Полли почесал в затылке.
— План один другого лучше, но не слишком ли их много!
— Чтобы привлечь к нам иностранцев, — подхватил синьор Джоконди, — адвокат выманил у города четыреста лир. Единственный англичанин, что живет у Маландрини, дорогонько нам обошелся.
Секретарь сделал рукой изящный жест.
— Господа, ваше разочарование разделяют многие. В своей неукротимой жажде деятельности, которая на деле ведет к разрушению, адвокат и не замечает, что он растерял последние крохи былой популярности. Я лично не жалею, что он пригласил этих артистов. Их пребывание здесь многим открыло глаза и окончательно убедило тех, кто был склонен колебаться. На краю анархии и разорения мы, естественно, ищем прибежища в умеренности и добронравии, без которых общественная жизнь невозможна.
— Что верно, то верно, — подхватил Полли, — у ранней обедни уже двадцать лет не бывало столько народу, сколько сегодня.
— Говорят, был и супрефект, — отозвался Джоконди. — Видно, и в самом деле придется ходить в церковь.
— К сожалению, это не только у нас, — сердито засопел аптекарь. — Реакция повсюду поднимает голову, и правительство в страхе перед демократией, которой оно обязано жизнью, всячески поддерживает реакционеров. На празднике, который король устроил в Риме в честь германского кайзера{41}, все первые ряды были заняты прелатами. Либеральная буржуазия нужна была им лишь для того, чтобы с ее помощью создать монархию. Но плоды пожинаем не мы, а наши заклятые враги. Бывают минуты, когда начинаешь жалеть обо всем, что было сделано. При Гарибальди, надо прямо сказать, ничего этого не было бы. Он, быть может, проявил даже чрезмерное величие духа, когда добровольно отрекся и покинул нас.
— Вы правы, — сказал Камуцци с иронической улыбкой. — При Гарибальди и республике невозможны были бы никакие споры — в том числе и из-за ведра.
Старик развел руками.
— Вы думаете, я этого не знаю? Послушайте же, что я вам скажу. Эту ногу я потерял на службе республике. Так вот, я верю, что республика всегда останется молодой, каким и я был в то время. Стоит ей только вернуться, как у меня снова отрастет нога.
Камуцци поднялся с высокомерной миной.
— Вы поэт, синьор Аквистапаче! — Синьору Джоконди, который увязался за ним, он сказал: — Что толку говорить с такими радикалами! Они воображают, что истина на их стороне. Но, во-первых: что есть истина? А потом — такая истина далеко бы нас завела!
— Куда ты, Альфо? — крикнул Полли. Но сын трактирщика только крепче стиснул кулаки и, не оглядываясь, размашисто зашагал по улице Ратуши.
— Что случилось с красавцем Альфо? — спрашивали женщины, завидев его в окно. — Он больше не улыбается нам и шляпу надвинул на нос, как будто задумал недоброе.
Далеко за городскими воротами, уже за прачечной, его остановил Савеццо, вынырнувший из кустов. Красавец Альфо затрясся всем телом.
— Я знаю, что у тебя на уме, — сказал Савеццо, не сводя с него пристального взгляда. — Помни же, никому ни слова, что у нас были какие-то разговоры, а то я с тобой рассчитаюсь. Ты еще не знаешь, на что я способен. Ты только себя погубишь.
— Если это правда, — пролепетал Альфо, втянув голову в плечи и дико озираясь, — если он обольстил ее, я его убью.
— Ну, что ж, убей — попадешь на каторгу.
И Савеццо увлек его на проселочную дорогу.
— Такие, как ты, не ходят по шоссе, — пояснил он с мрачной улыбкой.
Перед часовней, на перекрестке двух дорог, он остановился.
— Здесь я вчера наблюдал за ними. Она сказала ему: «Не смотри на мадонну, я ревную». И тогда он поклялся ей в верности, а она обещала бежать с ним завтра же, как только актеры покинут город… Вынь руку из кармана! — И Савеццо, скрестив руки на груди, угрожающе двинулся на него.
Красавец Альфо, тихонько заскулив, отступил назад.
— Вот они! — прошептал Савеццо, когда оба подошли к Вилласкуре. — Даже не прячутся больше. Крестьяне, проходившие здесь, видели, как они сидели обнявшись, а ты, дурак, сомневаешься.
Красавец Альфо бросился на землю ничком, заглушая свои всхлипывания в дорожной пыли.
— Если ты убьешь его, тебе не миновать каторги, — повторил Савеццо и потихоньку скрылся, меж тем как Альфо, припав к земле, перебрался через дорогу и юркнул в щель между прутьями ограды. Выбравшись на мягкий дерн, он ужом пополз среди кипарисов, спрятался за дерево и, оскалив зубы, принялся наблюдать.
Нелло держал в руке серебряное зеркальце, которое поблескивало на солнце.
— Какие чудесные вещицы ты мне даришь! О! Моя возлюбленная — элегантная женщина, светская дама.
— Это я-то? — удивилась Альба и, слегка заалевшись поднялась, опираясь на его плечо. — Бедная я! Ведь ты знал женщин больших городов.
— Как чудесно пахнут твои руки!
— Это ты подарил мне духи, какими душатся графини. Милый Нелло, чего только ты не знаешь, о чем я и понятия не имею.
— Я бедный странствующий певец. Как это случилось, что ты меня полюбила?
Она вдруг выпустила его из своих объятий. Не сводя с него темных горящих глаз, медленно покачала головой. Он пошел за ней в тень.
— Что с тобой? Как здесь свежо и как легко дышится!
— Ты находишь? Меня сжигает лихорадка любви, мне кажется, я задохнусь. Любовь гнетет меня, как луна. Она раздирает меня своими шипами, как этот куст.
— Альба, что ты делаешь? Бедные милые ручки.
— Видишь, я не чувствительна к другой боли, только любовь к тебе причиняет мне страданье.
— А я! — воскликнул Нелло. — Разве я не дышу только тобой? Я никого не вижу, ни на что не отзываюсь; когда иду полями один, я то и дело останавливаюсь и протираю глаза, а рот мой жадно ищет твоих губ, о Альба! Ибо твое ослепительное лицо, возникнув в знойном воздухе, веет на меня свежей прохладой.
Она смотрела на него, затаившись, уйдя в себя.
— Я не верю тебе.
— Ты не веришь мне?
— Эрсилия и Мина Парадизи подрались на улице — говорят, из-за тебя.
Он вскочил как ужаленный.
— Но ведь я даже не знаю их. Пусть убивают друг друга у меня на глазах — я переступлю через их трупы, чтобы броситься к тебе.
— Это правда? — Блаженно откинувшись, она протянула ему руки и подставила лицо. Под его поцелуями она задрожала. — А что, если это последние, Нелло? Последние поцелуи?
— Ты что же, решила посмеяться надо мной, ах ты негодница! И это после того, как арендатор раздобыл для нас повозку и мы с тобой даже видели ее? Ту самую повозку, в которой завтра на заре ты догонишь нас, и я пересяду к тебе — завтра на заре!
— Вчера, когда я стояла за дверью ложи и тайком слушала тебя, сердце у меня разрывалось при мысли, что это в последний раз. Я жадно впитывала каждый звук и с трепетом ждала нового; и, упиваясь твоим голосом, уже тосковала о нем.
— Моя Альба!
— Но вот ты умолк; мне больше не на что было надеяться, и у меня подкосились ноги. Тут из-за кулис вышли служители в пудреных париках и поднесли тебе на бархатных подушках подарки в открытых футлярах. Какие женщины прислали их тебе?
— Ты знаешь! Комитет преподносит эти безделки всем по очереди — они ничего не стоят.
— Допустим. Но сколько женщин там, в далеком мире, ждут, чтобы осыпать тебя своими милостями? И скольким ты будешь петь в благодарность? Ах, Нелло, быть может, мы уже взяли от жизни все, что было нам отпущено судьбой. Быть может, ты никогда не сядешь в мою повозку и мне придется покинутой, одинокой возвратиться домой. — Альба, что на тебя нашло?
Он схватил ее за плечи. Она смотрела куда-то поверх него. Озаренный мрачным блеском глаз, ее чеканный профиль неясной угрозой навис над ним. Он весь как-то съежился. Она продолжала, обращаясь куда-то в пространство:
— Но я не отдам им тебя. Слушай! Серьезнее этих слов ты никогда ничего не услышишь. Напрасно они станут искать того, кто любил Альбу и никого уже не полюбит. Твой голос умолкнет. Отзвук твоих последних песен я схороню у себя в сердце, и оно превратится в камень.
У него закружилась голова. Он клялся ей, он упал перед ней на колени.
— Если я способен тебя обмануть, жизнь теряет всякий смысл: убей меня!
Она скользнула к нему вниз, нежно обвила его шею. Оба плакали.
Но вот Альба поднялась, улыбаясь, со следами слез на лице.
— Неблагодарный, ты не заметил, что на мне туфельки, присланные из Парижа. Ты целуешь мои ноги? Да, целуй! Ах, теперь больше чем когда-либо надо быть красивой… А ты, мой ненаглядный, думаешь, я не заметила, что ты в новом костюме? Дай же на тебя полюбоваться!
Он со счастливой улыбкой прошелся по поляне. И вдруг перед ним, словно из-под земли, поднялось что-то черное, лязгающее зубами. Блеснул нож. Нелло бросился бежать с криком: «На помощь! Убийцы!»
— Беги на террасу! — кричала Альба. — В дом!
Но преследователь уже бежал ему наперерез. Нелло стал взбираться на крутизну, чувствуя за спиной хрипение этого разъяренного животного. Он бежал, не разбирая дороги, сердце бешено колотилось в груди, к горлу подступала тошнота. Он остановился с одним только желанием — повернуться лицом к убийце и поднять руки. Как вдруг — он уже зажмурился — перед ним мелькнул выступ скалы. Это был тот камень, что служил им опорой, когда они с Альбой, убегая от Ноноджи и адвоката, сорвались и съехали вниз, во впадину скалы. Он узнал и пинию, за которую они тогда держались. Минувшее, все то, что кануло в прошлое, что было жизнью и все же не метило острием клинка в грудь, встало перед ним. И тогда Нелло испустил звенящий крик, он прыгнул и почувствовал под ногами ступеньку. Высоко наверху он огляделся: красавец Альфо извивался на дне ямы, куда они в тот раз упали, и Альба, склонившись над ним, вырывала нож у него из рук. Нелло бросился в ущелье, которое начиналось за последними кипарисами. Забравшись в грот из огромных камней, он упал наземь, схватился за сердце и перевел дыхание. Потом осмотрелся. Вздохнул свободнее.
«Здесь я поцелуями стер кровь с ее пальца. Наши первые поцелуи отдавали ее кровью, а за последние я чуть не отдал свою, всю до единой капли».