Рядом с ним его братец Галилео вторил крикам толпы:
— На каторгу! Халды-балды! Разумеется, на каторгу! А что еще делать с таким шутом? Он все хорохорился, я-де великий человек! Пусть теперь хлебнет горя на каторге!
Откуда-то снизу, из-под ног толпы вырывалось сдавленное стенание:
— Все это клевета! Адвокат…
— …великий человек — хочешь сказать? Так на же, получай!
И на цирюльника Бонометти сыпались новые пинки. Он скулил все громче, а тут еще в кучке женщин, притиснутых толпой к запертой двери сарая, заохала вдова Пастекальди.
— Адвоката сошлют на каторгу! Так вон он, значит, чем кончил! Я всегда этого боялась.
— Не горюйте, — утешала ее служанка Феличетта. — Ваш брат не единственный! И актера сошлют туда же. Они, оказывается, вместе орудовали.
— Верно, — подхватил кто-то из женщин. — Адвокат с актером столкнулись у этой Италии. Ну, конечно, на почве ревности вышла потасовка, и перевернулись все свечи, сколько их тут было. Как только загорелось, прибежала Эрсилия Маландрини. Ее, известно, чтобы не болтала лишнего, связали по рукам и ногам да куда-то кинули. А может, и прикончили бедняжку.
— Ясно, прикончили. Ради такой потаскухи, как эта актриса, мужчины на все способны.
— В тюрьму мерзавцев!
Они оттеснили защитников тенора и адвоката и яростно накинулись на обоих. Как вдруг в пылу сражения послышался дружный женский вопль. Слабые петли не выдержали, и женщины одна за другой попадали в распахнувшуюся дверь сарая. Они летели кувырком, через головы друг друга, откатывались в сено и испуганно визжали под накрывшими их юбками… Но вот все стихло. В темноте слышалась только какая-то возня, негромкие возгласы, а затем — растерянное молчание. Стоявшие ближе насторожились и стали заглядывать в сарай. Наконец в дверях показались оторопелые лица, а между ними — в одной рубашке — синьора Маландрини. Следом неохотно выступал барон Торрони.
И тут раздался смех: сначала это были только отдельные мощные взрывы, за которыми следовали недоуменные паузы, а затем смех волнами заходил по двору — взад-вперед, разливаясь все дальше по Корсо до самой площади, и задние от смеха садились прямо на мостовую: «Синьора-то Маландрини — слыхали? — у них дом горит, а она с бароном забавляется!» И они продолжали смеяться, между тем как в передних рядах у сарая хлопали застигнутой врасплох парочке.
Синьора Маландрини в сердцах накинулась на мужа:
— Ты, видно, совсем ума решился! У тебя дом горит, а ты жену в сарай запер!
— Моя жена! — охнул он и стал трясти ее за плечи. — Где бумаги? При тебе? — спросил он, задыхаясь.
— А где же им быть?
Просияв от счастья, Маландрини повернулся к толпе.
— Все в порядке! — крикнул он, ликуя. — Мы еще живем!
— И барон тоже! — ответили ему из толпы.
— Барон попал случайно, — огрызнулась хозяйка гостиницы.
Барон надменно объяснил, что, увидев пожар, он первым делом наведался в сарай.
— А ты толкаешь туда свою жену и запираешь!
— Скажите на милость! Ты, видно, голову потерял, бедняга Маландрини! — кричали в толпе, и все покатывались со смеху.
Хозяин схватился за лысину. Жена продолжала распекать его: виданное ли дело — оставить ее с приличным мужчиной в одной рубашке!
— Да могла ли я показаться на люди, чтобы все увидели то, что полагается видеть одному мужу? Дай мне свой пиджак и марш в дом — надо вытащить что-нибудь из платья.
Толпа широко расступилась перед ними, как раньше перед святым подвижником доном Таддео, повсюду на их пути гремели рукоплескания.
Как вдруг раздались крики:
— А как же актриса? Значит, барон не к ней таскался на постоялый двор?
— Вот то-то и оно! Что касается барона, она, выходит, совершенно ни при чем.
— Почему барона! Небось и адвокат только хвалился!
— Артистка честная девушка!
— Мужчины кого хочешь оговорят! — воскликнула мамаша Парадизи.
— Каково-то нам, девушкам, терпеть! — пожаловались Помпония с Феличеттой. — Мы все время говорили: артистка ничем не хуже любой из нас, честных девушек.
— Пусть теперь попробуют сказать, — кратко, но решительно заявила синьора Цампьери, — что она позволяла ему такое, что не полагается позволять.
— Пусть попробуют! — грозно откликнулась толпа.
Синьоры Полли, Джоконди и Кантинелли переглянулись, но возражать не стали.
— Недаром святой спас ее из огня! — прошамкала кумушка Ноноджи.
— Да где же она? Давайте поищем ее и утешим.
— Вот она! — Служанки Фанья и Нана вытащили Италию из беседки, Северино Сальватори-младший успел уже прикрыть ее своим плащом. Молодого человека похвалили за галантность. Красную от смущения артистку толпа встретила возгласами сочувствия.
— Бедняжка, у нее ледяные ноги!
И женщины принялись растирать их.
— Кто бы мог подумать, что она честная девушка! — говорил канатчик Фьерабелли, обращаясь к слесарю Фантапие. — Да этакую артистку не зазорно взять невесткой в почтенный дом.
— А Полли не позволяет сыну жениться на белобрысой хористке! — воскликнул портной Коккола.
— Это вы напрасно, — отозвались мужчины, а женщины:
— Этим вы всех нас обижаете!
Хозяин табачной лавки хотел улизнуть, да не тут-то было.
— Посмотри, как они любят друг друга! — Толпа выволокла Олиндо и певичку из-за сарая и подвела их к отцу. Лицо Полли стало кирпичного цвета, он потянулся было к сыну, но его оттащили назад.
— Вы что же, думаете, что и она честная? — взревел он, трясясь от ярости.
— А почему бы и нет?
— Да ведь я сам…
Но голос его потонул в женском хоре:
— Ага! Он не хочет, потому что она бедная!
Со всех сторон посыпались восклицания:
— Богачи гнушаются нами, бедняками! Долой богатых!
— Неважно, если девушка бедна, — сказал Джоконди, думая о своих дочерях, — было бы сердце доброе.
— Дай им свое благословенье, — кричала толпа, а сзади уже слышался угрожающий свист. Это заставило Полли решиться.
— У меня сегодня чуть дом не сгорел, — проворчал он. — Видно, уж ночь выдалась такая несчастливая.
Однако, соединяя руки молодых, он так сильно ущипнул сына за локоть, что тот подскочил. Белобрысая хористка в полном изумлении обмахивалась веером.
— Завидное семейство! — восхищались в толпе, и все с воодушевлением хлопали.
— Выходите из дома! — командовал аптекарь Аквистапаче. — Сейчас труба обвалится.
Гадди увлек Нелло за дверь.
— Нелло, твоя жизнь в опасности!
— Знаю! Но сегодня это уже не первый раз. Ко всему можно привыкнуть.
— Ты шутишь, Нелло, а сам ничего не знаешь. Я тут поинтересовался, кто взвел на тебя такой поклеп, и вот узнал, откуда это идет… Слухи эти распространял приказчик Манкафеде, а тому говорил хозяин. Самого же Манкафеде видели у собора с синьорой Камуцци. — Заметив, что Нелло вздрогнул, он продолжал: — Значит, это правда? Так я и думал! Месть женщины! Послушай меня, Нелло! Беги, беги немедленно!
— Нынче утром, когда вы все уедете.
— Слишком поздно, Нелло! До того, как мы уедем, она еще что-нибудь выдумает. Раз это такая отчаянная женщина, она ни перед чем не остановится, чтобы погубить тебя. — Обхватив молодого человека за плечи, он добавил: — Боюсь, ты плохо кончишь, друг!
Нелло опустил голову.
— Быть может, ты и прав, Вирджиньо, но все равно, — и он пожал ему руку, — я не могу последовать твоему совету. Я следую своей судьбе, а имя ей Альба. Никогда у нее не будет другого имени… Ничего ты не знаешь… — Он еще крепче сжал руку друга и сказал с радостным волнением: — Это моя последняя ночь вдали от нее. Через несколько часов мы соединимся навеки. Когда вы все уедете из города, я задержусь, спрячусь. Ведь вас многие выйдут провожать, весь город будет на ногах. Тогда я побегу к ней, повозка ждет меня за оградой, она сидит в ней и машет мне рукой. Бегу, бегу! Подумай, Вирджиньо, мы все же не напрасно живем. Иметь ее рядом, быть всегда с ней, каков бы ни был наш жребий… А если он… — Нелло запрокинул голову, беспечно махнул рукой и улыбнулся ясной улыбкой. — Если он сулит нам смерть, умереть вместе с ней!
Наступило молчание; слышны были только хлопки и смех толпы.
— Так ты не хочешь бежать? — повторил Гадди. Но Нелло только рассмеялся и захлопал в ладоши. — Чудак человек! Бежать, когда я под защитой своей святой? Пусть синьоре Камуцци помогает весь ад: она бессильна против Альбы! — Он увлек друга за дверь, навстречу рассветающему утру. — Посмотри, разве кто-нибудь замышляет здесь недоброе? Люди не могут долго сердиться, жизнь слишком хороша! Адвоката только что грозились упечь на каторгу. А теперь все смеются, и он смеется со всеми.
Адвокат в самом деле расхаживал в толпе и показывал всем, что смеется. Своей сестрице Пастекальди он шепнул:
— Прошу тебя, Артемизия, перестань плакать! Ты просто компрометируешь меня. Человек, играющий роль в общественной жизни, не должен падать духом. Пока люди смеются, ничего еще не потеряно.
— Адвоката на каторгу? — Его племянница Амелия в своем белом кисейном платьице растерянно подняла глаза к небу.
Адвокат зашикал:
— Ш-ш-ш! Ш-ш-ш! — Он унял рыдания вдовы Пастекальди, зажав ей рот рукой. — Принесла ты мне по крайней мере парик? — прошипел он ей на ухо. — Как неудачно, что ты вчера вечером взяла его причесать… Слава богу, вот он! — Он присел за спиной у своих родственниц, чтобы стащить с головы красный колпак. — Если б не этот проклятый головной убор, я, может быть, избежал бы многих неприятностей. История человечества богата такими роковыми случайностями… Ну, мне уже гораздо лучше… — И он поднял вверх голову, украшенную париком.
Сестра вытащила из-под передника его соломенную коричневую шляпу, и он, галантно взмахнув ею, направился навстречу Флоре Гарлинда.
— Храбрая девушка! Вы успели завиться!
— А вы, кажется, потерпели фиаско, адвокат? Вас освистали! Каким же образом вы намерены поквитаться со своими противниками?
— Тем, что буду неуклонно следовать своему долгу, — ответил адвокат и исполненным благородства жестом простер руку. И в ответ на ее насмешливую улыбку: — Наш народ кажется вам немного своенравным, необузданным? Что ж, если бы он был смиренным, мне не доставило бы никакого удовольствия ни быть его избранником — ибо я перестал бы его уважать, ни его господином — ибо величайшее унижение для господина эксплуатировать унижение тех, кто ему подвластен… Ни в коем случае! — воскликнул он, обращаясь к собравшимся в кружок горожанам, среди которых Сальватори, Торрони и Манкафеде единодушно поддержали лейтенанта Кантинелли, который требовал увеличения вооруженных сил.