— Все идет как нельзя лучше, господин супрефект! Честное слово, я начинаю верить в предчувствия. Не далее как на той неделе я поручил своему другу Аквистапаче проверить работу насосов. Потому-то его молодцы сегодня так блестяще выдержали экзамен. Теперь, можно сказать, на огонь надета узда. А что крыша провалится, так и пускай себе проваливается. Меньше всего нас беспокоит крыша. Не правда ли, господин супрефект? — Так как никто не мешал адвокату говорить, жесты его становились все величественнее. — Да и крыша бы не загорелась, если бы этот идиот Маландрини не вздумал сушить на чердаке кукурузные кочерыжки. Теперь того и гляди огонь прорвется в жилые помещения. Вот несчастье, господин супрефект!
И он дотронулся до своего красного колпака. Супрефект неуверенно огляделся. С крыши, шурша, осыпалась дранка. В толпе кричали «долой адвоката!», и где-то в отдалении коровы вторили этим крикам зловещим мычанием.
Это заставило отца города решиться. Изобразив на лице начальственную холодность, он произнес:
— Не находите ли вы, господин адвокат, что ночи уже бывают свежи об эту пору? Как бы утренний ветер не принес нам еще большее похолодание.
Адвокат побледнел при мысле о ветре. Весь город может запылать. Небо станет сплошным морем огня. Как бы в нем окончательно не обуглились его собственные величие и слава! И он одним прыжком очутился на горящей головешке.
— То-то я смотрю, вы в охотничьих сапогах, — сказал супрефект.
Адвокат только теперь заметил, как он одет. В одном пальто — без воротничка.
От смущения он залепетал:
— Надо же, чтобы в спешке мне попались под руку сапоги, которых я не надевал уже три года. С тех пор как общественные обязанности мешают мне ходить на охоту.
Супрефект с заметным удовольствием бросил взгляд на свой безупречный костюм. Он погладил бороду, оглянулся на откупщика и словно вскользь заметил:
— Наверно, у вас было предчувствие во сне, что общественные обязанности не помешают вам больше надевать эти сапоги.
Услышав это, адвокат выпрямился и с неожиданной твердостью в голосе возразил:
— С тем большей радостью, синьор Фьорио, я оказываю обществу эту последнюю услугу. Все мы, господин супрефект, только слуги народа, и когда ему заблагорассудится отпустить нас…
— Долой адвоката!
На секунду он зажмурился, затем договорил:
— …самое достойное — поблагодарить его и уйти.
Сказав это, адвокат повернулся и покинул супрефекта. В ту же секунду обвалилась крыша у самой трубы. Из окон второго этажа вырвались густые клубы дыма. Все затаили дыхание, как вдруг кто-то в толпе отчаянно крикнул, и десятки голосов подхватили этот крик:
— Там кто-то есть в доме! Вон в том окне! Глядите, в окне! Глядите, в окне! Человек горит живьем!
И действительно, в светящихся облаках дыма мелькало что-то белое.
— Это моя жена! Это она! — завопил Маландрини. Заломив руки, он бросился вперед, словно намереваясь взлететь на воздух.
Рабочие остановили его.
— Лестница загорелась. Надо сперва подтащить насос!
— Эрсилия! Ну иди же, Эрсилия! — голосил хозяин, знаками умоляя жену спуститься вниз.
— Это не Эрсилия! Это актриса! — крикнул чей-то голос из толпы.
Минутное оцепенение. Все, словно пораженные столбняком, смотрели на растерянное, оторопелое лицо, которое маячило в окне. Но вот оно дрогнуло, из перекошенного рта вырвался отчаянный крик: он еще звенел в ушах, когда окно заволокло черным дымом.
— Синьорина Италия! — крикнул аптекарь. — Помогите мне ее спасти! — И он беспорядочно заметался.
На Корсо кто-то пронзительно взвизгнул:
— Ромоло!
Старик схватился за голову, не зная, что делать. Кьяралунци и актеры стали направлять насос на лестницу: рабочие бежали с полными ведрами, но тут что-то черное прошмыгнуло мимо, никто не заметил — бегом или ползком, взобралось по лестнице и исчезло в дыму. Все увидели только, что кучер Мазетти сидит в ведре, а сам он уверял, что его туда толкнул дон Таддео.
— Дон Таддео! Ах, дон Таддео! — пронеслось в толпе, и все вытянулись в сторону дымящегося окна, от которого священник оторвал актрису. Он взвалил ее на плечи и бросился бежать навстречу бушующему пламени. Минуту, полную ужаса, все смотрели друг на друга.
— Черт побери! — восклицали мужчины.
— Дон Таддео погиб! — скорбели женщины, а иные добавляли: — Если актриса останется жива, я убью ее собственными руками.
— Помолимся. — Многие запели хором. И вдруг:
— Вот он! Смотрите! Чудо! Чудо!
Сломив сопротивление вооруженных властей, народ хлынул во двор. Дон Таддео повалился на землю у стены, подле самой двери, из которой он вынес актрису. Когда раздались аплодисменты, он только прикрыл веки. Италия в одной рубахе с громким визгом носилась по двору. Женщины остановили ее.
— Пади к его ногам! Если бы из-за тебя что-нибудь приключилось с доном Таддео, плохо бы тебе пришлось.
Бедняжка, казалось, сразу лишилась сил. Покорно поникла она перед священником. Он так и не открыл глаз и только побелел как полотно, когда ее губы коснулись его руки. Его длинный восковой нос вздрагивал. Мелко дрожали плечи под изодранной сутаной, рука так тряслась, что ускользала из-под ее губ.
— Точь-в-точь Иисус и Магдалина! — восхищались женщины, а мужчины аплодировали чуть ли не у самого лица священника.
— Не трогайте его, а то он еще заболеет. Только воистину святой может так рисковать жизнью! Посмотрите на него, мужчины! Где были вы, хотя плечи у вас не в пример шире и вино вы хлещете как воду. Где был ты, Чимабуэ? Если бы не наш святой, бедняжка бы погибла… Позволь мне поцеловать край твоего рукава, и моя дочурка Пина наверняка выздоровеет.
Женщины оттеснили Италию, каждой хотелось коснуться священника. Они уже готовы были унести его на руках: «Пойдемте, ваше преподобие, пора домой, вам надо отдохнуть». Но, когда они попытались его поднять, все заметили, что он без сознания. Тогда они положили его на землю и стали растирать, а заодно наставлять и отчитывать.
— Вставайте, ваше преподобие, довольно валяться. Скоро утро, пора вам в церковь читать проповедь. — Они прислушались и снова принялись ему втолковывать: — Теперь ведро ваше. Суд решил дело в вашу пользу. Адвокат побежден, никто его больше не слушает. Зато вас все любят и считают святым, потому что вы вынесли актрису из огня.
Пауза. И вдруг нежная синьора Цампьери принялась рвать на себе волосы. Тогда и другие заголосили и стали кидаться на землю.
— Он умер! Что теперь будет с нами?
— Нет, он открыл глаза, — раздался чей-то одинокий, словно ангельский голосок. Это была Флора Гарлинда, примадонна, ее сверкающие глаза в упор смотрели на священника. Дон Таддео вздохнул, огляделся и, вздрогнув, снова прикрыл веки. А потом поднялся и решительно отстранил всех, кто хотел пойти за ним.
— Мне надо молиться, дочери мои, мне надо много молиться, — сказал он и зашагал к воротам.
Толпа послушно перед ним расступилась. Впереди одиноко стоял адвокат Белотти. Когда священник прошел мимо, он сложил руки, словно готовясь аплодировать, и энергично закивал головой.
— Так рукоплескал Иуда Искариот, — сказал булочник Крепалини, стоявший во главе своих приверженцев.
Адвокат повернул к нему лицо, по которому катилась слеза.
— Для всякого честного гражданина благородный поступок всегда останется благородным поступком, даже если его совершил политический противник.
— Для честного гражданина! — повторил с ударением булочник, и его большая голова, освещенная бликами огня, насмешливо качнулась из стороны в сторону. — Все мы честные граждане! А скажите, адвокат, сколько плачено за участок под прачечной? Кто не знает, что она строилась на земле, принадлежавшей некиим родственникам некоей вдовы!
— Некоей вдовы, — подхватил сапожник Малагоди, — которая приходится сестрой некоему адвокату.
— Вследствие чего, — заключил механик Бландини, — город уплатил упомянутым родственникам за участок совершенно несуразную цену.
— Мне вспоминаются, — отозвался слесарь Фантапие, — и кое-какие обстоятельства в связи с последними выборами.
— Дался вам этот адвокат, — крикнула во весь голос кумушка Малагоди, оказавшаяся тут же по соседству. — Ведь у нас теперь целый выводок адвокатиков, мало ли он детей наплодил, этот юбочник, этот соблазнитель. К примеру, у Андреины в Поццо подрастает малыш, так вы думаете, отец им когда-нибудь интересовался? Вот и видно, какой это распутник да безбожник!
Адвокат только плечами пожимал. Но куда бы он ни поворачивался, отовсюду из гущи толпы к нему летели упреки.
— Откуда взяты деньги для вызова актеров?.. Разве дом на виа Триполи не бесчестье для города? А вот адвокат стоит за него горой.
— Так это ж его дочери, — шепнул за спиной адвоката сапожник Ноноджи, адресуясь к кучке женщин; при этом он скроил такую рожу, что все расхохотались. И, шмыгнув к другой кучке, он и там сообщил нечто новенькое. Так дошел он до беседки, куда укрылся адвокат, и, прикрыв рот ладонью, зашептал:
— К вашему сведению, господин адвокат, в городе отзываются о вас весьма нелестно. Я говорю это вам, потому что это правда. Конечно, сам я — вы ведь меня знаете, господин адвокат…
— Я прекрасно вас знаю, Ноноджи! — сказал адвокат и, пожав цирюльнику руку, скрылся в темноте.
А Ноноджи, не мешкая, проследовал к сараю, откуда ему давно уже кивал Савеццо.
— Ну как, пора объявить народу, кто совершил поджог?
Савеццо даже зубами лязгнул от нетерпения. Он взъерошил волосы и сказал угрюмо:
— Положение мне ясно. Настал момент действовать!
— Освободите место! — кричал впереди аптекарь Аквистапаче. — Дамы и господа, прошу вас, отойдите назад! Здесь негде развернуться.
Рабочие пустили было в ход ведра с водой, но были отбиты возмущенными зрителями.
— Вы что, хотите, чтобы дом сгорел? — надсаживался Аквистапаче. — Что у нас, анархия, что ли? Адвокат, выручай!
— Кончился твой адвокат, — отвечал