Синьора Ноноджи и сапожница Малагоди кричали, будто сговорившись, в один голос:
— Окаянные безбожники! Они готовы сжить со свету дона Таддео, только бы отнять у него ведро!
Издалека слышался заливистый лай булочника:
— Ага, эти господа забрали себе все ключи от лож! Так не видать же им ключа от башни, где ведро! — И опять сначала: — Ага, эти господа забрали себе…
Адвокат Белотти тоже не оставался в долгу и сиплым голосом кричал что-то неразборчивое. Только видно было, что господа рядом с ним презрительно смеются. «Халды-балды», — передразнивал братца Галилео Белотти, восседая за столиком булочника.
Как вдруг из окошка высунулась аптекарша и закричала не своим голосом, потрясая в воздухе кулаками:
— Ах, предатель, ах, обманщик! Слышите, люди добрые, что он говорит — будто дон Таддео продал ведро, будто у него купил ведро какой-то американец!
Перед кафе «У святого Агапита» начался переполох: все повскакали с мест, в воздухе замелькали кулаки. Женщины перед собором подняли визг.
— Адвокат прав, — истошным голосом вопил перед ратушей цирюльник Бонометти.
И, подтолкнув стоявшего в толпе мужчин старенького писца из городского присутствия, Дотти, продолжал:
— Кричите за мной! Адвокат прав насчет ведра. Он разоблачает поповские интриги! Адвокат — великий человек!
Чиновники подхватили:
— Да здравствует адвокат!
А толстяк Корви:
— Адвокат — великий человек, он обещал мне место городского весовщика!
— Разве не адвокат построил нам прачечную? — накинулись на сапожницу служанки Фанья и Нана. — Да здравствует адвокат!
— Да здравствует адвокат! — кричали в толпе женщин юные хористки. — У него можно получить любой задаток!
Адвокат помахал своим сторонникам шляпой и, обращаясь к стоявшим рядом господам, сказал:
— Вот они, честные люди! При таком умонастроении народа можно не сомневаться, кто победит: дух ли мятежа, братающийся с реакцией, или порядок, неразлучный со свободой.
— Слыхали мы эти трескучие фразы! — буркнул городской секретарь. — Трудно сказать, на чьей стороне здесь свобода. Свобода и распущенность — это не одно и то же!
— Уж не киваете ли вы, синьор Камуцци, на мою частную жизнь? — вопросил адвокат. — В таком случае знайте, что я не стыжусь жизни, в которой нет ни капли лицемерия. Я в этом отношении, можно сказать, наследник славных традиций. Вам, синьор, должно быть неизвестно, чем были наши прабабки. Когда-то, синьор, на месте этого города стоял храм Венеры.
— Ну, так ведь его давно снесли! — возразил секретарь, пожимая плечами.
— Вот и радуйтесь вместе с доном Таддео, этим демагогом в рясе! Разве сегодня в своей проповеди он не натравливал чернь на власть имущих, предлагая низложить тех, кто предается любодейству? Я знаю, кого он имеет в виду! — И адвокат ткнул перстом себя в грудь. — Но вашему дону Таддео придется на сей раз убедиться, что такое истинная власть!
Он взмахнул в воздухе газетой. Полли почесал в затылке.
— Все это очень мило! Но пока что нас горсточка, а у среднего сословия целые батальоны. Пойти, что ли, собрать друзей? Кстати и Олиндо прихвачу. Если он вообще-то ни на что не годен, то на его кулаки можно положиться.
Таможенный сборщик тоже пожелал заняться вербовкой и направился в аптеку. Оттуда, размахивая пестом своей ступки, приковылял старый Аквистапаче.
— Ромоло! — вопил кто-то ему вслед.
— Здесь нет никакого Ромоло! — взревел он. — Есть только старый гарибальдиец, который видит, что свобода в опасности. — И все больше распаляясь: — Выходите, трусы, что убоялись жен и попрятались по своим лавкам! Выходи, Манкафеде!
Размахивая пестом, Аквистапаче двинулся через площадь, рассекая неприятельские ряды; но как ни петушились сторонники «Святого Агапита», никто не отважился поднять руку на старого воина. И не успел Манкафеде опустить железную штору, как уже был прочно пойман.
Дрожа, последовал он за своим похитителем.
— Процентщик! — громовым голосом, который сделал бы честь его тромбону, заорал обойный мастер Аллебарди под самым носом у почтенного коммерсанта.
Тот попятился, сильно побледнев. Кругом подхватили:
— Процентщик!
— Вор! — И заслуженный рыцарь кабаков Цеккини посинел от прилива внезапной ярости. — Этот вор скупает все вино в округе и вздувает цены. А наш брат пропадай от жажды.
— Не хотим пропадать от жажды! — ярились его собутыльники.
— А мы не хотим подыхать с голоду! — закричал у ратуши дюжий извозчик. — Долой булочника!
— Долой булочника! — поддержала его толпа, и Крепалини юркнул в гущу своих приверженцев.
— А уж сдобные булочки Серафини! — взвизгнул из-за плеча извозчика кондитерский ученик Колетто. — Сказать вам, что он кладет вместо корицы? Сушеных клопов! Не кондитер он, а бандитер!
Послышался крик отвращениями над площадью, покрывая весь этот шум и гам, взметнулся плачущий женский голос:
— Изидоро! Мой Изидоро!
Это мамаша Парадизи, позабыв все на свете, высунулась из окна.
— Беги, Изидоро, не то тебя побьют! Беги, спасайся!
Но Манкафеде только бросил ей наверх безутешный взор, ибо его похититель уже доставил узника на место, к столику перед кафе «За прогресс».
Синьор Джоконди привел барона Торрони; позади следовали оба Сальватори — дядя и племянник.
— Вы оттяпали у меня мой завод, — напомнил Джоконди Сальватори-старшему, похлопывая его по животу. — Но это я так, между прочим, а сейчас надо нам вместе постоять за свободу.
Аптекарь гонялся за парикмахером Ноноджи, который, кровожадно гримасничая, носился взад и вперед по площади, увертливый как ласка. Перед кафе папаши Джовакконе он, осеняя себя крестом, визжал:
— Дон Таддео святой!
А перед столиками кума Акилле:
— Да здравствует адвокат!
Так как аптекарь не мог за ним угнаться, он призвал на помощь хозяина гостиницы Маландрини и учителя Цампьери, которые пришли только посмотреть, что тут творится. Явился сам по себе и капельмейстер Дорленги.
— А как же моя месса? Ни один человек не пришел в собор на репетицию! — закричал он, в отчаянии воздевая руки.
— Бывает время, сударь, — сказал ему учитель Цампьери, — когда и нам, служителям муз, полезно оторваться от любимых занятий и во имя высоких идей спуститься на площадь.
— Однако их становится все больше! — спохватился на той стороне механик Бландини. — Надо и нам собраться с силами.
И тотчас же цирюльники Макола и Друзо побежали на Корсо, а слесарь Фантапие на каменную лестницу и, останавливаясь перед каждым домом, стали выкликать:
— Все на площадь!
Из постоялых дворов «Лунный свет» и «Привет новобрачным» привалила толпа крестьян.
— Сюда! — орал Галилео Белотти, заняв позицию посреди площади, у фонтана. — Всыпем этим шутам гороховым по первое число!
Как вдруг красавец Альфо, неизвестно почему скрипя зубами, кинулся на него — и Галилео припустил на своих коротеньких ножках обратно в дружественный лагерь. Красавец Альфо вернулся в свой стан, торжествующе улыбаясь и напялив на нос в качестве трофея синее пенсне арендатора.
Однако это не помешало крестьянам стать под знамя святого Агапита.
Когда слесарь Скарлетта пришел со стороны городских ворот, чтобы примкнуть к партии среднего сословия, дорогу ему преградил адвокат и пообещал ту часть работ в ратуше, которую предполагалось отдать Фантапие, после чего слесарь остался. К портному Кьяралунци, который приплелся с улицы Лучии-Курятницы, адвокат тоже обратился с какими-то посулами. Но тот был тверд.
— Прошу прощенья, господин адвокат, я самого лучшего мнения о господине адвокате, но позор тому, кто изменит своему классу, — ответил портной. И отправился к своим.
Возвратился Полли, а с ним единственный рекрут, его собственный сын. Отец подгонял его сзади. У обоих были красные физиономии, оба запыхались. Отдуваясь, хозяин табачной лавки заявил:
— Это мой сын Олиндо, пусть сражается за свободу! Думаете, он сам пришел? Ну нет, мой сын такой тип, которому плевать на свободу. Зная, что отец поглощен общественными делами, он в моем доме — в моем собственном доме — принимает эту непотребную женщину, белобрысую хористку, и занимается с ней — сами понимаете какими делами. — И он наградил Олиндо тумаком. — Когда мать застала их, она хлопнулась в обморок. Ну, а я, когда вижу такую испорченность наших детей, готов даже признать правоту священника.
Синьор Сальватори тоже стал жаловаться на племянника. Чтобы пресечь это брожение умов, адвокат с серьезным видом отозвал Полли в сторону.
— Скажи, Полли, друг ты мне или не друг?
— Дружба дружбой, — но…
— Никаких но!.. Говоря по правде, каждый из нас подвержен человеческим слабостям. Спроси собственную совесть, Полли, кто в тебе больше зол на сына — отец или соперник? Во всяком случае, Полли, гражданский долг прежде всего!
Полли еще немного поворчал себе под нос, между тем как адвокат с гордостью и надеждой оглядывал свои окрепшие ряды. Кум Акилле обходил всех с бутылкой вермута, ибо каждому теперь требовалось мужество.
— О-го-го-го! — закричали все в один голос.
А из лагеря святого Агапита отвечали:
— У-лю-лю!
Народ, собравшийся перед собором и ратушей, тоже кричал и хлопал в ладоши, раздавались и свистки. Изо всех окон вопили женщины. И вдруг старик Аквистапаче как зарычит:
— Это еще что такое! С какой стати к ним затесался молодой Савеццо?
— Верно, заблудился, — предположил синьор Джоконди.
А кум Акилле гаркнул в сложенные рупором руки:
— Ну, как вам пришлась по вкусу святая вода, синьор Савеццо?
Увидев, что его изобличили, молодой Савеццо скрестил руки на груди и вышел на площадь. Хмуря брови, он некоторое время оглядывался вокруг с мрачным торжеством.
— Чего тебе надо? — кричали ему из толпы.
— Долой! Пора покончить в нашем городе с системой протекционизма, с диктатурой одного класса! — возгласил он, грозно выкатив глаза и картинно потрясая кулаками.