько хочет и морит нас голодом! Говори, адвокат!
— Видите ли, — прохрипел адвокат, — мы еще новички в этом деле. За последние сорок лет и девять месяцев это первое представление в городе. А тут еще неприятный казус с нашим молодым, но высокоталантливым артистом, который заслуживает всяческого сочувствия…
— Бедняжка! Да, да, мы подождем, — отозвались женщины.
— Однако мы сделаем все возможное, потерпите пять минут, господа, и все ваши законные требования будут удовлетворены.
— Браво, адвокат! — Ему похлопали.
Цирюльник Бонометти возгласил:
— Адвокат — великий человек!
— А вот Брабра! Браво, Брабра!
Весь зал разразился хохотом. Молодые люди в широкополых шляпах и ярких галстуках поясняли всем:
— Когда мы относили горбуна, он попался нам на площади, стоит один-одинешек и объясняется в любви луне, — мы и прихватили его с собой. Ты услышишь музыку, Брабра!
И адвокату пришлось смотреть, как этот древний старичок, словно пародируя его самого, раскланивается с публикой. Держа на отлете шляпу, от которой осталась одна тулья, он описывал ею круги в воздухе, приветствуя ярус за ярусом, прижимал руку к сердцу, шаркал ножкой — и под ликующий рев галерки словно и в самом деле оживали те видения, за которыми он безуспешно гонялся по пустынным уличкам — перед ним наконец-то была толпа, призванная венчать его лаврами.
— Однако это среднее сословие становится опасным! — заметила синьора Камуцци барону Торрони.
Ибо булочник Крепалини продолжал агитировать. Видно было, как, выпучив глаза и ощерив волчьи зубы, он разоряется в партере, собирая вокруг себя народ и призывая к мятежу.
— Почему вы стоите где-то сзади, кум Фелипе, где вас толкает каждый, кому не лень? Ага, вы сами не знаете! Тогда спросите Маландрини! Он хозяин «Лунного света», вы — хозяин «Новобрачных», а ложа, видите ли, нашлась только для него. Потому что он женат на сестре синьоры Полли, а сам Полли — дядя доктора Капитани, а жена доктора Капитани — родная внучка мэра!
— Господа все стоят друг за дружку, — сказал слесарь Фантапие — он вместе со слесарем Скарлетта успел перебраться с галерки в партер. — У нас одна надежда — дон Таддео.
У сапожника Малагоди глаза налились кровью:
— Кумовство — вот что нас заедает. Почему меня не сделали членом магистрата? Потому что Северино Сальватори вздумал приставать к моей ученице Элене, да так и ушел ни с чем. Эти господа слишком много себе позволяют.
— Господа!.. — фыркнул булочник, и его непомерно большая, как у деревянного щелкунчика, голова гневно затряслась над тщедушным тельцем. — Добро бы одни господа! А посмотрите на Джоконди, он уже вторую жену вгоняет в гроб. Шатается по всей округе под видом страхового агента. Кто больше господин, он или я? Ведь я стою в городе на первом месте как налогоплательщик. Но оттого, что его первая жена была Пастекальди, — ну, вы знаете, золовка адвокатовой сестры, — ложу получил не я, а Джоконди. А одна и вовсе не занята. Чем дать такому человеку, как я, пусть лучше стоит пустая!
— Ну, уж и до меня дошло. — И заслуженный герой кабаков Цеккини вклинился толстым животом в кучку недовольных. — Если злостному банкроту полагается ложа, то чем я хуже других?
— Что такое? Какая ложа? — залопотал Галилео Белотти. — Разве вы не знаете, что пустая ложа — адвокатова? А то у него было бы только три, — та, где наша сестра, та, где докторша Капитани, да еще ложа клуба, — а такому человеку не пристало иметь меньше четырех.
Молодой Савеццо будто ненароком пристал к кучке недовольных.
— У нас адвокат Белотти все равно что в Риме Цезарь, — принялся он объяснять. — Так уж ему положено по чину. Из уважения к великому человеку я охотно мирюсь с тем, что моя матушка и сестры должны были остаться дома, потому что для них не нашлось ложи.
— Надо быть такой смирной овцой, как вы, синьор Савеццо, — упрекнул его старый канатчик Фьерабелли, — чтобы не видеть, сколько в мире несправедливости.
Цирюльник Друзо поддакнул ему; цирюльник Бонометти заступился за адвоката:
— Адвокат много сделал для народа. Правильно сказал синьор Савеццо, адвокат — великий человек.
— Какой он великий! — накинулся на него Галилео. — Уж позвольте мне знать, что такое адвокат. Я вам говорю, что он и рядом не сидел с великими людьми.
— Меня заставили снять шляпу, — пожаловалась сапожница Малагоди. — За нее плачено, может, не меньше, чем за воронье гнездо, что на голове у Парадизи. А ведь ей ложу отвели!
— Манкафеде тоже хорош, насажал полную ложу приказчиков, — отозвался ее муж. — Старый скупердяй хочет зажулить у них наградные.
— Против господ нам поможет только дон Таддео! — стоял на своем слесарь Фантапие.
Но булочник держался иного мнения.
— Я знаю еще одного человека, который мне поможет, это я сам.
И, подняв с мест жену и четверых детей, он погнал их впереди себя, точно стадо.
— Куда ты, Крепалини?
— А вот хочу посмотреть, кому досталась пустая ложа. Пошли, Малагоди!
Сапожник тоже собрал гуртом свое семейство.
— Вы только начните, а уж мы не подкачаем! — крикнул толстяк Цеккини им вслед, животом прокладывая себе дорогу в толпе.
Весь партер клокотал и ревел, как морской прибой.
— Что это они внизу, взбесились, что ли? — недоумевала галерка. — Потише! Это все штуки кровососа-булочника, наложить бы ему как следует. Ничего не слышно! Громче, маэстро! Глушите их трубами!
В партере только теперь заметили, что капельмейстер взобрался на свое место и дирижирует. Он ни разу не обернулся на шум в зале и, склонив голову, тихо и плавно взмахивал руками, словно он тут один со своим оркестром. Булочник Крепалини, который уже достиг выхода, вдруг отскочил: кто-то больно залепил ему в ухо надкусанным яблоком. Сапожника Малагоди что-то мокрое шмякнуло по лысине, и ликующий голос мальчишки наверху констатировал:
— Попадание в центр!
Как вдруг весь этот галдеж захлебнулся в кромешной тьме. В зале потухли все лампы. Каждый в испуге оглядывался на соседа. Слышен был только сдавленный шепот и какая-то непонятная возня. Над всеми нависло предчувствие чего-то страшного. «Что случилось?» В ложах задвигали стульями. Какая-то женщина взвизгнула:
— Родимые, режут!
С галерки неслись крики:
— Пожар! Спасайся кто может! Мы здесь погибнем!
— Да ничего подобного! — крикнул кто-то фистулой, и, прислушавшись, многие узнали голос адвоката Белотти. — Все в порядке, я сейчас прикажу дать свет.
Первым прыснул синьор Джоконди. Он так хохотал, что, если бы не дочери, кажется, свалился бы со стула. Постепенно дошло и до галерки.
— Это устроил адвокат. Ловко придумано! Ну и шутник!
— Довольно, зажгите свет! Куда девалась Эленучча?.. Браво, адвокат!
— Вот и видно, какой это великий человек! — воскликнул цирюльник Бонометти.
Адвокат кланялся в темноте.
И когда снова загорелись лампы:
— А-а-а! Зажгите и большую, под потолком!
— Тише! Музыка играет!
— Да вот и Пьеро! Браво! Какой ты красавчик, Пьеро!
— Благодарение мадонне, он поправился!
— Потише там, бабы!.. Ты говоришь, это площадь в Риме? А почему такой фонтан, как у нас? Только арки у нас нет, хорошо бы город построил такую.
— Так вот что стало с твоей Тоньеттой, бедный Пьеро! Зря ты прогнал ее — не послушал нас, а ведь, режь меня, она была невинна.
— Бис! Бис!
— Как он бледен, Данте!
— Это потому, что скоро ночь. Ушли друзья, которые сказали ему, что стало с Тоньеттой. Он стоит один, закрыв лицо плащом, и плачет… Поет… О Целестина, слушай его, слушай! Вот так же было и со мной, когда я думал, что ты меня обманываешь.
— А кто там за углом? Да это она, Тоньетта!
— Ох, молчи! Что теперь будет?
— Послушай, как у меня бьется сердце. Я вся дрожу: она его узнала!
— Что ты выдумал, Руфини? Я приехал в город продать теленка, а не плакать из-за каких-то небылиц. Да я не из-за них и плачу; мне вспомнился пожар, который был у нас три года назад, когда и дом мой сгорел дотла и сыночек мой погиб в огне. Уж не от музыки ли это — мне кажется, я снова брожу среди развалин. И все же никуда я не уйду отсюда; ведь это первый раз кто-то так душевно меня пожалел.
— Может быть, он ей хоть теперь поверит! Поверит ли? Да, он ей верит!
— Ну, знаешь ли, поздно! Я бы на нее такую и глядеть не стал!
— У тебя, Маландрини, никакой поэзии нет в душе. Послушай, что они поют. Им представляется, будто они, как в брачную ночь, стоят перед своим домом, под оливами, и сквозь ветви светит луна. Когда человек любит, ему обязательно что-нибудь такое представляется.
— А ты почем знаешь?
— Слышишь, Полли, опять: «Взгляни, любимый, наш домик весь в цветах».
— Нет, положительно никакого сравненья с нашим граммофоном! А вот это неплохо получилось: «Взойдем на наше ложе». Но я не вижу никакого ложа, а небо такое, что того гляди дождик пойдет. Ага, это они хотят устроиться под той аркой; но вопрос, как еще они будут вести себя и можно ли Олиндо оставаться здесь?.. Что скажешь, Джоконди?
— Нищий вышел! Ай да кавальере, как он потешно играет! Смотрите внимательно, дочки. На это стоит поглядеть! А я уже видел. Он мне показывал, просил совета… Браво, кавальере!
— Бис! Бис! До чего же все смеются. У меня даже под ложечкой заболело.
— Они остались вдвоем, их еле видно в потемках. А в музыке все время звучит: «Взгляни, любимый, все призывает нас к цветению».
— О Нина, твоя арфа!
— Вот уж это вправду неземные звуки!
— Стоило так много пережить, чтобы узнать такое счастье!